Алмазный эндшпиль - Михалкова Елена Ивановна. Страница 43

– Во-вторых, я общался с Верманом, – прибавил Белов. – Уговорил Марецкую, ювелира, познакомить нас, и она согласилась. Как я и ожидал, Верман увидел во мне собрата по несчастью. На то, собственно, и был весь расчет. После нашего разговора Дворкин и Верман твердо верят, что я на их стороне. У них есть основания так думать – из-за вашей попытки меня прикончить.

– А мне что с этого? – осклабился Хрящ. – Верят, и что?

– Я в курсе всех их планов, – раздельно сказал Антон. – Мне известно, что они задумали. А это напрямую касается вас.

Хрящевский перестал улыбаться.

– Дальше говорить? – спросил Белов. – Или вам это не интересно?

Вместо Хряща ответил Дымов, сильно толкнув Антона в больное плечо:

– Выкладывай!

– Еще раз так сделаешь – и можешь считать, что разговор окончен, – предупредил Антон, не оборачиваясь. – Кстати, на всякий случай: если надеешься, что сможешь что-нибудь вытянуть из меня под пытками, то ошибаешься. Курс медпомощи нам преподавал китаец, я у него кое-чему научился на внеклассных занятиях.

– Как убить меня плевком с трех метров? – рассмеялся шеф службы безопасности за его спиной.

– Ты-то мне зачем? – презрительно фыркнул Антон. – Не тебя, а себя. И проделать это я смогу, учти, с завязанными руками. Не веришь – поинтересуйся при случае у Лю Цао.

Все сказанное Антон адресовал не Дымову, а его боссу. И, судя по задумчивости, омрачившей чело Хрящевского, попал в цель. Белов знал, что делал: проверить его слова у этих двоих не было возможности, потому что учитель Цао вернулся в Китай два месяца назад. «Вряд ли они отправятся за ним в Сиань, – рассудил Белов. – Разве что их очень прижмет. Но я постараюсь до этого не доводить».

Больше всего Белова беспокоило то, что Николай казался не слишком поглощенным его рассказом. Это было видно по скучающей физиономии, по тому, как лениво он покачивал ногой в лоснящемся ботинке… Антон почувствовал легкое прикосновение страха, но усилием воли отогнал его. Сейчас нельзя ничего и никого бояться. Это верный путь к поражению.

Но где-то на задворках его сознания проскользнула предательская мыслишка: какая жалость, что в действительности Лю Цао не учил их убивать себя. Если ему не удастся заинтересовать Хрящевского, то о быстрой смерти можно будет только мечтать.

Антон подался к Хрящевскому:

– Вы думаете, Верман у вас под колпаком и не сможет ничего предпринять? Это ошибка. Он поедет в Цюрих, как вы и планировали, и даже встретится там с вашим человеком, чтобы забрать у него бриллианты. Но Аману Купцову он передаст не ваши камни, а другие, и к Станиславу Коржаку отправятся именно они.

– Бред! – усмехнулся Хрящевский, обнажив длинные, как у кролика, желтые зубы в прожилках. – Ты думаешь, я идиот?! У Вермана нет денег на покупку новой партии! Если уж ты так хорошо осведомлен, то должен знать, что он распоряжается только баблом Купца. Четыре лимона гринов он выложит за мою партию, и откуда достанет еще? Может быть, ты ему одолжишь? Так всех твоих стекляшек едва хватит на один! Коржака не интересует мелочь, он настроен на серьезную сделку. И не забудь еще, что нельзя высосать из пальца партию в двенадцать бриллиантов! Не бывает такого! Это тебе не рынок с огурцами на развес! То, что требуется Коржаку, есть только у меня.

Перевозчик молчал.

Николай разочарованно прищелкнул языком, поняв, что возражений не услышит. Как глупо его попытались развести! Как пацана в чужом районе… Дурилкой оказался перевозчик, сам себя загнал в ловушку.

Тратить времени на этого наглеца Хрящевский больше не собирался.

– Все, Дымов, он мне надоел, забирай его. Заодно проверь, чему особенному его научил этот китаец. Если ты не узнаешь, куда он заныкал бриллианты, я огорчусь, но не обижусь.

Николай обошел стул, на котором сидел Антон, и враскачку двинулся к двери.

– Два дня назад Верман приобрел бриллиант «Голубой Француз», – вслед ему сказал Белов, не повышая голоса.

Хрящевский прошел по инерции еще несколько шагов и остановился.

