Не надейтесь избавиться от книг! - Каррьер Жан-Клод. Страница 49

Ж.-К. К.: Что меня всегда очаровывало в больших публичных библиотеках, — это конус зеленого света, в светлом круге которого лежит книга. У вас есть своя книга, и вас окружают все книги на свете. У вас есть одновременно и часть, и целое. Именно поэтому я не хожу в современные библиотеки, такие холодные и безликие, в которых вы не видите книг. Мы совершенно забыли, что библиотека может быть красивой.

У. Э.: Когда я работал над своей диссертацией, то много времени проводил в библиотеке Святой Женевьевы [354]. В библиотеках такого типа легко сконцентрироваться на книгах, легко делать записи. Как только появились первые ксероксы, это стало началом конца. Вы можете воспроизвести книгу и унести ее домой. Вы наполняете свой дом копиями. А когда они у вас под рукой, это значит, что вы их не читаете.

С Интернетом происходит та же история. Либо вы распечатываете и снова оказываетесь в ворохе бумаг, которые не будете читать. Либо читаете текст с экрана, но, как только вы кликаете мышкой, чтобы продвинуться дальше, вы тут же забываете все только что прочитанное, все, благодаря чему вы добрались до этой страницы, висящей на вашем экране.

Ж.-К. К.: Вопрос, который мы еще не затрагивали: почему мы ставим книги рядом, одна к другой? Почему мы ставим их именно так, а не иначе? Почему я вдруг начинаю переставлять книжки в своей библиотеке? Лишь затем, чтобы одни книги стояли рядом с другими? Чтобы возобновить знакомство с ними? Ради поддержания соседских отношений? Я предполагаю, что между книгами существует некий взаимообмен, — я хотел бы, чтобы это было так, и я этому способствую. Те, что внизу, я поднимаю наверх, чтобы немного вернуть им достоинство, чтобы поставить их на уровне глаз и дать им понять, что вниз я их поместил не намеренно: не потому, что они плохи, а стало быть, презираемы мной.

Конечно, мы должны производить отсев, во всяком случае способствовать ему (хотя он состоится и без нас) и пытаться спасти то, чему, на наш взгляд, нельзя потеряться в пути. То, что может понравиться тем, кто придет после нас, что как-то поможет им или позволит посмеяться над нами. Кроме того, мы должны всякий раз, когда это возможно, придавать написанному смысл, хотя и с осторожностью. Но мы живем в пограничную, переменчивую эпоху, когда каждый прежде всего обязан по возможности способствовать обмену знаниями, опытом, взглядами, надеждами, проектами. Обязан связывать их между собой. Возможно, это станет первоочередной задачей для тех, кто придет после нас. Леви-Стросс говорил, что культуры живы лишь постольку, поскольку они взаимодействуют с другими культурами. Изолированная культура не заслуживает того, чтобы называться культурой.

У. Э.: Однажды моя секретарь захотела составить каталог моих книг, чтобы каждой определить свое место. Я ее отговорил. Садясь писать книгу о совершенном языке, я перетасую свою библиотеку под эту работу, я ее переоборудую. Какие книги лучше всего подходят, чтобы подпитывать мои размышления на эту тему? Когда я закончу перестановку, одни книги встанут рядом с трудами по лингвистике, другие — рядом с трудами по эстетике, а иные окажутся на борту какого-нибудь следующего исследования.

Ж.-К. К.: Нужно сказать, нет ничего сложнее, чем приводить в порядок библиотеку — разве что вносить порядок в сам мир. Кто на такое отважится? Как вы будете их расставлять? По темам? Но тогда у вас рядом будут стоять книги совершенно разных форматов, и вам придется передвигать полки. Тогда по форматам? По периодам? По авторам? Есть авторы, писавшие обо всем подряд. Если вы выберете расстановку по темам, такой автор, как Кирхер, окажется на каждой полке.

У. Э.: Лейбниц тоже пытался решить эту задачу. С его точки зрения, это проблема организации знания. Ту же задачу ставили перед собой Д'Аламбер и Дидро, работая над «Энциклопедией».

Ж.-К. К.: По-настоящему эту проблему начали ставить лишь недавно. Большая частная библиотека в XVII веке насчитывала максимум три тысячи томов.

