В августе 41-го. Когда горела броня - Кошкин Иван Всеволодович. Страница 42

Спускаясь вслед за Петровым, Беляков с каким-то мрачным удовлетворением подумал, что тот, похоже, уже свыкся с ролью комбата. Впрочем, сейчас ему предстояло тяжелое испытание, и хотя по той единственной встрече Тихомиров не показался комиссару самодуром, все же между старшим лейтенантом и полковником — три звания.

У штаба танкистов встретил Алексеев. Майор торопливо курил, нервно оглядываясь на вход в блиндаж, чувствовалось, что начштаба на взводе. Из глубин надежного, в три наката сооружения доносился рокочущий бас Тихомирова — судя по голосу, комдив учинял кому-то жестокий разнос:

— … я вас спрашиваю русским языком: почему остановили продвижение? Ах, вы попали под обстрел? И пехота залегла? А позвольте спросить, когда батальоны понесли наибольшие потери? Не трудитесь отвечать, я сам скажу — пока валялись на пузе посреди голого поля!

Судя по тому, что ответов не было слышно, полковник ругался по телефону.

— 717-й отошел на исходные, Василий Семенович изволят гневаться, — Алексеев пожал руку сперва комиссару, затем Петрову. — Здравствуйте, товарищи. Вы ведь… — он пристально посмотрел на старшего лейтенанта.

— Старший лейтенант Петров, временно исполняющий обязанности командира батальона — комбат вскинул руку к виску.

— А-а-а, помню, товарищ Шелепин о вас говорил, — Алексеев запнулся. — Черт, не могу так, понимаю, что он нервничает…

— Что, орет? — участливо спросил Беляков.

— Хуже, — поморщился майор. — Ходит, аки туча грозовая, выслушивает, командует коротко. Все время ждешь, когда он взорвется. А тут 717-й наступление завалил…

— Ах, танки подбили? — Тихомиров на мгновение умолк, и тут же бешено заорал: — А без танков, значит, мы уже все, не воюем? Позвольте напомнить вам, товарищ майор. Некоторые положения Боевого устава пехоты РККА, часть 2, глава 14, пункт 469: «Полк является наибольшей пехотной единицей. Он может от начала и до конца вести бой собственными силами, не рассчитывая на помощь со стороны старшего начальника и других частей»! Вы забыли об этом? Мало того, что вы не выяснили, что за противник перед вами…

Похоже, командир 717-го начал оправдываться, потому что полковник на несколько секунд замолчал и продолжил уже спокойнее:

— Вас, товарищ майор, остановили четыре пулемета и две зенитки… А вот соседи ваши в село ворвались. Задачу с вас не снимаю. Все, отбой.

Судя по звуку, комдив припечатал трубку к аппарату, вслед за тем из блиндажа донеслось:

— Семен Александрович, хватит на воздухе отсиживаться, тащите танкистов сюда, будем совещаться.

Лицо комдива было красным, на лысой голове выступили капли пота. Сдержанно поприветствовав комиссара, Тихомиров кивком прервал попытку старшего лейтенанта доложить о себе и пригласил всех к столу. В штабе находились также начальник артиллерии, начальник службы тыла дивизии, другие командиры, с минуты на минуту ожидали комиссара. Кроме того вот-вот должен был появиться Чекменев, вернувшийся из очередного поиска. Как только в блиндаж, пригнувшись, спустился Васильев, комдив хлопнул ладонью по столу и зло сказал:

— Ну-с, товарищи командиры, давайте-ка подведем неутешительные итоги этого скорбного дня. С глубоким сожалением вынужден констатировать: дивизия задачу ни хрена не выполнила…

Петров чувствовал себя очень неуютно — вокруг него крепко доставалось капитанам, майорам, подполковникам, и он напряженно ожидал своей очереди.

— Я не снимаю ответственности с себя, — гремел Тихомиров. — Я виноват, наверное, больше многих, но за это я отвечу перед командованием корпуса. А пока я хотел бы услышать ваши ответы! Начнем, пожалуй, с пушкарей. Товарищ подполковник, — обратился он к начальнику артиллерии, — может, объясните нам, почему немецкие пушки спокойно расстреливают пехоту, а наши орудия не могут их подавить? Чем занят бог войны? Почему в Ребятине наши батальоны ну вот ни на столько вашей поддержки не ощущали?

Высокий кряжистый подполковник медленно поднялся со своего места и, упершись кулаками в стол, не мигая уставился на комдива.

— А дело в том, товарищ полковник, — голос командира клокотал от ярости и обиды, чувствовалось, что он с трудом сдерживается, — дело в том, что у нас в артполку тридцать два ствола, и половина из них, извините, ровесники Октября. То, что их обозвали «образца восьмого-тридцатого года», не может изменить того факта, что современными они могли считаться разве что в Первую мировую! Прибавьте к этому ускоренный выпуск половины моих артиллеристов…

Подполковник переживал за неспособность обеспечить наступление куда больше, чем казалось комдиву, и, находясь в последнем градусе бешенства, высказывал все, что у него наболело.

— К гаубицам осталось полбоекомплекта. К дивизионным орудиям — полтора. К «полковушкам» — полтора. К сорокопяткам — два. Мы вынуждены экономить снаряды. Ситуация с минами еще хуже. Мы не имеем возможности выдерживать установленные нормы расхода боеприпасов на подавление целей! Я докладывал вам, товарищ полковник, что полк не может поддерживать наступающие войска огнем в должной мере! Черт возьми, вы ставите мне задачи, как будто у вас в дивизии — полноценный гаубичный полк! Не трехдюймовки, а стопятидесятидвухмиллиметровые! Нам следовало запросить из корпуса усиление еще вчера…

— А откуда корпус вам его возьмет? — тихо спросил Тихомиров. — Наши соседи слева продвинулись за два дня на полтора километра. Дивизия справа испытывает жесткий нажим и вынуждена перейти к обороне. Весь артиллерийский резерв сейчас там, мы должны обходиться тем, что у нас есть.

— В таком случае не обвиняйте моих артиллеристов, что они не могут сделать то, что физически невозможно! В Ребятине наши и немецкие позиции разделяло пятьдесят метров, мне что, по своим прикажете пристреливаться? — почти выкрикнул подполковник. — Если вы считаете, что я не справляюсь со своими обязанностями, — снимайте! Я пойду командиром батареи, взвода, наводчиком, в конце концов.

— Ага, — бешено зарычал Тихомиров. — А артиллерией кто командовать будет, ускоренный выпуск? Кто хочет сделать — изыскивает возможности, кто не хочет, изыскивает оправдания!

— Товарищи, товарищи! — громко крикнул полковой комиссар Васильев.

Его срывающийся, почти визгливый голос подействовал на командиров отрезвляюще. Подполковник выпрямился, опустив руки по швам, Тихомиров, еще мгновение назад смотревший зверем, словно спохватился и вытер лысину носовым платком. Комиссар, тяжело дыша, переводил взгляд с одного на другого. Наконец, собравшись с мыслями, Васильев прокашлялся:

— Товарищи, вы знаете, я — не военный, — он запнулся и немедленно поправился: — То есть я хотел сказать — не кадровый военный. И в делах армейских, как ни стыдно это признавать, разбираюсь плохо. Мое дело… Ладно, не об этом сейчас речь.

Он как-то растерянно посмотрел на Тихомирова и тихо сказал:

— Нельзя же так. Война ведь идет, люди гибнут. Столько людей гибнет! — он вздрогнул. — Я, товарищи, сегодня был в Ребятино, своими глазами видел… И раз уж мы людей на смерть посылаем, то я бы хотел… — он снова повысил голос. — Нет, как коммунист и комиссар дивизии, я требую, чтобы при этом было сделано все, чтобы снизить потери, а для этого вы должны работать вместе, а не устраивать конфликты…

При этих словах комиссара Петров почувствовал странное облегчение, и поэтому ответ комдива был для него словно ушат холодной воды.

— Я понял вас, Валерий Александрович, — спокойно сказал Тихомиров. — Но, видите ли, в чем дело, немцы тоже стремятся снизить свои потери и выполнить стоящую перед ними задачу. А дивизия обязана выполнить свою. И выполняя ее, мы обречены нести потери и посылать людей на смерть. Вам это, возможно, покажется черствостью, но если бы я думал обо всех, кто погиб сегодня, выполняя мои приказы, я бы давно уже застрелился.

Комдив прошелся вокруг стола, наконец, словно решившись на что-то, подошел к расстеленной карте.

— Я хочу, чтобы вы все осознали стоящую перед нами задачу. В тридцати километрах к юго-западу от нас, в районе Белые Дворы — Боголепово, обороняется в полуокружении одиннадцатая армия, пять стрелковых и танковая дивизия, — он показал карандашом, где именно находится армия. — В настоящий момент ее снабжение практически прервано, связь осуществляется через узкий коридор, который вот-вот перекроют немцы. Задача нашего наступления — обеспечить выход армии из окружения. Одиннадцатая будет прорываться вдоль железной дороги, именно поэтому завтра мы обязаны к этой дороге выйти и закрепиться там. Я понятно излагаю?