Алтайские сказки - Гарф Анна Львовна. Страница 21

Алып-манаш взглянул на гуся и вздохнул. От этого вздоха

богатырского лопнуло девять цепей, освободились белые руки. Алып-манаш палец до крови прокусил и на крыле гуся своей кровью начертал:

Гусь ты, славный мой гусь, Верный ты мой друг! Ты в воде не тони, Ты по воздуху плыви. На твоём крыле я пишу письмо. Отнеси его Байбараку-отцу. Про печаль мою расскажи Ты Эрмен-чечен — доброй матери. Эрке-коо — сестре поклонись, Передай привет Кюмюжек-аару, Жарче солнца привет Передай ей — жемчужине. Скаши всем друзьям, Что Алып-манаш В чёрной 5ше лежит. Он живой в земле похоронен. Верный ты мой гусь. Ты воздушный мой конь, Иноходец ты мой серокрылый! Полети, поплыви. Распростёрши крыло, Дай слова эти всем прочитать.

Серый гусь, распахнув крылья, полетел к стойбищу Байбарака-богатыря.

Ещё ночь не ушла, но утро белое, весеннее уже края неба и земли раздвинуло. Зелёная утренняя звезда заглянула в дымоход, и тоненькая Эрке-коо, милая сестра Алып-манаша, проснулась, встала, взяла кожаное ведро и пошла к реке по воду.

Наклонилась с берега к реке, черпнула ведром и увидала в воде отражение серого гуся. Глянула вверх, а серый гусь летал над её головой.

Эрке-коо протянула руки, поймала гуся и принесла вместе с кожаным ведром в свой аил.

Гусь, покачиваясь на коротких плоских лапах, подошёл к костру, поднял крыло, и богатырь Байбарак прочитал начертанное кровью письмо Алып-манаша. Заплакал Байбарак-отец, запричитала Эрмен-чечен-мать, но как Алып-манашу помочь — они не ведали, у кого совета спросить — не придумали.

Чистая жемчужина — Кюмюжек-аару сказала: «Был у Алып-манаша товарищ неразлучный, друг верный — Ак-кобен-богатырь».

И послала Чистая жемчужина своего брата каана Чурекёя за помош,ью к силачу Ак-кобену.

Едва каана Чурекея дослушав, Ак-кобен на саврасого коня вскочил и поскакал в стойбище Байбарака-богатыря. У белого аила он спешился, коня к коновязи привязал, сам через порог переступил, поздоровался, серого гуся погладил и прочёл письмо. Лицо его два раза позеленело, два раза посинело, брови сошлись над переносицей.

Байбарак-отец посадил богатыря на почётное место. Эрмен-чечен-мать угостила его лучшими яствами.

Своими руками замесила Эрмен-чечен ячменную лепёшку для Ачьш-манаша. Когда тесто месила, мизинец до крови укусила.

— Кровь моя материнская, сыну дай ты силу исполип-скую,— приговаривала она, пока лепёшка пеклась.

Эту лепёшку, на крови материнской замешенную, слезами посоленную, с наговором испечённую, Ак-кобен за пазуху сунул и поспешил к саврасому коню.

Ак-кобену коня Байбарак-богатырь сам подвёл, стремя старик поддержать никому не доверил. Ак-кобен в седло вскочил, на весь Алтай закричал-завопил. Саврасый конь поскакал, полетел, копытами травы не касаясь, землю отбрасывая.

Сколько времени саврасый конь скакал, никто не знает. На который день к берегу бзфной peitn Ак-кобен прилетел — никому не ведомо.

Увидел богатырь берестяную лодку, громким криком белого, как лебедь, старика перевозчика на ноги поднял. Переправился, старику спасибо не сказал. На саврасого опять вскочил и помчался, покрикивая, коня подхлёстывая.

У края чёрной ямы Ак-кобен коня осадил, сверху вниз на Алып-манаша посмотрел и, как барс, завыл:

— Э-эй! Ты-ы-ы! Письмо твоё я с начала до конца и с конца до начала прочитал. Отцу с матерью в том письме ты поклон прислал, младшую сестру вспомнил, постылую жену не забыл. Лишь для меня не нашёл приветного слова. От меня теперь помощи ждёшь?!

Тут Ак-кобен спешился, обхватил руками большую гору и метнул её вниз, на Алып-манаша. Тяжёлая гора богатыря придавила. Лесистая вершина на сто сажен над ямой возвышается.

Ак-кобен на эту вершину взобрался, на мягкую траву сел, к могучему кедру спиной прислонился, достал из-за пазухи лепёшку, на кровп замешенную, слезами посоленную, с наговором испечённую, и съел её.

От этой лепёшки Ак-кобен в десять раз сильней прежнего стал. Сюда ехал богатырём, а отсюда поскакал героем.

