Моя сестра живет на каминной полке - Питчер Аннабель. Страница 13

— Черномазая! Эти проклятые пакистанцы уже до Би-би-си добрались.

А что в этом плохого?

— Может, она вовсе и не из Пакистана, — невольно вырвалось у меня.

У Джас брови полезли на лоб, под самую розовую челку. Папа переключил канал. Там шел мультик.

— Что ты сказал? — тихо спросил он, а у самого даже костяшки побелели, так он сжал пульт.

— Ничего, — ответил я.

Папа кивнул:

— Я так и думал. — И бросил взгляд на урну.

Когда Сунья накинула на голову простыню, у меня отлегло от сердца. Она вырезала две круглые дырки для глаз и одну длинную, как сосиска, для рта, но в прорезях совсем не было видно, какого цвета у нее кожа.

— Классный костюмчик, — сказал я, а она ответила:

— У тебя тоже.

Ну, положим, мой выглядел диковато, потому что бинтов мне не хватило и пришлось взять розовую туалетную бумагу.

— Только бы дождь не пошел, — сказал я.

Сунья хихикнула:

— А то тебя смоет!

За три часа мы обошли все до единого дома в округе и набили конфетами два большущих пакета. А потом устроились под каштаном, чтобы все это слопать. Кругом было черным-черно, только небо сверкало миллионами звезд. Они походили на крошечные свечки, и на одну секунду мне подумалось, что они зажглись специально для нас с Суньей, ради нашего волшебного пикника. Мы столько смеялись, что у меня бока заболели. Наверное, это был лучший день в моей жизни. Я так и хотел сказать Сунье, но побоялся — еще подумает, что я нюня. Поэтому сказал только:

— Тот дядька…

И мы снова зашлись от хохота. Он последний потребовал проделку, и я вытащил из-за спины водяной пистолет. Дядька пригнулся, а ничего не было! Сунья называет это отвлекающим маневром. То есть мой пистолет отвлек его от настоящей проделки — это когда Сунья швырнула в дом бомбу-вонючку. Но дядька-то ничего не заметил, потому что зажмурился в ожидании воды! Тогда Сунья крикнула: «Попался!» И дядька захлопнул дверь у нас перед носом. Только мы не ушли, мы подкрались к окну и заглянули в холл. Дядька сел на диван. Через минуту он наморщил нос. Через десять секунд откинул назад голову и принюхался. А еще через десять принялся изучать подметки башмаков. Решил небось, что вляпался в собачьи какашки. Сунья зажала мне рукой рот, потому что я слишком громко прыснул. Пальцы у нее были ледяными, но мои губы словно обожгло.

— Почему ты ходишь в этом? — прошамкала Сунья с набитым конфетами ртом.

— Потому что я мумия, а мумии с ног до головы забинтованные, но у меня бинты кончились, вот и пришлось…

Она покачала головой.

— Я не про обмотки твои, — она ткнула в туалетную бумагу, — а про это. — Сунья коснулась моей футболки с пауком.

— Я же супергерой! Я сражаюсь с преступниками.

Она вздохнула, от нее пахло газировкой. Сквозь дырки в простыне на меня смотрели блестящие-блестящие глаза, они были ярче, чем все звезды на небе.

— Нет, правда, почему ты в ней ходишь? — Она подтянула колени к груди, положила на них подбородок и принялась лизать леденец на палочке. Медленно-медленно, как будто времени у нее целая куча и она готова слушать меня сколько угодно.

Я открыл рот, и… ничего не получилось.

Когда мы уезжали из Лондона, папа битый час пытался протолкать свой шкаф в дверь спальни. Клал его на бок, перекувыркивал вверх ногами, наклонял то в одну сторону, то в другую — шкаф не пролезал. Слова «мама», «шашни», «папа», «пьянство» — они как тот шкаф, слишком большие, не пролезают. Как ни старался, я не мог пропихнуть их между зубами.

От леденца уже почти ничего не осталось, когда я наконец выдавил:

— Просто мне эта футболка нравится, вот и все. А ты почему носишь эту штуковину на голове? — спросил я, чтобы поменять тему.

— Хиджаб, — сказала Сунья.

— Хи… что?

— Хиджаб. Так это называется.

Я повторил слово несколько раз. Классно оно звучало. А потом мне вдруг взбрело в голову: что бы сказал папа, если б увидел, как я сижу с мусульманкой, переодетой привидением, и слушаю мусульманские слова? И я даже знал, что он скажет. Мало того — я буквально видел, как он это скажет, видел его сморщившееся лицо, полные слез глаза, урну в дрожащих руках.

