Честь - Шафак Элиф. Страница 68

Потом я побежал. На моей куртке остались пятна крови. Не знаю, почему никто меня не остановил. Так или иначе, этого не случилось. Я мчался по улицам и переулкам, не имея ни малейшего понятия, куда бегу. Наверняка я пересекал улицы в неположенных местах, налетал на прохожих, пугал собак. Ничего не помню. Примерно полчаса я бежал словно в беспамятстве и очнулся, только когда увидел телефонную будку.

Я позвонил дяде Тарику и рассказал ему о том, что сделал. На другом конце провода повисло молчание. Я подумал, дядя меня не расслышал. И повторил все снова. Сказал, что наказал маму за недостойное поведение. Теперь она вряд ли возьмется за старое. Сказал, что рана не опасная, но, конечно, пройдет какое-то время, прежде чем мама поправится. Я ударил ее в правую сторону груди. Чтобы она поняла, сколь тяжкий грех совершила. Теперь у нее будет время осознать свой грех и раскаяться. А что касается его, этого подонка, он наверняка испугается до смерти и больше не приблизится к ней на пушечный выстрел. Пятно с нашей семейной чести смыто.

– Как ты мог, сынок? – Дядя говорил очень тихо, словно ему не хватало воздуха. – Это ужасно.

Я был ошеломлен.

– Н-но… т-ты ж-же с-сам с-с-сказал…

– Ничего я не говорил, – отрезал дядя.

Человек, который открыл мне глаза на то, что происходит с мамой, человек, который настойчиво твердил, что я должен положить этому конец, внезапно растворился в воздухе, как мираж. Я молчал словно громом пораженный.

– Искендер, сынок, ты должен явиться с повинной. Мне придется сообщить полицейским о твоем звонке и сказать, что я дал тебе именно такой совет. Не можешь же ты всю жизнь провести в бегах, – донеслось из трубки.

В голове у меня внезапно мелькнуло подозрение. Похоже, дядя Тарик заранее отрепетировал этот разговор. Он ждал моего звонка. Догадывался о том, что я скажу, и подготовил ответные реплики. Наверное, он уже придумал, что будет говорить на следствии и на суде… Да, дядюшка все предусмотрел.

– Сынок, где ты? Скажи мне, где ты?

Я повесил трубку. Снял куртку и затолкал ее в урну. Потом двинулся на Альбион-драйв, к дому Кэти. Я много раз бывал около ее дома, но никогда не заходил внутрь. Я позвонил в дверь. К моему великому облегчению, открыла сама Кэти. Увидев меня, она просияла:

– Алекс, какой сюрприз! Милый, я знала, что ты придешь.

Она схватила меня за руку и затащила в холл. Сказала, ее мать будет очень рада, узнав, что я решил жить с ними, потом обняла меня. Ее живот, твердый и круглый, торчал между нами. Неужели она всего на четвертом месяце? Казалось, она проглотила футбольный мяч.

Я спросил у Кэти, где ванная. Вымыл руки. Отражение в зеркале было таким же, как вчера. Таким же, как раньше. Я ожидал, что мое лицо, мои глаза как-то изменятся. Но они остались прежними. Я снова вымыл руки. Я тер их изо всех сил. Мыло пахло розой. Я открыл стенной шкафчик и обнаружил бутылку с отбеливателем. На бутылке была изображена хорошенькая домохозяйка. Она радостно улыбалась, демонстрируя белоснежные зубы. Я налил отбеливателя себе на руки. Ладони мои были порезаны в нескольких местах, и я едва не взвыл от боли. Закусив губу, я опять принялся тереть руки. Под ногтями что-то темнело. Грязь? Краска? Кровь? Мне никак не удавалось это смыть.

Кэти вошла в ванную и спросила, почему я так долго вожусь. Она обняла меня, любуясь нашим общим отражением. В зеркале мы были все вместе: я, она, наш ребенок. Она расплылась в гордой улыбке. Про себя я отметил, что она похожа на девушку с бутылки с отбеливателем. Обе лучились радостью.

Кэти закрыла кран:

– Хватит плескаться, любовь моя. По-моему, ты достаточно чистый.

Мы вошли в гостиную. Мать Кэти сидела в кресле у окна и ждала нас. На ней было свободное шелковое платье с запа?хом, в вырезе которого проглядывали груди. Ярко-голубое. Такие наряды я видел только по телевизору. Веснушки, сплошь усыпавшие шею женщины, походили на крошки мускатного ореха. Волосы тщательно причесаны, словно она собиралась поужинать в шикарном ресторане, но в остальном вид у нее был вполне домашний. Я старался смотреть ей в лицо и не соскальзывать взглядом ниже.

