Мартовскіе дни 1917 года - Мельгунов Сергей Петрович. Страница 79

В обстановк? первых нед?ль революціи сообщеніе сов?тскаго офиціоза о настроеніях в Ставк?, посколько р?чь шла о высшем командованіи, весьма, мало соотв?тствовало д?йствительности — демагогам Исп. Ком. просто не нравилось, что на фронт? "движеніе солдат хотят направить в русло Врем. Прав.", как выразился в зас?даніи Исп. Ком. 15-го марта представитель одной из "маршевых рот" на западном фронт?, и они сп?шили форсировать то, что могло выявиться в посл?дующій момент. Посл? переворота ни о каком "монархическом заговор?" и Ставк? не думали [312]. Когда Алекс?ев в бес?д? с Гучковым по поводу устраненія в. кн. Н. Н. от верховнаго командованія говорил: "мы вс? с полной готовностью сд?лаем все, чтобы помочь Правительству встать прочно в сознаніи арміи: в этом направленіи ведутся бес?ды, разъясненія и думаю, что ваши делегаты привезут вам отчеты весьма благопріятные... Помогите, ч?м можете, и вы нам, поддержите нравственно и своим слоном авторитет начальников" — он говорил, повидимому, вполн? искренне, и высшій командный состав, д?йствительно, сд?лал все, чтобы "пережить благополучно совершающійся... н?который бол?зненный процесс в организм? арміи". Конечно, помогало то, что в силу отреченія Императора формально не приходилось насиловать своей сов?сти и челов?ку монархических взглядов: "покорясь, мы слушали голос, исходящій с высоты престола" — так формулировал Лукомскій в офиціальном разговор? с Даниловым 4-го марта основную мысль людей, находившихся в Ставк?... С облегченіем занес Куропаткин в дневник 6-го марта: "Мн?, старому служак?, хотя и глубоко сочувствующему новому строю жизни Россіи, все же было бы непосильно изм?нить присяг?... Нын? я могу со спокойной сов?стью работать на пользу родины, пока это будет соотв?тствовать видам новаго правительства". В?роятно, очень многіе — и в том числ? прежде всего Алекс?ев — могли бы присоединиться и формулировк? своего отношенія к "монархіи", данной адм. Колчаком во время своего поздн?йшаго предсмертнаго допроса в Иркутск?: "для меня лично не было даже... вопроса — может ли Россія существовать при другом образ? правленія"... "посл? переворота стал на точку зр?нія, на которой стоял всегда, что я служу не той или иной форм? правленія, а служу родин? своей, которую ставлю выше всего". "Присягу (новому правительству) — показывал Колчак — я принял по сов?сти". "Для меня ясно было, что возстановленіе прежней монархіи невозможно, а новую династію в наше время уже не выбирают". Насколько сам Алекс?ев был далек от мысли о возможности возстановленія монархіи, показывает знаменательный разговор, происшедшей уже в августовскіе корниловскіе дни между ним и депутатом Маклаковым. Бес?да эта изв?стна нам в передач? посл?дняго, — быть может, она н?сколько стилизована. Но суть в том, что правый к. д. Маклаков, завороженный юридической концепціей легальности власти, считал, что в случа? усп?ха Корнилов (Маклаков был пессимистичен в этом отношеніи) должен вернуться к исходному пункту революціи — к отреченію Царя и возстановить монархически строй. Алекс?ев, в противоположность Маклакову думавшій, что Врем. Правит, доживает свои посл?дніе дни, уже разочарованный в политическом руководств? революціей, крайне тяжело переживавшій развал арміи (все это накладывало отпечаток на пессимистическія сужденія Алекс?ева о современности, как видно из его дневника и писем посл? отставки), признавал все же невозможным и нежелательным возстановленіе монархіи [313].

Насколько Ставка была в первое время чужда иде? "монархическаго заговора", показывает легкость, с которой были ликвидированы осложненія, возникшія в связи с отставкой в. кн. Н. Н. В воспоминаніях Врангеля подчеркивается "роковое" значеніе р?шенія Ник. Ник. подчиниться постановленію Врем. Правительства. По мн?нію генерала, Врем. Прав. не р?шилось бы пойти на борьбу с Вел. Князем в силу его "чрезвычайной" популярности в арміи, и только "один" Ник. Ник. мог бы оградить армію от гибели. Таково было сужденіе, высказанное Врангелем, по его словам, в т? дни. Неподчиненіе Врем. Правительству знаменовало бы собой попытку контр-революціоннаго демарша. Если Врангель тогда высказывался за подобный шаг, его никто не поддержал, если не считать офицеров Преображенскаго полка полк. Ознобишина и кап. Старицкаго, о появленіи которых в Ставк? и качеств? "делегатов" из Петербурга разсказывает довольно пристрастный свид?тель. ген. Дубенскій [314].

