Осенние (СИ) - "Джиллиан". Страница 16
Всё. Больше не могу стоять в стороне.
Освободила от ненужных теперь листов свой стол. Прислонила к стене новую пачку альбомных листов, как делала это, спасая Костю. Заточила карандаш, выдохнула и представила в воображении Женьку, его узковатые светло-зелёные глаза.
Я никогда не рисовала его. Как-то даже мысли не было.
Но уже с первых линий поняла, что под острием карандаша появляется не просто лицо, а что-то страшное. Когда, дорисовав до более-менее понятного, сообразила, что передо мной, сидела некоторое время в ужасе, глядя на карандашный рисунок. Когда пришла в себя, пришлось снова включить компьютер. И взять мобильный.
— Женя, пришли мне на почту снимок своего брата.
— Зачем? — удивился он.
— Хочу помочь.
— Но… — И понял. — Ты начала рисовать меня? И… видела?
— Да. Давай присылай быстрей. Может, успеем. Вместе, мне кажется, мы сильней.
— Высылаю.
Снова переживать такое страшно. Рисунок с сожжённым человеком, чьего лица почти не разглядеть, постоянно пытался пробиться сквозь моё сильнейшее желание нарисовать весёлого молодого человека, который радостно улыбался мне с фотографии, присланной Женькой… Были мгновения, когда я отчаивалась, потому что мне всё казалось: рисунок со здоровым человеком должен получиться прямо сейчас!
Кажется, у Женьки была та же проблема.
Он позвонил ближе к вечеру.
— Алёна, скажи мне, что получится! — почти прорычал он.
— Получится! — злобно ответила я — так, что он поперхнулся: не ожидал, что я могу таким тоном?… — Жень, запомни: я рисовала Константина несколько дней! И я была одна. Нас — двое! Не забывай об этом! И ещё не забывай: если сегодня что-то получится, завтра может вернуться плохое! И снова придётся рисовать. Понял?
— Понял.
Никогда не думала, что буду радоваться: Костя не позвонил, не приехал. Я погрузилась в самую настоящую войну. Я воевала не то с человеком на снимке, не то с рисунком. Мне уже было всё равно. Сосредоточение на рисунке было полным. Я даже не видела, что в первый же день такой работы поменяла уже не первый лист, хотя в случае с Константином новый рисунок появился только на следующий день — из боязни, что порву старый, самый первый. Я вглядывалась в лицо со снимка, переводила его линии на лист бумаги, линии искажались — стоило мне только моргнуть… Вставала из-за стола несколько раз: закапывала усталые глаза каплями, прогибалась в занемевшей пояснице — и снова возвращалась к рисункам.
Когда глаза парня со снимка взглянули на меня с рисунка, я заплакала. Слёзы катились по щекам, я их вытирала и думала: как получается, что способности даются таким слабым, как я? Почему именно мне? Вон — Женька. Он сильный, многое может выдержать. А я плакса… Много ли мне надо, чтобы зареветь? И почему именно я должна утешать Женьку? Уверять, что всё получится? Он сам должен в это верить.
Да, я несправедлива. Не будь Женьки, мне бы, с моим проклятым даром, было гораздо тяжелей. Но сейчас я думала, жалея себя. Может, от усталости…
Снова позвонил Женька. Несколько смущённо он сказал:
— Алёна, мне кажется… Ну…
— Не кажется, — сипло сказала я. — У меня тоже получилось. Глаза. Живые. Завтра с утра придётся начать сначала. Тебе в университет — я продолжу работать.
— Спасибо, — сказал и отключился.
А я встала, подровняла стопку листов с рисунками, снова положила на стол, а сверху положила снимок парня. Как там, у Тургенева? Мы ещё повоюем!
7
Вечером пожелать спокойной ночи заглянула мама. Её взгляд снова скользнул по двум букетам, украсившим крышку швейной машины, превращая её в цветочный постамент. И снова мама ничего не сказала, только чуть улыбнулась. Я про себя фыркнула. У меня мама такая: обязательно дождётся, пока я сама всё не выболтаю. Знает — долго не продержусь.
— Алёна, тебе не кажется, что в твоём гардеробе не хватает вещей поярче?
— Знаешь, мам… Как ни странно — кажется, — улыбнулась я.
— Если понадобятся деньги — не молчи.