Миссис Эванс предложила мне чаю в чашке из костяного фарфора. Пирожные с фруктами. Мы ели в молчании. На стенах висели фотографии в рамках. Множество фотографий. На некоторых был отец Кэти. Он не производил впечатления человека, способного бросить семью. Миссис Эванс исподтишка наблюдала за каждым моим движением. Мне казалось, она заметила темные ободки у меня под ногтями. Я спрятал руки под стол.

– Алекс, Кэти сказала мне, что вы решили назвать ребенка Мэгги, если, конечно, это будет девочка. А если мальчик – Том.

Я повернулся к Кэти. Она отвела глаза.

– Да, что-то в этом роде, – пробормотал я.

Потом миссис Эванс спросила, готов ли я взять на себя ответственность, связанную с отцовством. Я ответил, что не знаю, но буду очень стараться.

– Увы, порой все наши старания оказываются тщетными или приводят к обратному результату, – изрекла она.

Мне показалось, эту фразу она слышала в каком-нибудь фильме. Или вычитала в книге. Она пообещала помогать нам, пока мы не встанем на ноги. Сказала, что с радостью будет заботиться о внуке, и с улыбкой добавила: «О своем первом внуке». Я заметил, что зубы у нее ровные и жемчужно-белые.

Вечером Кэти сообщила, что нам придется спать в разных комнатах. Сказала, что постелет мне на диване в гостиной. Это ненадолго, сказала она. Скоро мы поженимся и тогда будем спать в одной постели. Пока смерть не разлучит нас.

Она принесла подушку и простыни. Медленно стянула свитер. Груди у нее выросли, соски потемнели и припухли. Под кожей просвечивали голубые извивистые жилки. Она попросила меня приложить ухо к ее животу. Я послушался, но поначалу ничего не мог разобрать. А потом ощутил какое-то движение – словно кто-то потянулся со сна. Один раз, другой, третий. Это было невероятно.

Интересно, подумал я, когда мама была беременна мной, она просила папу послушать, что происходит у нее в животе?

– Прости, но мне жутко хочется спать, – сказал я, отстраняясь от Кэти.

– Да, конечно, милый, ложись.

Когда она ушла, я растянулся на диване и оглядел комнату. Тюлевые занавески, подушки из ткани в цветочек, фарфоровая ваза на каминной полке, старинные напольные часы в углу. Мне казалось, я не сомкну глаз, но, едва голова моя коснулась подушки, заснул мертвецким сном. Проснулся я на рассвете. У дивана стояла Кэти. Бледная, с выпученными от страха глазами.

– Алекс, у дверей двое полицейских, – прошептала она.

Я вскочил, взял ее голову в ладони и поцеловал, ощутив на губах вкус соли. Вкус паники.

– Они спрашивают о тебе.

Мы бесшумно выскользнули в коридор. Мать Кэти в ночной рубашке и со следами крема на лице стояла у дверей. Нижняя губа у нее дрожала. Она схватила Кэти за руку и притянула к себе, словно я был болен какой-то заразной болезнью. В окно я увидел полицейскую машину с мигалкой и двух офицеров. Один из них здорово походил на Джеймса Каллагана, только очков не хватало. Они меня пока не видели. Я велел Кэти сказать им, что одеваюсь.

Решение бежать было почти бессознательным. Я действовал, повинуясь инстинкту. Вошел в кухню, открыл дверь, выбежал в сад, перескочил сначала через одну ограду, потом через другую. Кэти еще разговаривала с полицейскими, а я уже был на другой улице.

Последний день ноября 1978 года. Я почти раздумал делать это, как вдруг увидел ее на улице. Наверное, она ходила за покупками – в руках у нее были сумки. Шла она неторопливо, никуда не спеша. Кровь у меня вскипела от бешенства. Я ведь запретил ей выходить из дома.

Она остановилась около уличного музыканта, сидевшего ко мне спиной. Мне был виден ее профиль. Она улыбалась. Внутри у меня поднялась волна злобы. Разве я не говорил ей, что она не должна выходить? Разве не запретил носить короткие платья? Она плевать хотела на все мои запреты. Она не воспринимала меня серьезно.