4. Настроенія в арміи.

Офицеры и солдаты.

Настроенія в Ставк?, очевидно, были характерны и для значительнаго большинства команднаго состава на периферіи. Понятіе "контр-революціонности", конечно, весьма относительно — для всякаго рода большевизанствующих революціонеров выпрямленіе линіи в сторону безоговорочнаго признанія Временнаго Правительства само по себ? уже являлось в т? дни признаком отрицательнаго отношенія к сов?тской платформ?, т. е. признаком контр-революціонных умонастроеній. В соотв?тствіи с этой демагогической тенденціей "л?вая" революціонная исторіографія (большевицкая по преимуществу) желает представить н?сколько иную картину на фронт?, посколъко д?ло касается реставраціонных поползновеній кадроваго офицерства. Неоспоримо, в многотысячном, связанном корпоративной средой и профессіональной традиціей офицерском корпус? (сильно, правда, изм?нившемся в період войны) [315] не могло быть внутренняго единства в смысл? принятія революціи. Но "многочисленные'' факты, на которые ссылается эта литература, в конц? концов сводятся к довольно шаблонному повторенію зарегистрированных в мартовскій період "борьбы за армію" случайных сообщеній, подчас возбуждающих даже большое сомн?ніе. Оставим в сторон? полуанекдотическую офицерскую жену, демонстративно игравшую на фронт? у открытаго окна на роял? "Боже Царя храни" — ей и так уже слишком посчастливилось в литератур?. Из письма, направленнаго из д?йствующей арміи в адрес "депутата Чхеидзе" и пом?ченнаго 8 марта, мы узнаем, что на пов?рках в н?которых частях 28 корпуса Особой Арміи (т. е. гвардіи) посл? переворота продолжали п?ть "Боже Царя храни" и "Спаси, Господи, люди Твоя" — "очевидно" там, гд? "начальники являются приверженцами стараго режима, и солдаты мало ознакомлены с событіями" — добавлял осв?домитель. Начальник кавалерійскаго корпуса гр. Келлер, отказавшійся присягнуть новому правительству, прощался со своим полком, как свидетельствует Врангель, пропуская его церемоніальным маршем под звуки того же "Боже Царя храни". Надо ли вид?ть зд?сь нарочитую демонстрацію или привычную при торжественной обстановк? традицію національнаго гимна? Он не был ни отм?нен, ни зам?нен революціонным гимном, и Деникин нам разсказывает о сомн?ніях военнаго командованія — п?ть ли народный гимн.

Можно привести, конечно, десятки эпизодов, прямо или косвенно говорящих об отрицательном отношеніи в отд?льных случаях, высшаго и низшаго командованія к перевороту. Ген. Селивачев, командовавшій 4-ой Финл. стр?лковой дивизіей на юго-западном фронт? и принадлежавшій к числу т?х военачальников, которые желали только в "ужасное переживаемое время" справиться с "великой задачей удержать фронт", в дневник? 6-го марта отм?чает, что его командир корпуса — "глубочайшій монархист, участник "Русскаго Знамени" и юдофоб чист?йшей воды" — отдал приказ, из коего "ясно, что, кром? верховнаго главнокомандующаго, он не признает никого из Временнаго Правительства". В дневник? генерала пройдут и его собственные подчиненные, не осв?домлявшіе солдат о происшедших событіях и не позволявшіе читать газеты, потому что эти "идіоты" все равно не поймут, и потому, что "глупая зат?я" в некультурной стран? не может долго длиться. В результат? давались подчас, по выраженію Врангеля, "совершенно безсмысленныя толкованія отреченію Государя": так один из командиров п?хотнаго полка объяснил своим солдатам, что "Государь сошел с ума". Можно допустить, что живую реальность представлял и тот гусарскій ротмистр, который свою часть информировал об отреченіи Царя в такой форм?: "Е, И. В. изволил устать от трудных государственных д?л и командованія вами и р?шил немного отдохнуть, поэтому он отдал свою власть на время народным представителям, а сам у?хал и будет присматривать издали. Это и есть революція, а если кто будет говорить иначе, приводите ко мн?, я ему набью морду. Да здравствует Государь-Император. Ура!" [316].