Моя сестра живет на каминной полке - Питчер Аннабель. Страница 31

Джас не слушала. Она уже бежала, мотая косичками. Впереди была дверь с надписью «ВЫХОД». Девица с блокнотом выкрикнула:

— Номер сто двенадцать!

Дядька, одетый как Майкл Джексон, набрал в грудь воздуха и встал. Джас уже была у самой двери. Уже взялась за ручку. Я не мог дать ей уйти.

— Подумай о маме! — крикнул я. — И о папе! И о Лео!

Она толкнула дверь, струя морозного воздуха ворвалась внутрь, но Джас осталась стоять на месте. Я подбежал к ней, схватил за руку.

— Ты правда думаешь, что там, в зале, кто-то нас ждет? — прошептала она, на белом-белом лице глаза были такие огромные.

— Да, — ответил я. — Лео, когда нас высадил, обещал, что…

Она покачала головой:

— Не Лео. — Она закусила губу, показалась капелька крови. Джас смахнула ее пальцем. Она даже смыла черный лак с ногтей и покрасила их светло-розовым. — Не Лео. Мама.

Снова внутри у меня что-то екнуло, и сильнее, чем раньше. Но теперь я точно знал, что это такое.

Сомнение. Если ревность красного цвета, то сомнение — черного. Потому что зал вдруг почернел. В машине утром все было желтым и красивым, а теперь наоборот — мерзким и безнадежным. Я подумал про свой день рождения, про постскриптум, про родительское собрание, но кивнул и сказал:

— Она здесь.

— Она не приехала на Рождество, — прошептала Джас.

В жизни не слышал, чтоб она так говорила. По щеке у нее ползла слезинка, а на сцене уже гремел «Триллер» Майкла Джексона.

— Не приехала, — согласился я, а у самого все кишки скрутило. — А может, она решила, что ее не пригласили.

Джас подняла на меня полные слез глаза.

— Я ее приглашала, — прошептала она, и узел у меня внутри стянуло еще сильнее: вот, значит, почему в Рождество Джас то и дело поглядывала в окошко! — Я послала открытку, просила приехать, приготовить индейку. — Джас уже плакала в голос. Я с трудом разбирал слова и вообще с трудом соображал, потому что у меня до боли свело живот. — Я и раньше еще писала ей. Про папу, про то, что он слишком много пьет и совсем не следит за нами. Но она не приехала, Джейми. Она бросила нас!

По телику показывают одну рекламу, «Помоги собаке» называется. У меня от нее сердце прямо заходится. Она про разных собак, которых хозяева оставляют в мусорных баках, или в коробках, или на обочине глухих дорог. Там еще очень печальная музыка играет, а у собак хвосты понуро висят и в глазах такая тоска. А дядька с лондонским выговором все зудит, зудит, что вот, мол, оставили и никто в целом свете их, мол, не любит и никому-то они не нужны. Вот это и означает — бросили.

— Мама нас любит, — сказал я, а у самого в ушах только и звучало лондонским говорком: «Джейми нужен новый хозяин». Я должен был этот говорок заглушить. — Мама нас любит — мама нас любит — мама нас лю…

Джас покачала головой, дрогнули косички на плечах.

— Нет, Джейми, не любит, — сдавленным голосом отозвалась она. Слезы капали у нее с подбородка. — Разве не ясно? Она сбежала от нас. В мой ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ!

Последние слова Джас проорала, потому что я заткнул уши. И еще громко начал подпевать Майклу Джексону. Не желал больше ничего слышать.

— В мой день рождения! — кричала Джас, отрывая мои руки от ушей. — И с тех пор от нее ни слова!

Я вырвался.

— Все ты врешь! — завопил я, затопал, потому что вдруг здорово разозлился. Метатель ножей посмотрел на нас и укоризненно покачал головой, но мне было плевать. Я был словно в огне, вся кровь кипела. Хотелось лягаться, дубасить всех вокруг, визжать и орать — все сразу. — Это неправда! Мама прислала мне подарок, да еще какой! Самый лучший-прелучший подарок на свете. А ТЫ ВСЕ ВРЕШЬ!

Музыка «Триллера» умолкала.

— Номер сто тринадцать.

Джас хотела было что-то сказать и даже рот открыла. Я, тяжело дыша, ждал, но она мотнула головой, как будто передумала.

— Отлично. Мама прислала тебе подарок. Подумаешь, великое дело.

— Номер сто тринадцать, — раздраженно повторила девица с блокнотом, переводя взгляд со старушки в туфлях для степа на мальчика с попугаем, с меня — на Джас. — Ну, где вы? Сто тринадцать, на выход!

