В августе 41-го. Когда горела броня - Кошкин Иван Всеволодович. Страница 41

— Передачи там… — глухо сказал водитель. — Там большая сила нужна.

— Справлюсь, — повторил Осокин.

Когда они привели КВ в расположение батальона, руки Осокина гудели от напряжения. «Тридцатьчетверка» и сама была непростой машиной, но она не шла ни в какое сравнение с чудовищным зверем Кировского завода. Шестисотсильный дизель едва тянул огромную машину; для того чтобы переключить передачи, приходилось останавливаться. Водитель с растерянностью понял, что вряд ли сможет управлять тяжелым танком на поле боя.

Придавленные ранением комбата и тяжелыми потерями, танкисты сидели у своих машин, на лицах людей читались растерянность и отчаяние. Они были уверены, что в бою КВ неуязвим, но немцам все-таки удалось его подбить. Если враг так легко расправился с тяжелым танком, то что будет с остальными? Петров спрыгнул на землю и обошел без малого пятидесятитонную махину спереди. Он легко обнаружил пробоины: первый немецкий снаряд ударил в шаровую установку курсового пулемета, выломал ее, убил радиста и застрял в боеукладке, которая каким-то чудом не сдетонировала. Второй пробил лоб башни, уложив наводчика и кормового стрелка и ранив осколками Шелепина. Петрову приходилось видеть такую картину, и теперь он точно знал, чем подбили танк комбата. Тем временем из КВ достали убитых и тут же принялись копать могилы. Со СПАМа подъехал на трофейном мотоцикле Евграфыч. Он уже знал о ранении комбата, и оттого лицо его, и в обычные дни довольно унылое, сделалось особенно мрачным. Осмотрев подорвавшуюся на мине «тридцатьчетверку», он долго ругался на слепошарых щенков, затем на идиотов, которые вытаскивают танк на катках, оставив гусеницу черт знает где, и, наконец, подвел итог: два дня работы — и машина пойдет в бой. Затем настала очередь КВ. Техник-лейтенант долго возился в башне, наконец вылез и начал тщательно вытирать ладони ветошью. Эта внезапная аккуратность человека, руки которого были навечно черны от въевшегося масла, объяснилась тут же: Евграфыч отбросил покрасневшую тряпку, и Петров понял, что командир ремонтников оттирал с рук чужую кровь.

— Пушка жива, — глухо сказал Рогов. — Но насчет маски я не уверен. Мы, конечно, подварим, но больше чем на пять-шесть выстрелов ее не хватит, да и то сильно ствол задирать не рекомендую. Рация вдребезги. Двигатель и трансмиссия вроде бы нормально. Кто на нем пойдет?

— Не знаю, — ответил старший лейтенант.

Техник положил руку на загнутое, иссеченное осколками крыло, и вдруг погладил машину, словно живую.

— Большой зверь, — мягко сказал он. — Тяжелый. Это тебе не в БТ рычаги дергать. Его понимать нужно, чуть что — фрикционы сожжешь или дизель заклинит, фильтры-то у него ни к черту.

Он посмотрел на низкорослого танкиста, что стоял, опустив голову, у трех свежих могил.

— Мой тебе совет, комбат, оставь водителем Петьку, ну, сержанта Даншичева. КВ в батальоне только он знает. Он из Ленинграда, на Кировском заводе испытателем был.

— Да какой я комбат, — в сердцах махнул рукой старший лейтенант.

— Самый натуральный, — ответил Евграфыч, осматривая ведущее колесо. — Фу ты, показалось, зубец полетел, — он повернулся к Петрову. — Исполняющий обязанности командира батальона, если уж точно говорить. И вот так ручкой махать ты, сынок, брось, на тебя, между прочим, люди смотрят. А хреновый из тебя командир или нет… Так другого у нас не предвидится, в общем, товарищ старший лейтенант, как сказал бы Юра… майор Шелепин: «Кончайте терзаться глубокими внутренними переживаниями». Война идет, а вас как красную девку уговаривают!

Петров усмехнулся — действительно, выглядело это глупо.

— Ладно, Евграфыч, спасибо. В общем, мне от тебя нужен КВ к вечеру, Т-26 завтра и «тридцатьчетверка» лейтенанта Бурцева послезавтра.

Рогов крякнул:

— Ну вы, товарищ старший лейтенант, крутенько беретесь, такой темп задаете…

— А ты видишь, каким темпом у нас танки летят? — тихо спросил старший лейтенант.

Техник молча кивнул, затем встал по стойке «почти смирно», ткнул пальцами в висок и, развернувшись, побрел туда, где его перемазанная маслом, смертельно уставшая команда с лязгом, грохотом и матом приводила в чувство подбитый танк. Петров обошел КВ и пошел искать комиссара. Беляков нашелся возле машины Турсунходжиева, где он организовал что-то вроде собрания по обмену опытом. Командиры экипажей, смертельно уставшие, подавленные потерями и неудачей, вяло рассказывали, с чем им пришлось столкнуться в бою за Воробьево. Петров покачал головой: железный комиссар, как видно, думал, что разговор отвлечет людей от тяжелых мыслей, но, меряя по себе, как всегда несколько переоценил их возможности.

— Значит так, инвалидная команда, — жестко сказал он, оглядывая мрачные, потухшие какие-то лица. — Хватит штаны просиживать. Займитесь машинами, через десять минут доложить о повреждениях, наличном боезапасе, имеющемся топливе, а главное — масле. У кого завтра дизель клина даст — убью. Товарищ батальонный комиссар, мне нужно с вами поговорить.

Командиры разбрелись по машинам, комиссар и новый комбат отошли в сторону.

— Михаил Владимирович, — с ходу начал Петров, — я знаю, чем это сделано.

Он ткнул пальцем в сторону КВ и продолжил:

— Это зенитка, я видел один раз, там, еще у границы, у меня на глазах две такие сволочи за пять минут восемь танков выбили. По размеру дырки — ее снаряд. Товарищ комиссар, нужно доложить комдиву, чтобы завтра он нас по открытым полям не пускал, иначе — кранты, все, что осталось, мгновенно перестреляют, как уток.

— Думаю, Ваня, такая возможность тебе сейчас представится, — сказал, прислушиваясь к чему-то, Беляков. — Если не ошибаюсь, этот немецкий автомобильчик Тихомиров вчера присылал за Юрой.

Трофейный вездеход выехал на поляну, и адъютант комдива медленно вылез из машины. Вчера еще щеголеватый, в новеньком обмундировании, сегодня он выглядел осунувшимся, потускневшим. Зеленую командирскую гимнастерку сменила обычная, с наспех перешитыми петлицами, синие бриджи имели плачевный вид. Адъютант с минуту озирался, затем подошел к комиссару и отдал честь.

Тихомиров действительно вызывал их к себе; оставив за старшего Турсунходжиева, комиссар и комбат сели в машину. Они уже выехали из леса, когда Петров сказал младшему лейтенанту, который, одновременно с адъютантскими, выполнял обязанности водителя:

— Сверни в 717-й.

— Товарищ полковник велел ехать в штаб, — удивленно вскинулся младший лейтенант.

— Не «велел», а «приказал», — поправил Петров. — прямо в полк не надо, вон на ту горку въедешь и подождешь нас немного. Мне нужно поле боя увидеть.

Адъютант попробовал протестовать, но комиссар мягко повторил то же, что и Петров, теперь уже как приказ. Младший лейтенант пожал плечами и свернул на узкий проселок, машина проехала полтора километра и встала у подножия холма. Петров и Беляков пешком вскарабкались на вершину, и молодой комбат, взяв у комиссара бинокль, принялся рассматривать поле, на котором приняли свой последний бой остатки роты Иванова. Пути машин легко читались по хорошо заметным сверху следам. Шелепин вывел роту из ложбины и повел в атаку, увлекая за собой пехоту. Потом батальоны 717-го полка попали под обстрел, залегли, и в этот момент, хотя, возможно, и чуть попозже, немецкая зенитка, или две, открыли огонь по танкам. Закопченная «тридцатьчетверка» Иванова, судя по всему, была подбита первой, от попадания сдетонировал боекомплект, и танк лишился башни. Она лежала рядом, словно отрубленная голова — здесь никто уцелеть не мог. Второй танк дымил до сих пор, бандажи катков сгорели, машина просела, люки были закрыты. Старший лейтенант пристально осмотрел кромку леса — удар был нанесен оттуда. Опустив бинокль, он передал его комиссару.

— Бесполезно, — сказал Петров. — Они уже сменили позицию.

— Думаешь, стреляли из леса? — спросил Беляков.

— Больше неоткуда, — комбат сорвал травинку и принялся задумчиво скручивать ее в кольцо. — Ребята вперед вырвались, им первым и врезали, КВ отстал, да и броня удар все же погасила, поэтому он не загорелся. Ладно, Михаил Владимирович, поехали, а то нам комдив такой фитиль вставит…