Канонир (СИ) - Корчевский Юрий Григорьевич. Страница 34

Я поинтересовался, а много ли нагноений бывает?

— Хватает, — нехотя признал Якоб. — И гангрена не обходит стороной. Ампутируем руку или ногу, а если на живот перекинется — раненый умирает.

Я принялся рассказывать об инфекциях, о стерилизации инструментов, обеззараживании кожи. Якоб лишь усмехнулся:

— Если чего?то нельзя увидеть, то этого не существует. Хочешь лечить так, как привык в лапотной России, — лечи, а меня учить и рассказывать небылицы не надо.

Ну и бог с тобой. Время всё поставит на свои места.

А дня через два в полевой лазарет начали поступать раненые — не один, не два — везли целыми повозками. Видимо, шли жестокие бои.

Якоб поступал по–простому: кого первого принесли, того и осматривал и лечил. Я же сделал по–другому — так, как учили в институте. Обошёл фуру, быстро осмотрел раны. Самого тяжёлого, с серьёзными ранениями, велел положить на стол в первую очередь. Дал раненому опия, разрезал и бросил на землю мундир, тщательно обтёр будущее операционное поле самогоном. Оперировал своими инструментами — я к ним привык. Закончив операцию, перевязал. Воина унесли.

Я указал на второго, затем на третьего. Дело пошло. Шведы, что привезли раненых, уже знали, что я русский, но враждебности не проявляли и слушались беспрекословно. Ледок настороженности к чужому врачу, ощущавшийся вначале, быстро таял.

Наступил полдень. Якоб бросил работу, хотя раненые ещё были, вымыл руки и сказал:

— Хватит работать, пора обедать.

— А как же раненые?

— Полдня ждали, подождут ещё. Я устал, хочу есть, надо немного перевести дух.

Хотя он оперировал за соседним столом, но мы оба поглядывали, что делает другой. Он — чтобы убедиться, что я умею делать, я же в свою очередь хотел оценить его уровень. Если я старался выполнить операцию, пытаясь сохранить руку или ногу, то Якоб обращался с ранеными более жёстко — ампутировал по суставу руку или ногу, бинтовал — следующий… Э, брат–коллега, это халтура. Раненых он обработал больше, чем я, но я не отрезал ни одной руки или ноги.

Якоб вопросительно глянул на меня и ушёл. Я же продолжал работу.

К тому моменту, когда сытый Якоб, довольно улыбаясь, вернулся, я закончил работу. Со стола после операции снимали последнего раненого.

— Ты так быстро справился? Очень хорошо. У нас есть повод выпить за твой первый рабочий день.

Мы прошли в его палатку. Якоб достал кувшин вина, кружки. Не спеша, за разговорами об операциях, мы его выпили.

— Пойду посмотрю раненых, — поднялся я.

Якоб сильно удивился:

— Чего их смотреть? Отрезанную ногу ведь не вернёшь?

— А если осложнения, у кого?нибудь кровь не останавливается?

— Значит, так угодно Господу.

Якоб перекрестился на католический манер — двумя пальцами и слева направо.

Я всё?таки пошёл и осмотрел оперированных мною раненых. Меня так учили, и я всегда так делал. Это — залог раннего обнаружения осложнений, можно сказать — позволяет увидеть нарождающуюся проблему в зародыше.

Ещё больше удивились раненые — у них так не было принято. Лежали они в деревянных избах, их покормили, как было положено в армии. Но вот санитара, чтобы принести воды, помочь раненому сходить в туалет — не было.

Я пошёл к Якобу, просить, чтобы нам выделили одного человека по уходу за ранеными.

— Да что ты такое говоришь? Здесь армия, а не госпиталь монашек–кармелиток. Может — им ещё и шлюх привезти? Даже не заикайся.

Ну и чёрт с тобой, пойду к начальству повыше.

Я направился к штабной избе. Часовой у двери преградил дорогу, русского языка он не знал, как и я шведского. Услышав мои препирательства, выглянул в окно офицер, что разговаривал со мною утром после пленения.

— В чём дело?

Я объяснил суть.

— Да, это неплохо. Я распоряжусь выделять каждый день по солдату для выполнения работы. Это всё?

— Да.

— Меня зовут Шенберг. Спокойной ночи.

А утром всё началось снова. Поговорить бы с ранеными, узнать — где сейчас идут бои, может быть — и не так далеко.