Джас утерла глаза, оглядела свой костюм.

— Посмотри на меня, — тихо сказала она, расправляя цветастое платье. — Посмотри на себя. (Я потрогал булавки на рукавах футболки.) Посмотри, на что мы пошли из-за них. А зачем, Джейми? Мама не бросит Найджела ради того, чтобы приехать сюда. — Джас положила руку мне на голову, и мне стало не страшно, я перестал пыхтеть и постарался успокоиться. — А папа напьется и не сможет встать с кровати. Это все зря.

Я накрыл ее руку своей.

— А может, и не зря, — сказал я и затолкал внутрь все сомнения, и все разочарования, и весь гнев. Проглотил, как гигантскую витаминину, которую даже водой никак не запьешь. — Ну пожалуйста, Джас. Пожалуйста! Вдруг они смотрят. Я не хочу ставить на них крест.

Джас в раздумье прикрыла глаза.

— Номер сто тринадцать! — Девица пристукнула ручкой по блокноту. — Время идет, жюри ждет. Если не выйдете вот прямо сию минуту, вы свой шанс упустите!

Я тронул Джас за руку:

— Пожалуйста!

Она открыла глаза, глянула на меня и покачала головой:

— Ничего не выйдет, Джейми. Их там нет. Ты только опять расстроишься. Я не хочу.

— Номер сто тринадцать! — Девица в последний раз обвела зал взглядом и поставила в блокноте жирный крест. — Чудесно. Тогда — номер сто четырнадцать!

19

Колени подогнулись, я грохнулся на пол, обхватил голову руками. По залу гулко простучали старухины башмаки.

— СТОЙТЕ! — крикнула Джас, и у меня замерло сердце. — СТОЙТЕ! Мы сто тринадцатый. Мы идем!

Я поднял голову. Джас протянула мне руку. Я уцепился за нее, и Джас рывком поставила меня на ноги.

— Только ради тебя, — шепнула она, и рот у меня разъехался чуть не до ушей. — Не ради мамы, не ради папы, не ради Розы — ради тебя. Ради нас с тобой.

Я кивнул, и мы побежали, а сердце бумкнуло — аж ребра вздрогнули — и снова забилось.

Девица с блокнотом раздраженно вздохнула.

— По-хорошему, не выпускать бы вас, — процедила она, но дверь открыла, и мы помчались вверх по лестнице.

И вдруг — свет, камеры, сотни глаз, блестящих в темноте театра.

Мы вышли на сцену. Зрительный зал стих. Я узнал одного из двух членов жюри с телевидения. Он глянул на мою футболку и скорчил рожу.

— И кто же это у нас? — спросил он.

Что надо было отвечать? Человек-паук? Джеймс Аарон Мэттьюз? Или просто Джейми? Я не знал и перечислил все три имени. По залу прокатился смешок, а я подумал: интересно, мама с папой и Сунья тоже хихикают? Джас сжала мне руку, всю липкую от пота.

— Ну а вы кто? — спросил дядька.

— Жасмин Ребекка Мэттьюз, — ответила моя сестра.

— Не Супер-девушка и даже не Женщина-кошка? — ехидно осведомился он.

У Джас задрожали пальцы. Врезать бы ему как следует! Зачем он ее пугает?

— Что вы нам исполните? — спросила судья-женщина.

Я прошептал:

— Песню и танец.

Дядька зевнул:

— Очень оригинально.

Зрители засмеялись, а судьиха шлепнула его по руке:

— Как ты себя ведешь! — А потом и сама фыркнула.

Я хотел улыбнуться — вроде бы я с ними заодно, но во рту у меня пересохло, и губы не слушались.

— Что вы будете петь? — спросила судьиха, когда стих шум.

Джас еле слышно проговорила:

— «Ты — мои крылья».

Судьи дружно застонали, дядька брякнулся головой на стол, а зал так и покатился со смеху.

Я взглянул на Джас. Она храбрилась, но я-то видел, что у нее слезы на глазах, и мне стало так тошно — втравил сестру, а ничего не получается. В глубине души я ждал — вот сейчас за нас вступится папа или мама выбежит на сцену и потребует: «Не смейте так поступать с моими детьми!» Но ничего такого не произошло.

— Ну давайте, начинайте…

Дядька испустил вздох, будто мы его уже достали, а мне вдруг расхотелось и петь, и танцевать. Слишком много это для меня значило, а эти люди — они ничего не понимают.