— Ладно, мам, скажу. — Я засмеялась и, благо она подошла совсем близко ко мне сидящей, крепко обняла её за талию и прижалась ухом к животу. — Только пока спрашивать не буду, потому что деньги есть. Сама видела, сколько заказов.
— Тем более надо бы обновиться, — задумчиво сказала мама. — Пока деньги есть, оденься. Не трать понапрасну. Спокойной ночи, дочь.
— Спокойной, мама.
Она ушла. Вслушиваясь в звуки позднего вечера в нашей квартире, я уловила момент, когда смолкло активное бормотание телевизора. И стало тихо.
А Костя так и не позвонил.
Вздохнув, я встала из кресла, в котором, взобравшись с ногами, сидела, уставившись на стену напротив — на швейную машину с цветами. Выключив свет, сделала несколько упражнений для глаз. Упражнения нашла в Интернете, но пользовалась ими нечасто. Сегодняшний день — сплошная нагрузка на глаза. Поневоле вспомнилось, что иногда и их надо приводить в порядок…
Потом снова включила свет — посмотреть на последний портрет Валеры — брата Женьки. Придирчиво оглядев его, поняла, что нарисованные, ожившие глаза не изменились, и снова попробовала стереть рвано мозаичные линии сгоревшей кожи и прорисовать лицо отчётливым и чистым. Не получилось. Я агрессивно и насупясь посмотрела на портрет. Ничего! Ещё не вечер! Поддашься!
Только потянула на себя одеяло, вроде уже не в силах открыть тяжёлые веки, как писк мобильника заставил подскочить: эсэмэска!
«Привет. Спишь?»
Будто услышала его голос — заботливый и в то же время насмешливый. Ишь… Не позвонил, потому что боялся разбудить. Поэтому — сообщение. От понимания меня словно закутало в мягкое тепло.
На цыпочках подошла к двери и плотно закрыла её. Мурзила занял уголок рядом со мной, на кровати, и пока бродить по квартире не будет. Начнёт после двух ночи. А значит, можно поговорить при закрытых дверях… Как он поздно. Зато позвонил! Даже не надеясь, что я ещё не сплю!
Я снова укрылась одеялом: в квартире прохладно, до батарейного тепла ещё жить да жить. И быстро отстукала: «Привет. Нет ещё».
«Поговорим?»
«Ага. Только я позвоню сама, ладно? Чтобы родителей не разбудить».
«Жду».
Нашла номер в телефонной книжке, позвонила. В ожидании ответа погладила Мурзилу. Кот немедленно замурлыкал, а потом увидел, что сижу, и свалился мне на ноги. Тяжёлый, но главное — тёплый.
— Доброй ночи, — сказал в ухо мягкий голос.
Я невольно подняла голову на посторонний шелест у окна. Присмотрелась и прикусила губу: ошалевший от ночной безнаказанности ветер швырнул на карниз сухие листья, которые по металлу проехались с суховатым шуршанием… Так-так… Вот, значит, как звонит мужчина-осень!..
— Доброй, — всё ещё улыбаясь, откликнулась я. — Ты почему так поздно? — И вредным голосом добавила: — Деловые люди должны строго соблюдать режим дня!
— Время — детское, — легкомысленно сказал он. — А ты? Что делаешь ты, если до сих пор не спишь?
— Сейчас что делаю? — уточнила я. — Сейчас я старательно глажу кота, который лежит у меня на коленях. Вот.
Ожидала услышать шутку или смешок. А услышала (или мне только показалось, что услышала) затаённое дыхание. И даже немного испугалась: а что я такого сказала?
— Кот большой?
— Ну-у… Средних размеров. Но неплохой такой упитанности.
— Алёна, — вкрадчиво сказал он, и я услышала в его голосе странные нотки. — А ты не могла бы, гладя кота, думать, что гладишь меня по голове?
Опомнившись, я зашипела в трубку:
— Ах ты… Ах ты…
— Развратник, — самодовольно подсказал Костя.
Тихонько посмеялись. Вроде ничего особенного — в обмене репликами, но было смешно, как заговорщикам, которые, в отличие от других, понимают внезапно получившуюся шутку в сплетении своих, известным только им двоим тайных знаков.
— Алёна, завтра подойти в сквер не могу, — предупредил уже серьёзный Костя. — На работе запарка.
— И хорошо, что не можешь, — сказала я, решившись. — У меня столько заказов, что начальство меня отпустило на дистанционную работу — на дому.