Возвращение: Тьма наступает (Сумерки) - Смит Лиза Джейн. Страница 71

Елена была озадачена.

— А если это дверь без замка? В спальнях обычно вообще не бывает замков.

— Он подходит к любой двери. Можно сказать, что он сам себе создает замок. Это сокровище китсунэ — я вытряс его из Шиничи, когда обозлился на него из-за того, что тебе было плохо. Скоро он захочет его вернуть, — глаза Дамона сузились, и он слабо улыбнулся. — Интересно, кому из нас, он в конце концов достанется. Кстати, на кухне был еще один — запасной, разумеется.

— Дамон, это все очень интересно, про магические ключи, но ты не поможешь мне подняться с пола?

Дамону стало стыдно. Но дальше встал вопрос, класть ее обратно на кровать или нет.

— Я бы приняла ванну, — тихо сказала Елена. Она уже расстегнула верхнюю пуговицу своих джинсов и была готова выпрыгнуть из них.

— Подожди секунду! А что, если тебе станет плохо, и ты утонешь? Ляг, и я обещаю, что сделаю так, что ты будешь чистой, если ты готова попробовать что-нибудь съесть. — У него возникли новые сомнения относительно этого дома. — А теперь разденься и накройся простыней. Я умею делать невероятные массажи, — добавил он, отворачиваясь.

— Слушай, отворачиваться необязательно. Я не понимаю этого с тех пор, как... вернулась, — сказала Елена. — Все эти правила приличия. И почему кто-то должен стесняться своего тела? (Эти слова донеслись до него немного приглушенно.) — В смысле — если кто-то говорит, что нас создал Бог, почему он забывает, что Бог создает нас голыми, даже после того, что случилось с Адамом и Евой. Если это так важно, создавал бы нас прямо в подгузниках.

— Должен сказать, твои слова напомнили мне о том, что я сказал когда-то вдовствующей королеве Франции, — сказал Дамон, преисполненный решимости все время, пока она раздевается, разглядывать трещину в деревянной стене дома. — Я сказал, что если Бог всемогущ, всеведущ, и знает наперед судьбу каждого человека, то почему он обрекает праведников на то, чтобы рождаться такими же голыми, как и грешники?

— И что она ответила?

— Ничего. Просто хихикнула и три раза хлопнула меня веером по руке, что, как мне рассказали потом, было приглашением на любовное свидание. Увы, у меня были другие дела. Ты еще в кровати?

— Ага. И накрылась простыней, — устало сказала Елена. — Если королева была вдовствующая, я думаю, ты не особенно расстроился, — добавила она наполовину удивленным голосом. — Это ведь такие пожилые мамаши?

— Нет. Анна Австрийская, королева Франции, до самого конца сохраняла удивительную красоту. Это была единственная рыжеволосая женщина...

Дамон остановился и стал судорожно подбирать слова, глядя на кровать. Елена сделала именно то, о чем он просил. Просто он вовремя не сообразил, как она будет похожа на Афродиту, поднимающуюся из моря.

Взъерошенная белизна простыни могла сравниться с молочной и более теплой белизной ее кожи. Естественно, она нуждалась в мытье, и все же; одной мысли о том, что под тонкой простыней она восхитительно нага, было достаточно, чтобы у Дамона перехватило дыхание.

Всю свою одежду она скатала в комок и швырнула в дальний угол комнаты. Дамон не винил ее за это.

Он не думал. Он не давал себе на это времени. Он просто вытянул руки и сказал:

— Горячее куриное консоме с тимьяном в чашке Микаса и масло с ароматом цветка сливового дерева, очень теплое, в чаше.

Как только бульон был доеден, и Елена опять лежала на спине, Дамон начал осторожно массировать ее с маслом. Аромат сливы — всегда хорошее начало. Он приглушает чувствительность кожи к боли и создает хорошую основу для других, более экзотических масел, которые Дамон планировал пустить в ход позже.

В каком-то смысле это было намного лучше, чем окунать ее в ванну или джакузи. Дамон знал, где находятся ее раны, и мог для каждой из них нагреть масло до нужной температуры. И если малоподвижные вентили в джакузи могли ударить Елену прямо по больному месту, Дамон мог избегать слишком чувствительных мест — в смысле тех, где могло стать больно.