Я встал. Меня уже тошнило от конфет. В пакете их еще навалом осталось — я съел только четвертую часть, — но я шмякнул пакет Сунье на колени:

— Забирай, я пошел домой. — И, нога за ногу, прочь, срывая с себя бинты и туалетную бумагу.

С одной стороны, мне больше не хотелось дружить с Суньей, а с другой — ужасно хотелось, чтобы она меня догнала и спросила: «Ты чего?» Я доплелся до поворота. Еще пять шагов — и я скроюсь из виду. Стараясь не оглядываться, приостановился, но моя собственная шея меня не слушалась — взяла и, сам не пойму как, повернулась назад. А сзади Сунья — бежит за мной вприпрыжку.

— Ты что, боишься, Человек-паук? — спросила она. — Супергерои так не удирают.

Стоило Сунье со мной поравняться, как я ускорил шаг, будто хотел обогнать ее. На самом деле я и хотел и не хотел этого.

— Ничего я не боюсь, — буркнул я. — Просто опаздываю. Папа сказал, чтоб я был дома к восьми.

Она сунула мне в руки пакет:

— Эх ты, врун несчастный! Давай меняться — твою кока-колу на мою шоколадную мышь?

Из-за поворота ударил свет фар. Я узнал машину. Схватил Сунью за руку. Спрятаться! Где бы спрятаться? Папа уже тормозит. Сердце стучало как бешеное. Вокруг ни домов, ни заборов. Укрыться негде!

— Ты что? — удивилась Сунья.

Я хотел крикнуть: БЕГИ! Но было уже поздно: скрипнули тормоза, с жужжанием опустилось стекло, и машина остановилась прямо рядом с нами. Папа высунулся в окно и уставился на нас. Я отпустил руку Суньи.

— Конфеты или проделка? — Я вытянул руки, как зомби, состроил рожу, как у мертвеца, и забубнил гробовым голосом: — Конфеты-или-проделка-конфеты-или-проделка-конфеты-или-проделка…

Во что бы то ни стало надо было отвлечь папино внимание! Сунья еще не успела скинуть свою простыню, если папа не станет приглядываться, он, может, и не заметит, что привидение — мусульманка.

— Кто это с тобой? — буркнул папа.

Я и глазом не успел моргнуть, тем более придумать какое-нибудь английское имя, а Сунья уже отозвалась:

— Я Сунья.

И папа вдруг улыбнулся!

— Очень приятно, — ответил он. От него пахло пивом. — Вы с Джеймсом учитесь в одной школе?

Сунья затараторила:

— Мы учимся в одном классе, и сидим за одним столом, и у нас все общее — и конфеты, и секреты!

Папа удивленно шевельнул бровями, но по лицу было видно, что он доволен.

— Надеюсь, ты тоже славно потрудилась, — пошутил он.

Сунья засмеялась и сказала:

— Само собой, мистер Мэттьюз!

А я таращился, таращился на папу, который улыбнулся мусульманке и предложил подвезти ее домой.

Мы пристегнули ремни. Мой ремень так меня зажал, даже жарко стало. Если родители Суньи во дворе, или если у них отдернуты шторы, или если они выбегут на улицу сказать спасибо, папа увидит их смуглую кожу и взбесится. Машина виляла по дороге, и я все думал про те ролики по телевизору — про вождение в нетрезвом состоянии. Там в конце все всегда умирают. У меня на душе кошки скребли: зачем только я разрешил Сунье сесть в машину, когда папа явно перебрал лишнего. А Сунья преспокойненько жевала конфеты и болтала без умолку. Я по голосу слышал, что она улыбается, как будто у каждого ее слова была радостная мордашка. Она говорила, что всю свою жизнь живет в Озерном крае, что папа у нее доктор, а мама ветеринар, что у нее два брата — один заканчивает школу, а другой учится в Оксфорде.

— Толковая семья, — уважительно отозвался папа.

— Вон тот дом справа, — показала Сунья, и мы притормозили у больших ворот.

За шторами горел свет, но на улице никого не было.

— Спасибо, что подвезли, — сказала Сунья, выскакивая из машины и размахивая своим пакетом. А я только и видел, что ее смуглые пальцы, и молился, как никогда горячо, чтобы папа не заметил.

Но он улыбнулся и сказал: