Дикое поле - Прозоров Александр Дмитриевич. Страница 71

– Так почему ты не отправишь их на Московию?

– Великие родовитые беи умно кивают головами, слушая мой приказ, потом говорят, что степь еще не просохла, и остаются стоять на месте…

Девлет-Гирей говорил размеренно и спокойно – и за этим спокойствием чувствовалось, что остались позади и крики, и злость, и бешенство бессилия. Он устал добиваться повиновения. Повиновения от тех, кто считал себя умнее и родовитее его. Смешно – бею поклялись в послушании больше шестидесяти тысяч человек! Но командовать он по-прежнему может только двумя сотнями своих телохранителей.

– Сколько воинов ты повел в первый набег? – поинтересовался Кароки-мурза.

– Пять тысяч нукеров, – вздохнул Девлет-Гирей.

– У меня с собой три с половиной тысячи, – сообщил гость. – Еще три сотни сабель здесь. Получается, четыре тысячи. Местные беи не посмеют заступить дорогу отряду султанского наместника. Значит, мы можем выступать, не спрашивая ничьего совета. А дальше… Если хотят – пусть присоединяются к нам. Не хотят – пусть остаются.

– Не останутся, – злорадно улыбнулся Девлет и покосился на Менги-нукера. Хотя никто и не произносил этого вслух, но все прекрасно знали, что станет главным оружием в новом набеге.

Солнце светило так жарко, словно уже давным-давно наступил июль, хотя на самом деле в рощах, под тенью редких елей, либо в глубоких ямах еще лежал, в окружении радостно потянувшейся к свету первой травки, помнящий холодную зиму снег. Оскол давно очистился, и Юля улыбнулась, вспоминая, как лихорадочно торопились смерды ближних деревень напилить себе льда – в погреб, на лето.

У них во дворе, рядом с домом, тоже был выкопан ледник – но Варлам озаботился хорошенько забить его «аккумуляторами холода» еще в январе. Хозяйственный…

– Что-то половодья в этом году нет, – отодвинул боярин Батов опустевшую миску. – Не к добру. Сеять, вроде, пора. А вдруг запоздает?

– Пора – значит, надо, – Юля поворошила ложкой у себя в плошке, выловила пару кусочков свинины.

Греча успела изрядно поднадоесть за долгую зиму – но о прошлом годе смерды сажали почти что только ее. Ее и на оброк везли. А еще: репу, редьку, брюкву, капусту, свеклу. Хлеба сняли мало, только озимые. Да и те – половина осыпалась. Так что караваи Мелитиния пекла только на праздник. Спасались мясом – кое-какую добычу Варлам с охоты привозил, кабанов по осени зарезали, чтобы зимой меньше ртов было. Три бычка за лето подросли. Одного, самого крупного, на племя оставили, а двух других – в ледник.

– Ешь, любая моя, – ласково попросил муж, накрывая ее руку ладонью. – Ешь, тебе малую кормить надо.

Девочка родилась в декабре и теперь бодро орала днями и ночами, не давая матери спать. Назвали естественно, по святцам. Варлам хотел Феклой окрестить. Дескать, имя греческое, почетное – но тут Юля уперлась. Хоть десять «славящих Бога», но никаких имен на букву «Фы». Федула-Феодора-Феоктиста. Так и стала малышка Стефанией.

Вопреки спортивному прошлому матери, удалась она крепкой, сильной и крупной. Здоровой, как реклама молочных продуктов. А может – докторов хороших поблизости не имелось, что даже у мраморной статуи какую-нибудь болячку, да найдут.

– Кушай…

– Не хочу я, – передернула плечами Юля. – Сыта.

– Может, приказать, курицу тебе ощипать?

– Нет!

Как и обещал муж, на оброк привезли пару десятков кур и трех петухов, два из которых немедленно пали жертвами кулинарного искусства Мелитинии. Остальные птицы бодро прокудахтали всю зиму, и некоторые, вроде как, пристроились высиживать потомство. Появление птичника несколько изменило продуктовую раскладку среди барской живности: теперь несушки, как раньше свиньи, питались объедками людской и боярского стола, свинья с опросом с удовольствием лопала всякие корнеплоды. Ну, и прочим теперь доставалось больше брюквы, нежели ячменя.

Юля хотела довести куриную стаю хотя бы до ста голов, прежде чем начинать ее планомерное истребление: молодая боярыня мечтала о перине так же, как когда-то ее мать – о раздвижном диване.

– Может, яиц тебе сварить, али запечь?

– Яичницу хочу. Глазунью. Из пяти яиц, – неожиданно потребовала женщина.

– Хорошо, – с облегчением вздохнул муж. – Пусть Мелитиния сделает. Ей, кстати, снов больше дурных не снилось?

– Мается чернотой какой-то… – пожала плечами Юля. – Но страстей никаких не предрекает.

– Может, и обойдется? – Варлам налил себе кваса из репы, выпил, крякнул, налил еще. – Ладно. Воевода ноне разъезд сторожевой еще по первому снегу выслал, татарвье внезапно наехать не должно. Возьму Бажена с Касьяном. Проеду, по деревням покажусь. Узнаю, может, потребно что перед севом? Да успокою, скажу про дозор, рубежи стерегущий. Пуганные они прошлым годом.

– А я вершу отремонтирую. Там какой-то плавучей корягой дальнее крыло выворотило. По рыбке я чего-то соскучилась.

– Только сама в воду студеную не лезь! – строго упредил, поднимаясь, муж. – Лапунину бабу пошли, Мелитинию. Али смердов возьми.

– Ладно, ладно, раскомандовался… – усмехнулась женщина, и Варлам, пряча в бороду ответную улыбку, обнял ее и прижал к себе:

– Не лезь в реку. Застудишься. – Вздохнул: – Пару лодок сделать потребно. Забываю все. Пойду, бронь одену.

Житье на южных рубежах приучило местных бояр вне своих усадеб ходить в доспехах постоянно. И если во всех русских городах и на всех дорогах на идущего по мирным землям оружного воина смотрели с изумлением, то здесь с изумлением смотрели на мужчин без оружия.

Щит, шелом с бармицей, саадак и шестопер были приторочены к седлу, поэтому на себя, поверх толстого войлочного поддоспешника, боярин накинул только прочную кольчугу панцирного плетения, повернулся налево, направо, разыскивая на скамьях пояс с ножом, кистенем и саблей, и облегающее тело железо засверкало, заструилось, словно драконья кожа.

– Что же ты не упомнишь никак, куда кладешь? – Юля сняла толстый ремень с выступающего из стены сучка, протянула мужу. Тот кивнул, опоясался, снова притянул ее к себе и поцеловал. Женщина от прикосновения стали поежилась: – Бр-р… Холодный какой. Возвращайся скорее!