У берега бурной реки сидел в берестяной лодке белый, как лебедь, старик. Он не ел, не спал, вестей об Алып-манаше ждал.

Ак-кобен прыгнул в лодку, взял коня за повод, сам от 6epeia оттолкнулся и, голоса не жалея, громко, зычно заплакал:

— Алып-манаш, верный друг, я в живых тебя не застал. Бело-серый конь твой, разметав гриву, на земле лежит. Сам ты, Алып-манаш-богатырь, непробудным сном спишь, уронив голову на рукав.

Седой, как лебедь, старик горьких слёз не сдержал. Иссохшей рукой он достал из своей сумы девятигранную литую стрелу. Литая эта стрела потускнела, красная медь позеленела.

— Да, видать, худо пришлось тебе, Алып-манаш-дитя,—

вздохнул старик,— Однако остриё у стрелы ещё не затупилось, если стрелу песком потереть, она, как новая, засияет. Если Алып-манашу помочь, он живой встанет.

Ак-кобен, громко Альш-манаша оплакивая, шапкой слёзы утирая, взял из тёмной стариковской руки позеленевшую стрелу в свою белую руку. Из белых рук он стрелу уронил, стрела в чёрной воде потонула.

— Стреле упавшей вновь не засиять, Алып-манашу-богатырю живым не встать! — сказал Ак-кобен.

Выпрыгнул из лодки на берег, легко в седло вскочил, запел-засвистал, повод к стойбищу старика Байбарака повернул.

Вот увидал Ак-кобен: далеко-далеко в синем небе вьётся тонкий, как конский волос, белый дым. А вскоре и стойбище показалось — большой аил, высокая коновязь. Тут Ак-кобен кулаком глаза потёр — громко заплакал. То на одну сторону, то на другую с седла валится, кисточкой своей шапки землю метёт.

Приехал к большому аилу, спешился, голову низко склонил, голосом тихим сказал:

— Альш-манаша-друга я в живых не застал. Бело-серый конь его, разметав гриву, на земле лежит, сам Альш-манаш-богатырь непробудным сном спит, уронив голову на рукав.

Байбарак-отец и Эрмен-чечен-мать свои слёзы со слезами Ак-кобена смешали. Ласковая Эрке-коо-сестра одежду на себе разорвала, косы шёлковые растрепала. Тихо плакала не жена, не вдова — Кюмюжек-аару…

Алып-манаш лежал в глубокой яме, запертый крепко-накрепко лесистой горой. Сколько раз солнце вставало, он не видал, какие созвездия ночами по небу ходили, он не знал. PI когда вдруг звезда сорвалась с неба и, стукнувшись оземь, встала конём, Алып-манаш не услышал.

Громко заржал бело-серый конь, топнул передней ногой,

крепко задней лягнул — тяжёлая гора пополам раскололась. Чёрная земля от звонкого ржания развеялась.

Алып-манаш со дна ямы увидел дно неба.

— Доколе буду здесь в яме сидеть! — воскликнул Алып-манаш.

Разъярясь, цепи рванул, рассвирепев, девяносто девять цепей разорвал.

Конь опустил в яму длинный, как Млечный Путь, хвост.

Алып-манаш вскочил, ухватился за конский хвост, но конь вытащить богатыря из ямы не смог — хвост оборвался.

Бело-серый конь, как бык, замычал, как медведь, заревел. Сквозь леса, по горам, по камням, как олень, побежал. С разбегу ударил копытом по железному тополю. Высокое дерево задрожало, ветвями небо оцарапав, на землю пало. Бело-серый конь притащил дерево к яме и столкнул его.

Алып-манаш обхватил могучими руками крепкий ствол тополя, из ямы вышел, бело-серого коня обнял, заплакал:

— Я тебе плетью круп до кости рассек, рот уздой разорвал, а ты спас меня, верный конь.

Шерсть коня, омытая слезами Алып-манаша, как серебряная, засияла, хвост вырос краше прежнего, заструился, заискрился, будто звёздами пронизанный.

Алып-манаш, прощенья у коня попросив, стал ещё краше. Он поднял своё оружие с земли, вскочил на коня и помчался к стойбищу Ак-каана.

Семиголовый Дьельбеген в своём гнезде на высокой горе сидел. Увидал богатыря, увидал бело-серого коня, вскочил на Туу-ээзи, синего быка, и тоже в стойбище поспешил.

На целый день, на целую ночь опередив Алып-манаша, явился Дьельбеген к Ак-каану:

— Алып-манаш цепи разорвал, из ямы вышел и скачет сюда верхом на бело-сером коне.

Ак-каан созвал ближние и дальние войска, сам на бело-чалом коно впереди всех двинулся. Рядом с отцом скакала на огненно-рышем коне Эрке-каракчи. Кайчи-песельники позади неё на чёрных иноходцах ехали. Ни на минуту не умолкая, они ей хвалу пели: