Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон. Страница 48

Несколько мгновений звенящей тишины Юпакша собирался с духом.

– Сатьявати должна стать первой супругой раджи – и старшей в случае повторной женитьбы Шантану, да продлятся дни его вечно! Она должна сидеть по правую руку от престола мужа, и дети ее должны унаследовать трон! – словно бросаясь в реку, кишащую крокодилами, выдохнул бывший разбойник. – Только на этих условиях я отдам свою дочь в жены твоему отцу, великому радже Шантану… или тебе, сиятельный царевич!

– Разумеется, мой отец не принял этих условий, – задумчиво проговорил Гангея, пропустив мимо ушей последнее заявление Юпакши и обращаясь скорее к самому себе.

– Правота твоя безгранична, – вздохнул Юпакша, виновато потупясь.

Дескать, такие мелочи – а раджа возьми и не согласись!

– Если бы речь шла о МОЕЙ свадьбе, – сын Ганги размышлял вслух, – тогда другое дело. Я бы, пожалуй, согласился – у меня все равно нет пока иных жен и сыновей. Да, я не стал бы спорить. Но мой отец… Любовь к твоей дочери разрывает его сердце, но раджа не может, поддавшись страсти, лишить престола единственого сына, наследника, потерянного и вновь обретенного – меня. На его месте я бы поступил точно так же. Впрочем, прими отец твои условия – я-то его наверняка понял бы и простил… Но он никогда не сможет простить сам себя, если решится на такое.

Юпакша ковырял подобранной тростинкой землю.

Несмотря на близость реки, земля в этом месте была сухой и растрескавшейся.

– Может быть, ты все же передумаешь? – со слабой надеждой поинтересовался наконец Гангея. – Мой отец даст за Сатьявати хороший выкуп – ты и мечтать не мог о таком богатстве! Может быть, раджа не догадался предложить тебе выкуп сразу? Ты бы стал почтенным домовладельцем, родичем самого Шантану, ты переехал бы в Хастинапур…

Тростинка сломалась, застряв в одной из трещин.

– Подумай! А то ведь я сейчас повернусь и уеду! Раджа поскучает и забудет о твоей дочери (все обстояло совсем не так просто, но где взять иной способ уломать Индру рыболовов?!), Сатьявати состарится над чаном с солеными угрями, и знамение вместе со счастливой судьбой посмеются над вами! Раскинь мозгами, Юпакша! Соглашайся!

Не надо было слыть знатоком человеческих душ, чтобы увидеть: староста колеблется. На бородатом лице ясно отражалась внутренняя борьба. Казалось, еще немного – и жадность вкупе с боязнью упустить иволгу-удачу пересилят, Юпакша кивнет и согласится. Но староста внезапно замер каменным идолом, изредка передергиваясь и вновь застывая; глаза Юпакши вылезли из орбит, словно он увидел ракшаса-людоеда, уже разинувшего слюнявую пасть. Гангея невольно оглянулся, но рядом никого не было. Если, конечно, не брать в расчет грязного козла, который наслаждался ольховой корой и знать не хотел людей со всеми их проблемами.

Точно такая же козлиная башка досталась некогда одному упрямому мудрецу, который тоже никак не мог разобраться сперва со сватовством к его дочери, а потом – с будущим зятем; добавим в заключение, что зятем был Трехглазый Шива.

Староста забулькал горлом, волосы Юпакши встали дыбом, он спешно закивал головой, словно торопясь согласиться с собеседником-невидимкой – после чего, тяжко вздохнув, ожил и вытер ладонью проступившую на лбу испарину.

– Увы, сиятельный царевич, – и сын Ганги ясно различил в глазках Юпакши пляску темных огней ужаса. – Ты слышал мои условия. Если хочешь, прикажи своим дружинникам посадить меня на кол. Смерти я не боюсь. Но Сатьявати никогда не станет женой раджи Хастинапура иначе, чем в качестве старшей супруги и матери будущих наследников.

Вечерело. С берега Ямуны порывами налетал зябкий ветер, швыряя в матерчатые стены шатра пригоршни песка и сорванной с деревьев листвы. И мысли твои были сейчас подстать этим холодным порывам и объявшим землю сумеркам.

Ты-то надеялся, что с легкостью уговоришь строптивого "Индру рыболовов", обрадуешь сохнущего от любовной тоски отца скорой свадьбой, а тут… Судьба в очередной раз скорчила шакалью морду и теперь гнусно посмеивалась из разрывов клочковатых туч, низко летящих по темному небу.