Оперировал я почти до вечера, Якоб же снова сделал обеденный перерыв. Когда я с трудом разогнул занемевшую спину, у входа раздалось осторожное покашливание.

Я обернулся. У входа в палатку стоял швед из легкораненых. Он держал в руке миску, с горкой наполненную кашей, и кувшин.

— Кушать!

Я кивнул, вымыл руки и с большим аппетитом поел. Ещё бы и хлеба, но шведы его почти не употребляли. Всё, теперь — спать, нет сил. Я добрёл до своей постели и рухнул на матрас, набитый соломой.

Мне показалось, что ночь пролетела в одно мгновение.

С утра было затишье, раненые пока не поступали, и я пошёл к реке. Надо бы и помыться, и одежонку сполоснуть. Тут же за мной пошёл швед с мушкетом. Я выстирал одежды, помылся сам. Эх, в баньку бы.

Швед стоял на берегу с безразличным видом и, когда я управился с туалетом, сопроводил меня в лагерь. А может — прибить его, переодеться в его форму и — к своим? Только где эти свои? В какую сторону идти? Наткнусь на шведский патруль, а языка не знаю — повесят без разборок. У сопровождавшего меня шведа только мушкет, даже сабли нет, стало быть — из пехоты. Нет, пока повременю.

Ещё два дня я работал как проклятый. Не знаю как, но видимо сработала солдатская «почта». Раненные в конечности просились ко мне, боясь попасть под нож к Якобу. И получалось так, что Якоб оперировал легкораненых, тогда как я — тяжёлых. Он, посвистывая, ходил на обед, я же к вечеру с трудом разгибал спину. Но воины всё подмечали и к концу работы всегда приносили мне горячую еду и пиво, часто добывали вино.

Как?то при встрече в лагере с Шенбергом он заметил, что я пользуюсь доверием и уважением раненых. Потом спросил:

— Война рано или поздно кончится. Почему бы тебе не поехать в Швецию? Ты хороший врач, я могу составить тебе в Стокгольме протекцию, ты будешь зарабатывать большие деньги, станешь богат и знаменит.

— Благодарю за лестные слова. Но я бы предпочёл поехать туда свободным человеком, а не пленным.

— Мы потеряли в боях замок Пернов, русские сейчас под Ревелем. Дипломаты суетятся, и думаю, вскоре подпишут мирный договор. Воевать можно летом, когда тепло, и дороги позволяют передвигаться обозам и пушкам. Не за горами осень с её дождями и непролазными дорогами. Выводы делай сам.

Несколько дней новых раненых не было, я отдыхал. Крытые фуры увезли последних раненых в тыл, на шведскую землю. Якоб снова пригласил меня в свою палатку, мы сидели и выпивали. После совместной работы, увидев мою операционную технику и сравнив результаты моего и своего лечения, он меня зауважал, стал относиться как к равному.

— Не думал, что на Руси есть достойные врачи. Я был уверен, что только в просвещённой Швеции, ну или Англии на худой конец, существует хирургическая школа. Вынужден признать, что я ошибался. Ты знаешь, война для хирурга — хорошая практика. Я родом из небольшого городка, дома меня ждёт жена, дети, добротный дом. У меня есть деньги, и я мог бы открыть лечебницу, где ты в полной мере смог бы проявить свои способности. Само собой, будешь получать достойные деньги, а не работать бесплатно, как здесь. Оно и понятно, ты — пленный, на войне бывает всякое, и на твоём месте вполне бы мог оказаться и я.

И тут Якоб ошарашил меня вопросом:

— А у вас в войске пленных врачей казнят?

— С чего ты взял?

— Разное говорят. Я слышал, к нашим полководцам приезжали русичи договариваться об обмене пленными.

У меня замерло сердце.

— И что? Про меня никто не спрашивал?

— Не знаю. Я ведь полковой врач, мне никто не докладывает.

Ах, как мне хотелось, чтобы и обо мне вспомнили. Но была здесь одна заковыка. Каждый ратник записан в Воинском приказе. А меня в списках псковичей не было — я же человек сугубо мирный. Хорошо, если договорятся менять всех на всех. Так бывает.

Ещё через несколько дней меня вызвали к Шенбергу.

— Собирайся, завтра состоится обмен пленными. Решили менять всех. Это с поляками мы меняем людей по счёту, а сейчас слишком много пленных.