Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон. Страница 80
Вот и сейчас: первым заметил бредущего по дороге человека опять же он, а не кто-то другой.
И, обозвав путника уродом, был недалек от истины.
Во-первых, был путник черен лицом и телом, так что даже потомственный дравид рядом с ним показался бы белой лебедью. Во-вторых, сплюснутую морду обрамлял веник огненно-красной бороды и спутанной рыжей шевелюры. В-третьих…
– Ну и рожа! – пробормотал Носорог, невольно крепче сжимая копье. – Ежели обезьяной прозвать, так любая обезьяна обидится!
Вдобавок к главным прелестям, двигался человек боком, косолапя и подпрыгивая на каждом шагу – однако до ворот добрался довольно быстро. Одет он был в мешковатую хламиду из дерюги, более всего мешок и напоминавшую, а подпоясан мочальной веревкой. В лапах же урод держал отполированный до блеска посох, а на спине его примостилась потертая корзина с крышкой.
В таких сердобольные папаши-мамаши безногих чад таскают.
– Ракшасов-недомерков пускать не велено, – старшой радушно осклабился навстречу гостю-чернецу.
Остальные стражники заулыбались, предвкушая потеху; только "богомол" продолжал спать или делать вид, что спит.
– А "домерков", значит, велено? – нагло осведомился урод, и старшой не сразу нашелся, что ответить.
– Вырастешь – узнаешь! – заспешил пособить начальству молодой стражник.
– Сейчас, – с легкостью согласился чернец и шагнул ближе.
Стражники так и не поняли, что произошло. Им вдруг показалось, что темнорожий урод стал вдвое выше ростом, глазищи его полыхнули янтарным пламенем, губы широко растянулись в плотоядной ухмылке, обнажая частокол острых и кривых клыков…
– Ятудхан! Колдун-оборотень! – в смертном ужасе выдохнул молодой, бледнея. – Щас в мангустов превратит!
– Ну что, теперь пропустите? – с ехидцей поинтересовалась страхолюдина.
– Пропустим! В ад мы тебя пропустим! – старшого бил озноб, но он все же двинулся навстречу ракшасу, выставив перед собой кованый трезубец.
Тяжесть оружия в руках – а старшой трезубцем владел изрядно, за что однажды удостоился похвалы самого Грозного! – малость успокаивала.
– Прочь отсюда, тварюка, а то попробуешь вот этого! – и караульщик сделал короткий выпад.
Страшилище попятилось. Стражники сгрудились позади старшого, ощетинившись железом; сонный "богомол" так и не отлепился от стены, но пальцы долговяза скучно поигрывали двумя бумерангами-ришти.
– Да ладно вам, совсем шуток не понимаете! – ракшас, ятудхан или кто он там был, сник и разом принял свой прежний облик.
Забыв объяснить: была ли его личина наваждением, марой – или…
– Уж и повеселиться бедному отшельнику нельзя! – сразу давай железяками в пузо тыкать… Расступись, парни! Мне в город надо. К царице вашей… во дворец.
– Во дворец! – грохнули стражники дружным хохотом, сбрасывая недавнее напряжение и испуг. – О-хо-хо, а-ха-ха, насмешил, умора! Да кому ж во дворце такое пугало понадобилось?! Врешь ведь, нищеброд!
– Ну скажи честно – врешь! – беззлобно обратился к уроду начальник караула.
Старшой всегда был отходчив.
– Брахман никогда не опустится до осквернения своих уст ложью, – холодно отрезал чернец совсем другим тоном, и смех разом стих.
Действительно, только сейчас караульщики обратили внимание на священный Джанев – кастовый шнур брахмана. Сплетенный из трех нитей хлопка, он свисал с левого плеча незнакомца, будучи пропущенным наискосок под правой рукой.
– Ну хорошо, если ты и впрямь брахман, – старшой мало-помалу очухался от потрясения, обнаружив в ракшасе жреца, – то прощения просим! Но только (он хитро сощурился), кто это сможет подтвердить?
– Вам что, псы, мало священного шнура и моего слова?! – вновь полыхнули гневом янтарные глаза чернеца.
– Шнур и слово – дело хорошее… – старшой по-прежнему загораживал пришельцу дорогу, держа трезубец наперевес. – А скажи-ка лучше: нет ли у тебя знакомцев в Хастинапуре? Или, допустим, родичей – кто бы мог признать тебя и успокоить наши сердца? А то, понимаешь ли, пугаешь людей при исполнении всякой марой, лезешь в город то ракшасом, то брахманом, то вообще… Почем я знаю, может, ты и вправду ятудхан-оборотень! А шнур-Джанев спер у настоящего брахмана!
– Родичи? – зловеще оскалился сомнительный брахман, и стражников мороз продрал по коже. – Есть, как не быть… Мамулька, однако, имеется – вы ее еще царицей кличете, мамульку мою разлюбезную! Ну и опять же регент ваш, Грозный… Братан он мне. Сводный.
Урод противно ухмыльнулся и добавил сквозь зубы:
– Своднее не бывает. А меня, парни, зовите Вьясой. Запомнили?
– Точно, что Вьяса, – тихо пробормотал Носорог, боясь верить и боясь не верить. – Расчленитель и есть. А еще кто-нибудь может подтвердить, что ты – Вьяса? Ну и… что нам надо это запоминать?!
– Пожалуй, еще пара храмовых брахманов, – небрежно махнул рукой Вьяса, быстро возвращаясь к прежней развязной манере. – Являлись как-то ко мне в ашрамчик, языки почесать – только имен я их не запомнил! Вот ведь странно, парни: Веды помню, Веданги помню, Пураны-сказания и Шастры-трактаты – назубок! А имена как корова языком! Вот тебя, небось, Носорогом кличут, а я и не помню… и даже не слыхал никогда!
– Понимаешь, уважаемый, – проникновенно заговорил старшой, на всякий случай стараясь не гневить без нужды странного чернеца (а вдруг и впрямь тот, за кого себя выдает?!). – Царица Сатьявати сейчас больна, ее тревожить не след! Имена достойных брахманов, которые могли бы тебя признать, ты запамятовал. А вызывать сюда Грозного… Сомневаюсь, что регент мигом бросит все дела и примчится к воротам Восхода! Просто же пустить тебя в город, после твоего представления, я, извиняй, не могу! Может, подскажешь, что нам делать? Если ты действительно великий мудрец Вьяса – ты без труда найдешь выход!
И начальник караула победно улыбнулся.
– Чего тут искать, умник ты мой?! – чернец с презрением плюнул старшому под ноги. – Посылай во дворец одного из своих недоумков, пусть передаст Гангее: "Черный Островитянин с Крошкой в гости явились!" Сам увидишь, как братан сюда примчится! Словно его в Жар иной петух клюнул!
– Черный Островитянин – это тоже, надо полагать, ты… – задумчиво протянул старшой, лихорадочно соображая, что же ему делать: прогнать чернорожего в три шеи, пустить в город под свою ответственность или таки послать гонца к регенту?
Все три варианта ему почему-то не нравились.
– А кто такая Крошка?
Словно в ответ на его вопрос, крышка корзины, укрепленной на спине Черного Островитянина, зашевелилась и съехала набок – но не упала, предусмотрительно привязанная к корзине веревкой. Над головой урода с шипением вырос клобук огромной кобры, и ледяные змеиные глазки в упор уставились на попятившихся стражников.
"А кто это нас не пускает?" – беззвучно спрашивали глазки.
А зубки готовились выписать пропуск.
– Спокойно, Крошка, спокойно, – с приторно-сладкой улыбкой бросил Черный Островитянин. – Не будем кусать этих глупых людей! ПОКА не будем. Сейчас один из них резво побежит к братану Грозному, и нас с тобой пустят в город. Верно я говорю? – поднял он взгляд на бледного, как известь, начальника караула.
В ответ старшой только кивнул, судорожно сглотнув, и, не оборачиваясь, махнул рукой молодому.
Стражник истолковал жест начальства совершенно правильно, развернулся и, мигом нырнув в ворота, понесся по улицам Города Слона в сторону дворца.
Колесница Грозного возникла в воротах Восхода через три с половиной часа после отправки гонца. Регент только взглянул на своего возницу – и тот сразу все понял. Упряжка вихрем пронеслась по улицам Хастинапура и резко остановилась у самых ворот, затратив на всю дорогу не более двадцати минут. Все остальное время ушло у молодого стражника не столько на путь ко дворцу, сколько на попытки убедить охрану и советников: он не напился гауды, пребывает в здравом уме, и его известие – действительно достаточно важное, чтобы осмелиться побеспокоить регента.