Ты вздохнул и выбрался из шатра, где духота обволакивала сердце ватным коконом – на свежий воздух.

Ветер мгновенно ударил в лицо тысячами песчинок, рванул за волосы, издеваясь, и со свистом унесся прочь. Пришлось встряхнуться, оглядываясь по сторонам – и вскоре ты заметил: тень от старой бакулы, под которой днем состоялась беседа с Юпакшей, стала другой.

Неправильной.

И это отнюдь не проделки ветра и вечера.

Под деревом стоял человек. Он не прятался – спрятаться можно было бы и получше; просто, наверное, не желал мозолить глаза случайному наблюдателю.

Ты оглянулся на дружинников, сидевших вокруг костра и горланивших песни, после чего решительно направился к дереву.

В трех-четырех шагах от бакулы ты остановился.

И почти сразу тень отделилась от ствола, шагнув навстречу.

– Здравствуй, – сказала тень, глядя на тебя снизу вверх.

– Здравствуй…

…Ганга раскачивала челн, относя его к месту слияния с Ямуной, и кувшинки у кромки островов стыдливо отводили венчики в сторону…

Ты вспомнил все и сразу.

Спавший последние четыре года зверь заворочался, потягиваясь, и хитро прищурился из твоих зрачков, вытягивая их в вертикальную черту. Зверь вдыхал запах благородного сандала и женской кожи, мурлыкал в предвкушении, вспоминая счастье первого соития; но пока ничего не предпринимал.

Выжидал.

– Я ждала тебя, Гангея. Четыре года – долгий срок, но я ждала.

"Ну конечно, она уже знает мое настоящее имя!"

– А ты… ты вспоминал меня?

Ей ты врать не мог.

– Нет, Сатьявати. Разве что поначалу. Волей судьбы я уехал в Хастинапур, и новизна захлестнула меня. Прости, если можешь…

– Конечно, у тебя ведь там, в столице, было столько красивых женщин! – в ее голосе почти не было обиды, только грусть. – Изысканных, красящих глаза сурьмой с горы Трикадуд, проводящих целые дни у зеркала! Где уж простой рыбачке, не помнящей родства, спорить со столичными красавицами!

– Там было много женщин, – согласился ты. – Но я не знал их. Не стану врать, что из-за тебя – просто так сложилось.

На мгновение смуглое лицо Сатьявати отразило бешеную, почти звериную радость – и твой зверь ответил нутряным ворчанием.

– Я знаю, что ты приехал сюда сватать меня, – просто сказала она. – Не для себя – для своего отца.

– Да. Но Юпакша поставил условие…

– Я знаю. Давай не будем сейчас об этом, – она словно очнулась от воспоминаний. – Пойдем. Я должна вас познакомить.

– Познакомить? Меня? С кем? И зачем?

– Увидишь. Доверься мне – как я тебе тогда.

Ты колебался.

Четыре года жизни наследника плохо располагают к безоглядному доверию.

– Пойдем. Это очень важно. В том числе и для тебя самого. Ну… я прошу тебя, Гангея!

"Никогда не отказывать просящему!" – эхом отдались в сознании твои же собственные слова, и призрак учителя с осуждением мотнул седеющей косой.

– Пойдем, – кивнул сын Ганги.

Все было как прежде; и совсем по-иному. Мерно журчала вода за бортом, покачивая челн, стояла на корме Сатьявати с веслом в руках – только вместо дня, прибежища честных и сильных, мир заливала жаркая смола ведуньи-ночи, и глаза небесных апсар смотрели на людей сквозь разрывы в тучах, загадочно подмигивая.

Да еще где-то, на грани правды и лжи, мерно падали капли из треснувшего кувшина Времени.

Они отчалили тихо, в молчании, не зажигая факелов, и челн послушно скользнул вниз по течению, туда, где кровавая Ямуна сливалась с полноводной матерью-Гангой.

Ветер улегся сам собой, лишь изредка ероша волосы мужчины и его спутницы, тучи поредели, и в открывшемся просторе объявился Сома-Месяц, рогатый бобыль-нелюдим. Он робко протянул к Сатьявати серебристые руки-лучи, нежно коснулся тонкого стана, высокой груди… озорно сверкнул в ярко-голубых глазах, столь неожиданных на темнокожем лице, заставив их светиться глубинной лазурью – и Гангея почувствовал, как зверь внутри него плотоядно облизнулся, пожирая взглядом молодую женщину, которую однажды познал.