Он начал с волос, использовав немного, совсем немного масла, чтобы даже самые трудные колтуны легко расчесались. Смазанные маслом, ее волосы засияли как золото — мед на молоке. Потом он перешел к мышцам лица — стал легонько поглаживать большими пальцами лоб Елены, чтобы смягчить кожу и расслабить лицо, заставить ее саму расслабиться в такт его движениям. Медленные круговые движения у висков, совсем легкие. Он видел проступившие топкие голубые жилки и понимал, что надави он сильнее — и она уснет.

Потом он занялся руками, предплечьями, ладонями, разбирая ее по косточкам древними прикосновениями и правильными древними веществами, пока от нее не осталось ничего, кроме расслабленного существа без костей, лежащего под простынями, мягкого, нежного, покорного. Он на миг улыбнулся своей огненной улыбкой, когда вытягивал палец ее ноги, пока тот не щелкнул, а потом улыбка стала иронической. Сейчас он мог получить от нее то, что хотел. Да, она была не в том состоянии, чтобы отказывать ему. Но он не учел того эффекта, который эта чертова простыня произведет на

него.

Всем известно: любые покровы, скрывающие тело, даже самые простые, всегда привлекают внимание к запретным областям. Нагота так не может. И, массируя дюйм за дюймом тело Елены, он все больше сосредотачивался на том, что находится под белоснежной тканью.

Через какое-то время Елена сказала сонно:

— Ты не дорасскажешь мне эту историю? Про Анну Австрийскую, которая была единственной рыжей женщиной, которая...

— Ах да! Которая оставалась рыжей до конца своих дней, — пробормотал Дамон. — Кстати, говорили, что кардинал Ришелье был ее любовником.

— Это тот мерзкий кардинал из «Трех мушкетеров»?

— Да, хотя на самом деле, пожалуй, не такой уж мерзкий, как там написано, и уж во всяком случае толковый политик. А еще поговаривали, что он и был настоящим отцом короля Людовика... теперь перевернись.

— Странное имя для короля.

— Что?

— Людовик Теперь Перевернись, — сказала Елена, перевернувшись и обнажив участок молочно-белого бедра, пока Дамон вдумчиво изучал дальний угол комнаты.

— Все зависит от традиции имянаречения в конкретной стране,— сердито сказал Дамон. Перед глазами у него не было ничего, кроме постоянно прокручивающейся картинки этого голого бедра.

— Что?

— Что?

— Я спрашивала...

— Ну как, согрелась? Все, массаж окончен, — сказал Дамой и опрометчиво хлопнул по самой высокой точке территории под простыней.

— Эй! — Елена села, и Дамой — перед которым вдруг оказалось все светло-розовое и золотое, гладкое и ароматное, со стальными мускулами под шелковой колеей тело, — просто дал деру.

Он вернулся через приличное количество времени, держа в руках приглашение на мировую — суп. Елена, с достоинством восседающая в превращенной в тогу простыне, приняла суп. Она даже не попыталась хлопнуть его по заднице, когда он повернулся к ней спиной.

— Что это за дом? — спросила она. — Это не может быть дом Дунстанов; они — старая семья, и дом у них старый. Они были фермерами.

— Будем считать, что это моя маленькая дача в лесу.

— Ха,— сказала Елена. — Я так и знала, что ты не спишь под деревьями.

Дамону понадобилось постараться, чтобы сдержать улыбку. Еще никогда не случалось, чтобы они с Еленой были наедине и при этом не решались вопросы жизни и смерти. И если бы сейчас он вдруг сказал, что, помассировав ее обнаженное тело под простыней, понял он любит ее чисто духовно... Нет, ему никто не поверит.

— Чувствуешь себя лучше? — спросил он.

— Теплая, как куриный яблочный суп.

— А окончания я никогда не услышу?

Дамон велел ей оставаться в кровати, а сам тем временем напридумывал про себя ночных рубашек всех видов и размеров, и халатов, и домашних тапочек,

и

все это — за короткий миг, пока он шел в комнату, которая до этого была ванной. Он с удовлетворением обнаружил, что сейчас это гардеробная, в которой была любая ночная одежда, которую только можно было себе вообразить. От шелкового нижнего белья до старомодных ночных рубашек и чепчиков — в общем, все. Дамой вернулся с полными руками и предоставил Елене выбирать.