Честь - Шафак Элиф. Страница 67

– Хочешь потанцевать со мной, лапочка?

Юнус вспыхнул до ушей, но не пошел на попятный.

– Почему бы и нет? – выдохнул он.

– Отлично, – кивнула Тобико. – Но раз ты сегодня такой красивый, мне тоже надо приодеться.

Они распахнули шкаф и с удивлением увидели, что он до отказа набит одеждой, обувью, шикарными шляпками и стильными аксессуарами.

– Похоже, эта леди все свои деньги тратит на тряпки! – воскликнула Тобико.

– А черного у нее ничего нет, – заметил Юнус.

Но принцесса панков, неизменно ходившая в черном, как выяснилось, не питала отвращения и к другим цветам. Она с восхищением смотрела на розовый шарф, светло-бежевую юбку, сиреневую блузку. Вечернее платье, усыпанное блестками, жакет, отделанный рыжей лисой, длинная, мягкая на ощупь шуба тоже привели ее в восторг.

Наконец она извлекла из шкафа длинное винтажное платье из атласа и тафты такого светлого розового оттенка, что оно казалось почти белым, с тончайшими алыми полосками, усыпанными стразами.

– Тебе очень пойдет, – одобрил Юнус.

Тобико покачала головой, пытаясь отогнать искушение. Но попытка не увенчалась успехом, поэтому она попросила:

– Выйди на несколько минут и не входи, пока я тебя не позову!

Юнусу пришлось ждать в коридоре целую вечность. Когда ему наконец позволили вернуться в комнату, перед ним предстала другая, совершенно незнакомая девушка. У нее были глаза Тобико, кожу, как и у Тобико, покрывали татуировки, но на этом сходство заканчивалось. Тобико распустила волосы, обычно собранные в хвост, и смыла свой готический макияж. Вместо черной помады – нежно-розовая, вместо черных теней – перламутровые, вместо рваных чулок в сеточку – тонкие, прозрачные, телесного цвета. На ногах золотистые туфельки на высоком каблуке, в ушах бриллиантовые серьги в форме слезы, на губах робкая улыбка. В воздухе витал волнующий аромат духов.

Юнус присвистнул – так всегда делал Искендер, выражая изумление или восторг.

– Ты… Ты такая… – Он осекся, не находя слов, способных хоть в малой степени выразить его чувства.

– У тебя глаза вылезли из орбит, зайка. Смотри не потеряй! – расхохоталась Тобико и широко раскинула руки.

Потом она схватила две щетки – одну для себя, другую для Юнуса – и включила магнитофон. Когда музыка заиграла, они вылетели на сцену, сияя ослепительными улыбками. Тысячи людей в этот вечер собрались, чтобы послушать их. Билеты были распроданы несколько недель назад; вокруг концертного зала собралась толпа поклонников. Юнус, легкий как перышко, неотразимый в своей кожаной куртке, играл на всех инструментах: рояле, гитаре, барабанах, саксофоне. Тобико пела и танцевала. При каждом рефрене они стояли спина к спине, касаясь друг друга. Зрители ревели в экстазе.

Когда музыка смолкла, оба в изнеможении повалились на пол. Немного отдышавшись, Тобико обняла Юнуса:

– Помнишь, мы с тобой как-то говорили о секретах. Пусть у нас с тобой тоже будет секрет – наша любовь к «ABBA». Обещай, что никому его не выдашь.

В тот день Тобико открылась Юнусу с совершенно неожиданной стороны. Так и не сняв атласное розовое платье, она выкурила косячок и призналась, что не сама бросила Тоби, своего бывшего бойфренда. Это он ее бросил, разбив ей сердце. Потом она встретила Капитана. Честно говоря, она его не любит, но и расстаться с ним тоже не отваживается. Раньше она была смелее и решительнее, а сейчас ей нужно, чтобы рядом был человек, на которого она могла бы опереться. Наверное, все дело в том, что у нее неизлечимый комплекс Электры. Это значит, она все еще чувствует себя соперницей собственной матери и в каждом мужчине, в которого влюбляется, видит отца. Потом она показала Юнусу коротенькое стихотворение, озаглавленное «Мать». Едва Юнус начал его читать, внизу раздались шаги. Вернулась миссис Пауэлл.

– Черт, черт, черт! – заметалась по комнате Тобико.