Антон прислушался к тишине за спиной, ощущая, как тикает в голове секундомер, отсчитывая десять секунд. И по истечении десятой сказал:

– Бриллиант обошелся ему в двести тысяч рублей. Стоимость его на рынке – около десяти миллионов долларов. Верман сможет купить такие камни, которыми Коржак останется доволен.

Тихий шелест раздался за его спиной – и Белова встряхнули за плечи и развернули с такой силой, что он едва не свалился со стула. Хрящевский приблизил свое изрытое оспинами лицо к Антону и шепнул:

– Врешь! Врешь, а?

Антон покачал головой, не отводя глаз. До него донесся приторный запах геля для волос, и он внезапно ощутил тошноту. До чего же мерзко пахнет… Или это немигающий взгляд Хрящевского так действует на него?

– Я же из тебя, из козла, кишки вилкой выну, – ласково сказал Хрящ. – И на твоих глазах съем. Скажи, что врешь. Неоткуда взяться «Французу», пропал он. Ты, может, думаешь, что я дурачок вроде тебя? Что я ничего не знаю? Ошибаешься.

– «Француз» у Вермана, – выдавил Антон, ощущая, как предательская капля пота ползет по щеке.

– А я ведь его искал. И не только его. Коллекционеров расспрашивал, запасники в музеях обшаривал… Пропали царские украшения, сгинули! Сожрал их народишко во время революции и не подавился! Один голубь пытался мне продать рубиновое колье мамаши царя, как ее… Марии Федоровны, что ли. До того ладно пел, что я ему почти поверил. А потом глянул повнимательнее – а камешки-то поддельные, да и золотишко нашего времени. Эх, Колю Хряща обмануть хотел! На святое покусился!

Хрящевский выпрямился, прижал руку к груди, словно успокаивая растревоженное сердце, и добавил уже совсем другим голосом:

– Чего замолчал? Ну, соври еще что-нибудь, мы посмеемся.

Антон собрался с силами и выговорил:

– Бриллиант все это время хранился у дочери Ольховской.

Хрящевский, не мигая, уставился на него.

– Что еще за Ольховская?!

– Гувернантка в семье Николая Второго. Ее расстреляли, но не одновременно с царской семьей, а на полгода позже. Она успела передать дочери бриллиант, но сказала лишь, что это память о принцессах, и ее дочь решила, что камень не представляет никакой ценности. Ольховская-младшая хранила его, потому что это было единственное, что осталось от матери. Но потом сама состарилась и обо всем забыла. Она коллекционировала драгоценности, и сейчас в голове у нее перемешалось: кто, что, откуда… Старушка рассказала эту историю связно один-единственный раз, а потом плела всякую ахинею вроде того, что нашла его в пещере израильской. В Израиле, кстати, она не была ни разу в жизни. Или еще вспоминала, что камешек подарила ей одна из принцесс, у которой он был глазом любимой куклы. Короче, старушка в маразме.

Антон говорил и чувствовал, что дурнота отпускает его. Хрящ, слушая его, точно остекленел. И взгляд у него стал стеклянный, сквозь Антона.

Потом мясистые губы зашевелились, и вслед за ними ожило и лицо Хряща.

– И почему же, – медленно начал он, – почему же старуха в маразме пришла именно к Верману?

Антон перевел дух.

– Потому что когда-то ей помог спастись один из его родственников. Не знаю точно, как именно… Кажется, дал денег и помог перейти через границу, иначе ее расстреляли бы. Старушка скиталась по заграницам, сюда вернулась только под старость, помирать на родной земле. И нашла потомков своего спасителя. Верман для нее обделывает всякие мелкие делишки, иногда продает ее камешки. И когда Ольховская нашла у себя крупный аквамарин, то понесла ему. Кому же еще-то?

– Аквамарин? – не удержался Дымов. Он выскочил вперед – толстый, с обманчиво располагающим к себе лицом, на котором криво сидели дорогие новомодные очки.

– Это Ольховская решила, что аквамарин, – пояснил Антон. – А что еще она могла подумать? Гдето в Индии она покупала аквамарины, и у нее смешались два воспоминания: о подарке матери и об этой покупке. Она принесла его Верману, потому что аквамарин был ей не нужен. К тому же он как-то странно огранен. И цвет… У нее даже возникло подозрение, что это подделка. Он такого цвета… не знаю, как объяснить… Небывалого какого-то. Очень яркий голубой.