У. Э.: Просто потому, повторимся, что книги стоили бесконечно дороже, чем сегодня. Одна рукопись стоила целое состояние — столько, что иногда дешевле было переписать ее от руки, чем купить.

Теперь я хотел бы рассказать вам забавную историю. Я как-то был в библиотеке Коимбрского университета в Португалии. Столы там накрыты мягким сукном наподобие бильярдного. Я спросил, зачем они так защищены. Мне ответили: чтобы уберечь книги от помета летучих мышей. Почему бы в таком случае не уничтожить самих мышей? Просто потому, что они едят червей, которые поедают книги. В то же время червя тоже не нужно полностью уничтожать: по ходам, которые эти черви протачивают внутри инкунабул, можно узнать, каким образом были переплетены листы и нет ли в них более поздних вставок. Хитросплетения ходов червей иногда создают странные рисунки, придающие старинным книгам своеобразное клеймо. В руководствах для библиофилов мы находим множество рецептов защиты от червя. Один из таких советов — использовать «Циклон Б», то самое вещество, которое нацисты применяли в газовых камерах. Конечно, лучше применять его для уничтожения насекомых, чем людей, но это все равно производит соответствующее впечатление.

Другой, менее варварский метод состоит в том, чтобы установить в библиотеке будильник, такой, какие были у наших бабушек: его регулярный звук и вибрации, передающиеся дереву, не дают червям выйти из своих укрытий.

У. Э.: Итак, это будильник, который усыпляет.

Ж.-Ф. де Т.: Мы живем в контексте, сформированном религиями Писания, и это является, само собой, сильным толчком к чтению книг. Вместе с тем подавляющее большинство жителей нашей планеты живет вдали от книжных магазинов и библиотек. Для них книга — это мертвые буквы.

У. Э.: Опрос в Лондоне показал, что четверть горожан считают Уинстона Черчилля и Чарльза Диккенса вымышленными персонажами, а Робина Гуда и Шерлока Холмса — реально существовавшими.

Ж.-К. К.: Нас окружает невежество, зачастую чванливое и отстаивающее свое право быть таким. Оно все время приобретает новых сторонников. Оно самоуверенно и заявляет о своем превосходстве устами наших ограниченных политиков. А знание, хрупкое и переменчивое, которому угрожают разные опасности, которое сомневается в самом себе, является, возможно, одним из последних прибежищ утопии. Как вы думаете, насколько важны знания?

У. Э.: Думаю, это самое главное.

Ж.-К. К.: Важно, чтобы как можно больше людей знали как можно больше?

У. Э.: Чтобы как можно больше нам подобных существ знали свое прошлое. Это основа любой цивилизации. Старик, что вечерами под дубом рассказывает историю своего племени, устанавливает связь племени с прошлым и передает опыт поколений. В наши дни существует искушение полагать, подобно американцам, что происходившее триста лет назад уже не имеет для нас никакого значения. Джордж Буш, не читавший книг об английских войнах в Афганистане, не смог извлечь никакого урока из опыта англичан и отправил свою армию на бойню. Если бы Гитлер изучил русскую кампанию Наполеона, он бы не повторил этой глупости, не полез бы туда. Он бы знал, что лето всегда слишком короткое, чтобы успеть дойти до Москвы к зиме.

Ж.-К. К.: Мы говорили о тех, кто пытается запретить книги, и о тех, кто их не читает просто из лени или невежества. Но существует еще целая теория «ученого незнания» Николая Кузанского [355]. «В листочке дерева ты найдешь больше, чем в книгах, — пишет святой Бернар [356]Генри Мёрдаку [357], аббату Воклера. — Деревья и скалы научат тебя тому, чему не научит ни один учитель». Именно потому, что книга является оформленным печатным текстом, она ничему не может нас научить, а зачастую и сеет в нас сомнение, поскольку предлагает нам разделить впечатления какого-то отдельно взятого человека. Истинное же знание заключено в созерцании природы. Не знаю, знакомы ли вы с прекрасным текстом Хосе Бергамина [358]«Закат неграмотности». Он ставит вопрос так: что мы утратили, научившись читать? Какие формы знания, которыми владели доисторические люди или народы, не имевшие письменности, мы утратили безвозвратно? Вопрос без ответа, как и все острые вопросы.