– Не волнуйся, – успокоил ее Юнус. – Я пойду отвлеку ее, а ты пока переоденешься.

Он сунул листок со стихотворением в карман и пулей вылетел из комнаты.

Вечером, когда вся семья собралась за столом, Искендер едва не испепелил Юнуса взглядом, однако не стал спрашивать, где весь день пропадала его кожаная куртка. После ужина он объявил, что идет прогуляться. Ему необходимо увидеться с друзьями и поиграть в бильярд – это помогает привести мысли в порядок. Не слушая возражений матери, он вышел на улицу. После разговора с дядей Искендер обращался с матерью с подчеркнутой холодностью, хотя от открытых конфликтов воздерживался.

Вечер был холодный, ветреный. Искендер поднял воротник куртки и сунул руки в карманы. В одном из карманов обнаружился сложенный вчетверо лист бумаги. Он развернул листок и в свете уличного фонаря прочел то, что там было написано.

Искендер дрожащими пальцами скомкал листок и швырнул в урну. Кто-то затеял с ним жестокую игру. Всю ночь он ломал себе голову над тем, кто бы это мог быть, но так и не нашел ответа. В голове упорно крутились две последние строчки записки:

«Мать врет, мать обманывает.

Она не та, кем хочет казаться».

День сегодня тянется одуряюще медленно. Ползет, как улитка. До половины двенадцатого работал в прачечной. Потом пошел обедать. После обеда читал, слушал болтовню Зизхана о любви и мировой гармонии. В четыре нас всех заперли по камерам. Через четверть часа появляется офицер Маклаглин.

– Похоже, завтра к тебе приедет посетитель, – говорит он.

– Кто это?

– Подумай на досуге.

Единственный человек, который меня навещает, – это Эсма, да и она в этом году перестала приезжать. Интересно, кто это обо мне вспомнил? И странно, что офицер Маклаглин разрешил свидание. Учитывая, сколько у меня в последнее время нареканий, он имел полное основание отказать. Весь вечер я ломаю себе голову над этой загадкой. Вдруг меня осеняет. Кто бы ко мне ни приехал, этот визит выведет меня из равновесия, и офицер Маклаглин прекрасно это знает. Именно на это он и рассчитывает. Я, как моллюск, прячусь в раковине, в которую никто не может проникнуть, но есть люди, способные эту раковину разрушить. Таких людей немного, но они есть. Моя раковина для них такая же пустяковая преграда, как стена для привидения.

– Ты неспокойный, – говорит Зизхан.

Не знаю, спрашивает он или утверждает. В любом случае спорить я не собираюсь.

– А как тут будешь спокойным, если понятия не имеешь, кто явится ко мне на свидание завтра?

– Мы все не знать, что бывать завтра, – говорит Зизхан. – Но каждый новый день носить надежда.

Я не в настроении слушать его лепет. Отгороженный от всего мира невидимой скорлупой, я лежу на койке. Да, день сегодня опять выдался паршивый. Таких в моей жизни было множество. Правда, один из них был наипаршивейшим: следующий после того, когда я сделал это.

Ночь после преступления длится вечно. Ты просыпаешься, ощущая, что в мозгу у тебя горит красная тревожная лампочка. Ты пытаешься не обращать на нее внимания. Пока есть надежда, пусть совсем слабая, что это все тебе приснилось. Ты цепляешься за эту надежду, как человек, сорвавшийся с обрыва, цепляется за травинку. Проходят минуты. Часы. А потом до тебя наконец доходит. Ты понимаешь, что давно вырвал травинку с корнем и теперь летишь в пропасть, сжимая ее в руках. Летишь, чтобы расшибить себе голову об острые камни реальности.

Я помню, как стоял на Лавендер-гроув, сжимая в руке нож. И слышал крики. Пронзительные крики, которые никак не хотели смолкать. Кто-то завывал в голос. Странно, мне казалось, это завывает мама. Но она никак не могла так громко кричать. Она лежала на земле, истекая кровью. Крики, стоны, визг эхом отдавались у меня в мозгу. Я взглянул на свою левую, наиболее сильную руку. Она висела как плеть, словно ее прикрепили к моему телу лишь на время и сейчас скрепы ослабели. Я зашвырнул нож под припаркованную рядом машину. Если бы это было возможно, вслед за ножом туда же полетела бы и моя рука.