Помоги мне исполнить мечты (СИ) - Либерт Таисса. Страница 105

Сестра возвращается в мою комнату с губкой и небольшим тазиком, она помогает мне избавиться от трубки, связывающей меня и капельницу, правда, лишь на время, затем помогает мне положить под себя ноги, чтобы я могла нормально сидеть, стаскивает с меня потную огромную майку и начинает обтирать влажной губкой.

Только сейчас я заметила, что у меня на руках уже нет бинтов, на коже остались лишь шрамы от только-только заживших ран. С ногами другая история — они, конечно, тоже теперь без бинтов, но лишь потому, чтобы раны могли быстрее затянуться. На моих ногах красуются жирные полосы йода и мазей, а также едва заметные белые нити — результат старания врачей.

После того, как сестра обтерла меня, она позвала отца, чтобы он помог мне немного разминуться. Это была моя инициатива, конечно же. Папа перекинул мою руку себе через голову, а я постаралась сделать хоть малюсенький шаг навстречу жизни, краскам и свободе. Но, к сожалению, мои ноги дрожали и подкашивались, я никак не могла на них устоять. И тогда я поняла — это конец, мне теперь больше не походить на своих двоих, я больше не смогу смотреть на мир с высоты собственного роста в одиночку. Я теперь лишь обуза для всех вокруг.

Я попросила сестру поставить пластинку Дэвида Боуи, чтобы я смогла насладиться его голосом, пока его ещё не забыла, а затем попросила просто сесть рядом со мной и о чем-нибудь рассказать. Я не хочу забывать ничьи голоса, потому я заставлю себя запомнить их на весь оставшийся кусочек моей жизни.

Кристи рассказывала мне о том, какие планы Джеральд строит на их будущее, и я не могла не улыбаться этому. Моя сестра нашла человека, на жизнь которого не нужно смотреть со стороны, в ней нужно принимать участие, что она и делает.

— Заведите собаку, — говорю я. — Она будет доброй — я-то точно знаю. Вы будете возвращаться с учебы, а затем с работы, а она будет ждать вас под дверью и облизывать ваши руки. Ещё и лица, конечно же. Да и ноги тоже. Всё будет в слюнях, в общем. Она постоянно будет грызть ваши ноги, а ещё вашу мебель и, возможно даже, будет съедать мелкие вещи, как украшения. Она будет выть ночами, за что вы будете кричать на неё, она будет устраивать хаос в вашем доме или квартире — в общем, где жить будете. Ну и пусть. Заведите собаку, ладно?

Кристи кисло улыбается и отвечает:

— Ладно. — Я вижу, как сестре сложно даются слова об её предстоящей свадьбе, ведь знаю, что она хотела бы, чтобы я была там. Знает ли она, какой срок мне сказали врачи? Потому, прежде чем сестра что-то говорит, я говорю первая:

— Не смейте откладывать ваши приготовления к свадьбе. — Я поняла это потому, что Кристи почти не обмолвилась ни словечком об этом грандиозном событии.

— Но у нас свадьба в октябре. Ты дотянешь?

— Что за вопрос? Конечно, дотяну. — Я говорю это настолько живым голосом, насколько только я ещё была способна. Мне плевать, какой срок мне поставили врачи! Я буду бороться до самого конца.

— Джеральд предлагал немного подождать, — произносит она. Да, конечно, Джер, наверное, думает, что я не дотяну до их свадьбы, а праздновать что-либо, когда на твоей семье всё ещё траур, это не нормально. Не нормально? Разве?

— Нет. Вы поженитесь, даже если я умру в тот же день, слышишь меня? Поставите пару пластинок Битлз, Дэвида Боуи или Нирваны, оденетесь в яркие наряды и станцуете на моей могиле, ага?

Я думала, что сестра поймет мою шутку (Хотя шутка ли это была?) и рассмеется этому, ну, или хотя бы улыбнется, но вместо этого она разрыдалась. Я произношу что-то вроде «Не сдерживайся, если хочешь крушить всё вокруг — круши, если хочешь смеяться — смейся, а если плакать — то, пожалуйста, наревись вдоволь». Я сажусь в постели и обнимаю сестру так крепко, как только могу. Не успокаиваю её, не говорю утешительных слов, а просто позволяю выплеснуть все чувства, что в ней скопились. И когда, успокоившись, сестра вновь подключает меня ко всем аппаратам, я закрываю глаза всего лишь на секунду, а её лицо уже исчезает.

Мы с Майки мечтали о четверых детях. Четверо, только представьте, не правда ли, забавно?

О русоволосой милашке Вивьен, у которой волосы вились бы непослушным маленьким бесом; она бы постоянно мучилась со своими волосами, жаловалась на то, что похожа на кудрявого уродливого барашка, а мы бы успокаивали её и говорили, что она — самое прекрасное существо на свете. Тогда девочка бы хмурилась и отвечала: «Вы — мои родители. Родители всегда говорят такое своим детям», — а мы бы смеялись и говорили ей, что она поймет нас, когда вырастет.

О темноволосом Калебе, который был бы полностью похож на меня, но ростом в Майки. Мы бы записали его к учителю музыки, чтобы он научился играть на фортепиано, а затем он бы стал прекрасным пианистом. Сам мальчик, безусловно, должен был в некотором роде не любить фоно, но безумно скучать по нему после долгих разлук. Калеб и фоно должны быть одним целым.

О Саймоне, — самом старшем из всех — который обязательно должен был получить слабое зрение со стороны моих родственников, а затем, когда вырос бы, он стал бы шикарным темноволосым парнем с кучеряшками, который носил бы (обязательно!) рубашки в клетку и очёчки. Он был бы невероятно милым.

А вот Феликс должен был быть полностью не похожим на нас. Он был бы блондином или рыжим — неважно, здесь в дело вмешался бы какой-нибудь рецессивный ген нашего генотипа. А быть может, мы бы его усыновили, и тогда бы мальчик был совершенно другой расы — например, дальневосточной. И мы бы относились к нему точно так же, как и к другим детям, ведь он был бы нашим.

Блондинка о чем-то весело трещит, стоя у стола и вновь играясь с моим животным. Она гладит его шерстку и кормит свежими овощами, я слышу, как кролик шуршит опилками в клетке и как он грызет зеленый лист салата.

— Трент звонил, — звонко произносит Лондон. — Я ему всё рассказала. Он сказал, что если бы я решилась, то он бы меня поддержал. Он был бы не против ребенка. Он сказал, что все равно любит меня.

— Я рада за тебя, — тихо проговариваю я. Лондон поднимает на меня взгляд и счастливо улыбается, хотя я вижу, какими усилиями даётся ей эта улыбка. Примечаю, что девушке очень нравится мой питомец, и поэтому говорю: — Заберешь его?

— Кого? — удивляется подруга.

— Кролика. Заберешь, хорошо?

Лондон кивает и спрашивает: «А как его зовут?». И я бы хотела ответить на поставленный вопрос, если бы не впала в ступор. Как зовут кролика? Я не помню. А как зовут меня? Но вновь проваливаюсь в пустоту.

Мы с Майки как-то раз помогали моей маме пересаживать цветы в новые горшки. А затем мы вытаскивали горшки с цветами на задний дворик и строили из них целые ограждение — так много было цветов у моей матери. Я бы даже сказала, что это её некий фетиш — постоянно сажать и ухаживать за цветами.

После мы мастерили воздушного змея из попавшихся под руку средств, бежали на холм и запускали его в небо, воздушный змей парил в воздухе, подобно красному дракону. Мой сарафан развевался по воздуху, соломенная шляпка постоянно слетала, и приходилось ловить её, пока ветер не унес её слишком далеко. А волосы Майки постоянно лезли ему на глаза, от чего парню каждый раз приходилось смахивать их с лица и заправлять за уши.

— Пап, у меня спина болит.

Отец встает из-за стола и идёт по направлению ко мне. Он хотел повернуть меня на бок, чтобы я не все время лежала на спине, но я одергиваю его:

— Нет, я и так слишком долго лежу, у меня скоро пролежни появятся, пап.

— Не появятся, мы постоянно меняем твоё положение. — Хмурится он, и я улыбаюсь. Папа чересчур серьезен и не понимает, что порой мои слова не нужно воспринимать настолько правдиво.

— Помоги мне сесть за компьютер, — прошу я его.

Папа встает, отсоединяет от моего тела все аппараты и осторожно шагает вместе со мной к рабочему столу. Я говорю, чтобы он садился первым на стул, а я бы посидела у него на коленях, — совсем как в детстве — и папа покорно слушается меня.