Девушка в переводе - Квок Джин. Страница 25

— Мистер Джамали, а можно мне работать в другие часы? Я бы хотела приходить пораньше.

— Почему?

— Потому что… Видите ли, моя мама работает, и я должна помогать ей после школы.

— Понятно, — кивнул он. — Что ж, посмотрим, что можно сделать.

На фабрике Мэтт сразу же заметил мою новую форму.

— Ох ты, фу-ты ну-ты, да ты просто хозяйская дочка!

Должно быть, выражение лица у меня было очень выразительное, потому что он поспешно добавил:

— Я в хорошем смысле. Хотел сказать, что ты симпатичная.

Я знала, что он просто хотел сказать комплимент, но я никогда не забуду этот момент: Мэтт назвал меня симпатичной.

Вместе с тем я поняла, что лучше не являться на работу в школьной форме: могут быть проблемы с другими ребятами или с Тетей Полой, которой определенно не стоило напоминать о моей новой частной школе. Отныне на фабрике я сразу же переодевалась в рабочую одежду и никогда не говорила о школьных делах.

— Как все прошло?

Только глядя в добрые карие глаза Ма, я ощутила, в каком напряжении пребывала весь день, насколько чужим был для меня мир «Харрисон».

Я прижалась к Ма, молча уткнулась лбом ей в плечо. Захотелось вновь стать маленькой девочкой. Полиэстеровая блузка Ма пропотела насквозь.

— Сумасшедшая. — Она нежно взъерошила мои волосы.

— Ма, — вскинула я голову, — мне нужно новое белье.

— Зачем это? Что не так с твоим?

— Мы все вместе переодеваемся перед физкультурой, другие девочки могут его увидеть. Будут надо мной смеяться.

— Порядочная девочка не станет разглядывать чужое белье. Сегодня над тобой смеялись? — В мире Ма белье относилось к невидимому. По ее мнению, когда денег так мало, их следует тратить на то, что могут увидеть другие люди, — например, на школьную форму.

— Нет, но…

— А-Ким, — снисходительно продолжила Ма, — ты чересчур чувствительна. Я уверена, все девочки переодеваются там, где их никто не видит. И вовсе не таращатся на тебя.

Еще раз коротко обняв меня, она вернулась к работе.

Я сверлила взглядом спину Ма, ее позвоночник, явственно заметный даже сквозь ткань блузки, и так злилась, что готова была толкнуть ее прямо на кучу платьев, сваленных на столе. Но, вдохнув влажный, пахнущий горячим металлом фабричный воздух, я ощутила, как чувство вины вытесняет гнев. За все время, что мы в Америке, Ма не купила себе ничего, даже новое пальто, так ей необходимое.

Во время перерыва я попыталась отодрать стразы с юбки — безуспешно. Цветной пластик оказался приклеен к поясу, и от удаленных кусочков на ткани оставались отвратительные пятна. Пришлось порыться в тележке с бракованной продукцией, где я отыскала полоску темной ткани, которую вполне можно было использовать в качестве пояса. Не то чтобы изящно, но стразы все-таки прикрывала. Там валялось еще несколько юбок, не прошедших контроль качества у Тети Полы, и я пожалела, что не доросла пока до взрослых размеров.

Обедали мы с Ма, как обычно, рисом, принесенным из дома. Для китайцев рис и есть единственная настоящая еда, а все остальное — мясо, овощи — просто дополнение к нему. В те времена у нас было так туго с деньгами, что Ма практически никогда не покупала мясо.

Домой мы вернулись около половины десятого, и я впервые смогла спокойно подумать о том, что произошло. Целый день в школе я была единственной китаянкой в толпе белых детей. Имбирно-волосый мальчишка, Грег, одновременно восхищал и пугал меня. Не только потому, что смеялся надо мной. Он так странно выглядел — невероятного цвета шевелюра, светло-зеленые глаза, голубые вены просвечивали под кожей. А девочки моего класса — голубые веки и глубоко посаженные глаза, пышные подкрашенные ресницы. В облупившемся зеркале ванной я разглядывала свое лицо — совсем на них не похожа. Если они симпатичные, тогда какая же я?

На следующий день в одном из пустых классов я встретилась со своей наставницей по английскому языку, Керри. Едва я вошла, как она поднялась мне навстречу и протянула руку. Керри сообщила, что учится в выпускном классе; когда она улыбалась, между зубами видна была щелочка.

Я уселась за парту и ждала, что вот сейчас Керри достанет учебник и примется объяснять, чем мы займемся. Но она тоже чего-то ждала.

А потом спросила:

— Итак, чем займемся, Кимберли?

Я оторопела. Учительница — она. В Гонконге я ни разу не слыхала, чтобы учитель или воспитатель позволял ученику влиять на выбор материала.

— В чем тебе больше всего нужна помощь?

Помощь необходима была во всем. Я поразмыслила секунду.

— Говорить.

— Отлично. Что, если мы будем просто разговаривать, а я буду поправлять твои ошибки?

— Да! Спасибо! — Я готова была броситься ей на шею от радости. Наконец кто-то поможет мне с английским!

В ходе последовавшей беседы выяснилось, что Керри тоже стипендиатка.

Заметив мое изумление, она пояснила:

— Видишь ли, стипендию получают не только представители национальных меньшинств. Эта школа действительно очень дорогая.

— Тебе нравишься«Харрисон»?

— «Нравится», — поправила она. — Поначалу нелегко привыкнуть, но очень помогает участие в каких-нибудь школьных делах. К примеру, теннис или лакросс. Или школьная газета.

— Да, отличная идея, — согласилась я, прекрасно понимая, что не смогу ничем дополнительно заниматься. Без моей помощи Ма не справится с нормой на фабрике.

Грега и его приятелей боялись. Насмешки его были жестокими и очень точными, а жертвой мог оказаться любой: чрезвычайно стеснительная Элизабет, белоснежную кожу которой испещрили веснушки («Мисс Ветряная Оспа»); Джинни с едва заметными усиками («Забыла сегодня побриться?»); Дункан с его гнусавым голосом («Дункан Вейдер»). Однажды Грег унюхал сохранившийся на моей одежде запах нафталина, которым мы с Ма морили тараканов. Отныне ему достаточно было просто выразительно потянуть носом, когда я проходила мимо, и дальше меня сопровождал оглушительный хохот его дружков.

Занятия оказались гораздо сложнее, чем в начальной школе. Противного мистера Богарта больше не было, но мне все равно приходилось стараться изо всех сил, чтобы не отстать. Одним из самых серьезных барьеров для меня стал ежедневный тест по текущим событиям, который я проваливала раз за разом. Мистер Скоггинс, учитель обществоведения, не понимал, почему нельзя просто посмотреть вечером новости по телевизору или заглянуть в родительскую «Нью-Йорк таймс».

— Если вы чего-то не понимаете, расспросите родителей, — советовал он. — Обсуждение новостей — важнейший элемент общения.

Я представляла, как мы с Ма сидим за полированным обеденным столом, как в доме у Аннет, и ведем долгие разговоры — Ма объясняет мне, например, сложности Уотергейта. Однажды я и вправду попробовала расспросить Ма об охране дикой природы — мы как раз должны были прочесть к уроку статью об этом.

— Неужели кому-то захочется спасать таких зверей, как тигры? К чему это? — озадаченно переспросила она. И печально добавила: — У нас в деревне тигр однажды утащил ребенка.

Я замечала, как она иногда листает мои учебники, пытаясь запомнить словечко-другое, но при этом читая справа налево. Ма купила в Чайнатауне тоненький учебник, да и я старалась по воскресеньям заниматься с ней, но ей всегда трудно давались языки, а английский был настолько чуждым, что с таким же успехом можно было просить ее сменить цвет глаз.

На фабрике я включала радио, стараясь ухватить хотя бы основные новости, но работавшая неподалеку гладильная машина время от времени выпускала пар со свистом, заглушавшим почти все звуки. Я и без того не понимала множества слов. А даже если понимала сказанное, мне не хватало знаний, чтобы понять смысл.

С математикой и естествознанием я справлялась, потому что эти предметы давались мне легко, но все остальное отнимало в три раза больше времени, чем дома в Гонконге. Я не могла бегло пролистать учебник. Стоило отвлечься хотя бы на миг, предложение теряло смысл, и приходилось перечитывать с самого начала. Через каждые несколько слов я лезла в словарь. Порой я почти не понимала вопроса, не говоря уже о том, чтобы найти ответ.