Честь - Шафак Элиф. Страница 44

– В следующую пятницу, в тот же час. Придете?

– Да, – выдохнула она.

Прежде чем он успел сказать что-нибудь еще, Пимби вскочила на ноги и бросилась к выходу, спасаясь бегством от него, от того, что происходило или могло бы произойти, будь они другими людьми. В ладони она сжимала листок с названием кинотеатра, где ей предстояло встретиться с ним вновь, сжимала так крепко, словно это был пропуск в магический мир, которым она, будь на то ее воля, воспользовалась бы без промедления.

С тех пор так и повелось. Они встречались каждую неделю, обычно по пятницам, но иногда и в другие дни. «Фениксу» они отдавали явное предпочтение, но про другие кинотеатры, малолюдные и расположенные вдали от ее района, тоже не забывали. Фильмы в таких кинотеатрах менялись редко, поэтому «Малыша» они посмотрели дважды. Были еще «Король и я», «Багдадский вор», «Страсти Жанны д’Арк», «Горбун из Нотр-Дама» и «Бен-Гур».

Фильмы эти они воспринимали не столько как истории давно минувших дней, но как вечные сюжеты, постоянно повторяющиеся в этом мире. Какую бы картину они ни смотрели, ситуация оставалась неизменной. Пимби не сводила глаз с экрана, Элайас не сводил глаз с нее. Ему нравилось наблюдать, как выражение ее лица изменяется при каждом новом повороте сюжета. Иногда ему казалось, что в ней дремлет множество разных женщин и некоторые стороны ее характера скрыты не только от окружающих, но и от нее самой. Порой она всматривалась в него так же пытливо, как он в нее, словно хотела проникнуть взглядом в его душу. Под этим взглядом Элайас беспокойно поеживался, пытаясь догадаться, что она видит в эти мгновения.

Постепенно он узнавал о Пимби все больше и потом, расставшись с ней, складывал разрозненные кусочки головоломки, выстраивая целостную картину. Он выяснил, что, хотя ее имя означает «розовая», больше всего она любит фиолетовый цвет, что она любит петь старые курдские песни о любви и что у нее приятный голос. Помимо свинины, которую она, как все мусульмане, не ела по религиозным соображениям, она не брала в рот креветок, кальмаров, улиток, устриц – все это вызывало у нее отвращение. Зато она могла часами сосать ломтик лимона. Элайас выяснил также, что Пимби еще совсем молода. Оказалось, что она на целых семнадцать лет моложе Элайаса, но из-за манеры одеваться и вести себя выглядела старше своего возраста.

Размышляя о природе охватившего его непостижимого влечения, он понимал, что не в силах разгадать эту загадку. Эта женщина, с которой у него было так мало общего, имела над его душой власть столь же неодолимую, как власть детских воспоминаний. По причинам, скрытым от его разума, но очевидным для сердца, он хотел защитить ее от всего мира своей любовью. Чувство, подобное этому, возбуждали в нем три женщины: его сестра, его мать и его бывшая жена. Но рядом с Пимби он испытывал нечто новое, неведомое прежде. Только рядом с ней Элайас чувствовал, что живет реальной жизнью, и его не пугало, что жизнь эта полна неведомых опасностей. Источником постоянной тревоги для него служило лишь одно обстоятельство: любовь их была незаконной, а значит, он мог потерять ее в любую минуту. Страх утратить Пимби усиливал и обострял его желание обладать ею. До знакомства с нею жизнь его словно распадалась на куски, а она все связала воедино, соединив его с прошлым, с предками, с Востоком. Ее любовь стала недостающим фрагментом головоломки, путеводной нитью в поисках утраченного времени.

Всякий раз после того, как свет в зале зажигался, они дергались, отодвигались друг от друга и выходили на улицу порознь. Никто не видел их вместе, – по крайней мере, на это они надеялись.

Она выходила первая, а он нарочно замедлял шаг, рассматривая афиши на стенах кинотеатра. Он думал о фильме, о ее глазах, излучающих свет, и пытался привыкнуть к чувству пустоты, которое охватывало его после разлуки.

Я внезапно просыпаюсь посреди ночи. В камере темно, только из коридора проникает слабый желтый свет. Считается, что дежурные лампочки успокаивающе действуют на наши нервы. Дерьмовая идея. От этого паскудного желтого света меня тянет блевать.

