Последняя песня - Спаркс Николас. Страница 60

По коридору прошли две сестры, тихо переговариваясь о чем-то. Лампы дневного света жужжали над головой, отбрасы­вая голубоватый свет на стены. Капли мерно падали в трубку ка­пельницы: привычная картина для любой больницы. В этом не было ничего необычного. Необычным и чужим стал мир вокруг Ронни.

В горле Ронни застрял вязкий ком. Она отвернулась, стара­ясь сдержать слезы.

— Прости, солнышко, — продолжал отец. — Конечно, я дол­жен был тебе сказать. Но так хотел, чтобы лето прошло как мож­но лучше. И еще хотел поближе узнать свою дочь. Ты меня про­стишь?

Его мольба ударила в самое сердце. Ронни невольно вскрик­нула от боли. Умирающий отец просит у нее прощения! В этом было что-то настолько печальное, что она не знала, как реаги­ровать.

Отец ждал. Она потянулась к его руке.

— Конечно, я тебя прощаю, — прошептала она и, заплакав, положила голову ему на грудь. И только сейчас заметила, как сильно он похудел. Как выпирают ребра и ключицы. У нее раз­рывалось сердце при мысли о том, что она совсем этого не заме­чала. Слишком занята была собственной жизнью...

Отец обнял ее свободной рукой, и она заплакала еще гром­че, сознавая, что скоро настанет время, когда даже этой простой ласки больше не будет.

Ронни невольно вспомнила тот день, когда приехала сюда, и свое поведение. В те дни мысль коснуться его была также чуж­да, как космическое путешествие. Тогда она его ненавидела. Сей­час любила.

И даже рада была, что узнала его тайну, хотя лучше бы этой тайны не существовало. Раньше он часто гладил ее по голове, но скоро и этого не будет. Ронни зажмурилась, пытаясь отсечь бу­дущее. Она нуждается в отце. Нельзя, чтобы все так оборвалось! Пусть он слушает ее нытье. Пусть прощает за сделанные ошиб­ки. Любит ее, как любил в это лето. И пусть так продолжается всегда.

Только ничего не выйдет.

Она позволила отцу прижать ее к себе и плакала как ребе­нок, каковым давно уже не была...

Позже он ответил на ее вопросы. Рассказал о своем отце и раке, передававшемся по наследству. О боли, которая стала одо­левать его после Нового года. О том, что облучение — это не вы­ход, потому что болезнь поразила слишком много внутренних органов.

Она представила злокачественные щупальца, ползущие из одной клетки в другую, распространяя болезнь и смерть.

Ронни спросила о химиотерапии, и ответ был тем же самым. Рак агрессивен, и химиотерапия может замедлить, но не остано­вить процесс.

Отец объяснил теорию качества жизни, и она едва не возне­навидела его за то, что не рассказал все раньше. Знай она все с самого начала, лето прошло бы совсем по-другому. И отноше­ния были бы иными. Она думать не желала о том, что ждет впе­реди.

Отец был бледен, и она поняла, что морфий подействовал на него усыпляюще.

— Очень больно? — спросила она.

— Не так сильно, как раньше. Гораздо лучше, — заверил он.

Ронни кивнула и снова попыталась забыть о злокачествен­ных клетках, завоевавших его организм. 

— Когда ты рассказал маме?

— В феврале. Сразу после того как все узнал. Но я просил тебе не говорить.

Ронни попыталась вспомнить, как тогда вела себя ма. Долж­но быть, расстроилась. Но либо Ронни забыла об этом, либо не обратила внимания. Потому что, как всегда, думала о себе. Очень хотелось верить, что она стала другой, но, к сожалению, это не совсем так. Работа и свидания с Уиллом помешали проводить больше времени с отцом, а время — единственное, чего она не могла вернуть.

— Но если бы ты сказал мне, я бы больше бывала дома, мы бы чаще виделись. Я бы помогала тебе, чтобы ты не так уставал.

— Сознание того, что ты здесь, уже больше чем достаточ­но.

— Но тогда ты, возможно, не оказался бы в больнице.

Он взял ее за руку.

— Может быть, именно то обстоятельство, что ты провела счастливое лето и влюбилась в хорошего парня, не дало мне по­пасть в больницу раньше.

Хотя они не говорили на эту тему, она знала, что отец про­живет недолго, и попыталась представить жизнь без него.

Если бы она не приехала, не дала ему шанс, было бы легче отпустить его. Но она приехала, и теперь все невероятно услож­нилось.

В неестественной тишине она слышала только затрудненное дыхание и снова отмечала, как он похудел. Доживет ли до Рож­дества или хотя бы до ее следующего приезда?

Она одинока, а отец умирает. И ничего, ничего нельзя сде­лать...

— Что теперь будет? — спросила Ронни. Отец спал совсем недолго, минут десять, прежде чем повернуться к ней.

— Ты о чем?

— Тебе нужно остаться в больнице?

Единственный вопрос, который она так боялась задать. Пока отец дремал, она держала его за руку, боясь, что он никогда не покинет это место. И что остаток жизни проведет в комнате, где пахло дезинфекцией, в окружении медсестер и врачей. Совер­шенно чужих ему людей.

— Нет. Возможно, через несколько дней меня выпишут. По крайней мере я на это надеюсь, — улыбнулся отец.

Она сжала его руку.

— А что потом? Когда мы уедем?

Отец задумался.

— Полагаю, нужно закончить витраж. И начатую песню. Я по-прежнему считаю, что в ней есть... что-то особенное.

Она придвинула стул ближе.

— Нет. Я имела в виду: кто будет о тебе заботиться?

Отец не ответил сразу. И даже попытался сесть.

— Все будет нормально. Если что понадобится, позвоню пас­тору Харрису. Он живет в двух кварталах от меня.

Ронни попыталась представить пастора со шрамами на обо­жженных руках и тростью. Как он будет помогать отцу сесть в машину, когда сам с трудом ходит?

Отец, казалось, понял, о чем она думает.

— Я же сказал, все будет в порядке, — пробормотал он. — Давно знал, что это рано или поздно случится и что, если дойдет до худшего, при больнице есть хоспис.

Нет, она не может представить отца в хосписе!

— Хоспис?

— Все не так плохо, как ты считаешь. Я там уже был.

— Когда?

— Несколько недель назад. И на прошлой неделе возвращался. Они пообещали приготовить мне постель.

Еще одна деталь, которой она не знала. Еще одна тайна открыта. Еще одна истина, предвещавшая неизбежное.

В сознании Ронни все перевернулось. Знакомая нервная тошнота подкатила к горлу.

— Но ты, конечно, предпочтешь быть дома, верно?

— Верно.

— Пока не сможешь оставаться один.

Выражение его лица было невыразимо грустным.

— Пока не смогу...

Ронни вышла из палаты и направилась в кафетерий. Па по­просил позвать Джону.

Ронни, совершенно ошеломленная, брела по коридорам. Была уже почти полночь, но в отделении неотложной помощи народу, как всегда, было полно. Она проходила мимо палат. Две­ри многих были открыты, и она видела плачущих детей в сопро­вождении встревоженных родителей и женщину с неудержимой рвотой. Сестры толпились на главном посту, брали истории бо­лезней или загружали тележки. Странно, что так много людей могли заболеть так поздно, и все же большинство к утру уже разъ­едутся. Отца же переводили в палату наверху. Ждали только, ког­да документы будут оформлены.

Ронни прошла через шумную комнату ожидания к двери, ве­дущей в главную часть вестибюля и кафетерий. Когда дверь за ней закрылась, уровень шума резко упал. Ронни слышала звук собственных шагов, слышала собственные мысли. Ее заливали волны усталости и тошноты. В это место приходили больные люди. В это место приходили умирающие. И отец снова сюда придет.

Стараясь не глотать слюну, она вошла в кафетерий и потер­ла распухшие от слез глаза, пообещав себе, что постарается держать их открытыми.

Гриль в этот час был закрыт, но автоматы у дальней стены работали и две медсестры сидели в углу и пили кофе. Джона и Уилл устроились за столиком у двери, и Уилл, заслышав шаги, вскинул голову. На столе стояли полупустые бутылки воды, мо­лока и пакет печенья для Джоны.

Брат повернулся к ней.

— Что-то ты долго, — упрекнул он. — Па в порядке?

— Ему лучше. Но он хочет поговорить с тобой.