Койка кажется жесткой, словно я лежу на голых камнях. Но я проснулся не из-за этого. Что-то не так, и я это чувствую. Я прислушиваюсь, затаив дыхание. Из соседних камер доносятся храп, хруст костей, пердеж и скрип зубов. Люди на воле думают, что в тюрьме стоит жуткая тишина. Это не так. Но сегодня, несмотря на обычные звуки, тюрьма кажется пустой. Чего-то не хватает. А может, у меня просто едет крыша.

Мама часто говорила, что предчувствия – это шепот Аллаха в темном лесу. Время от времени Он предостерегает нас, учит быть осмотрительными, не заводить ненужных знакомств, не открывать ненужных дверей. Но мы не обращаем на это внимания. Правда, я не уверен, что слышу сейчас шепот Аллаха. Предчувствие – это сознание того, что скоро должно произойти что-то плохое. А у меня совсем другое чувство. Оно больше похоже на печаль, которую испытываешь после того, как что-то плохое уже произошло и ничего нельзя изменить.

Я приподнимаюсь, опираясь на локти, и напрягаю слух. Поначалу мне кажется, что призрак матери снова решил нанести мне визит. Но я быстро понимаю, что ее в камере нет. Когда она приходит, все по-другому: сердце мое начинает бешено колотиться, в дальнем углу камеры всегда возникает слабое свечение, как от только что выпавшего снега, что-то тихонько шуршит, как шелковые занавески, воздух пахнет жасмином и розой, а еще кунжутной халвой. Никогда не забуду, как это случилось в первый раз. Тогда я с испугу едва штаны не намочил.

Раньше мама приходила ко мне часто. Потом все реже и реже. Последний раз она появлялась очень давно. Боюсь, что больше она вообще не придет. Конечно, это полный идиотизм, но, пока она приходит, у меня остается надежда, что когда-нибудь она сможет меня простить.

Поначалу я просто рехнулся от страха. По ночам не спал, потому что боялся, что она задушит меня во сне. Потом я узнал, что призраки не занимаются подобными вещами. Их вообще не интересует месть. Они хотят только одного: понять. Поэтому они смотрят на тебя своими пустыми глазами и ждут объяснений. Они смотрят прямо тебе в душу. И ничего не говорят. По крайней мере, мама всегда молчит. Это немое кино, хотя и цветное.

Но сегодня мамы здесь нет. Тревожный колокольчик у меня в голове звонит по другой причине. По какой? Я несколько раз глубоко вдыхаю и выдыхаю. Задерживаю дыхание. И опять прислушиваюсь. Только тут до меня доходит, в чем дело. Не слышно храпа Триппи. Во сне он всегда ворочается, стонет и разговаривает, а сегодня спит тихо, как мышь. Я встаю и подхожу к его койке. Он лежит ко мне спиной.

– Триппи! – окликаю я.

Он не отвечает. Не двигается.

– Патрик, ты спишь?

Сам не знаю, почему я назвал его настоящим именем. Раньше я никогда этого не делал. Но сейчас это имя само сорвалось у меня с языка. Я сдергиваю с него одеяло. В нос мне ударяет тяжелый запах. Он выглядит до странности маленьким, словно за ночь усох. Я трясу его за плечи. Он не реагирует. Я трясу сильнее. Руки у него неуклюже болтаются, как у сломанной куклы. Я приподнимаю его руку. Она тяжелая, хотя он самый тощий парень из всех, кого я знаю.

– Триппи, приятель, кончай придуриваться!

Я пытаюсь нащупать пульс у него на шее. Она холодная и жесткая. «Холоднее, чем ведьмины сиськи», – сказал бы он сам. Кладу ладонь ему на грудь. Сердце не бьется. Тогда я приподнимаю ему голову и вдуваю воздух ему в рот. Этим ртом он целовал свою жену и других баб. Этим ртом он изрыгал проклятия, но иногда молился. Этим ртом он ел и глотал таблетки, от которых у него тухли мозги. Я дую, дую и дую. Никакого результата.

Я начинаю смеяться. Потому что это смешно. Ангел смерти или слеп, или выжил из ума. Азраила пора увольнять. Неужели Бог не замечает, как хреново его помощник делает свою работу? Почему всегда умирают не те, кто должен умереть? Я учил Триппи, как действовать кулаками. Ученик он был паршивый, не из тех, кто все хватает на лету. Но я все равно с ним возился. Заставлял его наносить мне удары в одно и то же место: в живот. В мужском теле есть и более уязвимые места. Например, голова, шея, адамово яблоко, переносица. Но если бы он ударил меня в одно из этих мест, это выглядело бы как настоящая драка. На нас мигом наехали бы охранники. А если он колотит меня по животу, это похоже на мирную забаву. Все знают, что я боксирую для развлечения.