Штрафбат. Приказано уничтожить - Орлов Андрей Юрьевич. Страница 22

– Нам поручена ответственная задача, бойцы, – распинался перед строем комроты Любавин. – Готовится наступление силами дивизии и приданных ей двух мотопехотных полков. Высоту надо брать немедленно – это плацдарм, через который с рассветом пойдут регулярные войска. Планируется отрезать от тылов крупную группировку немецко-фашистских войск в районе Клодево и взять ее в котел. До передовой – два километра. Немцы видели, как мы отходили, они не думают, что мы вернемся, чтобы предпринять ночную атаку. Я верю в вас, солдаты! – В голосе комроты зазвенели грозные и немного издевательские нотки. – Все уже поняли, как надо воевать? Первый и второй взвод – на броню! Остальные – бегом марш!

На внезапность ночной атаки советское командование могло рассчитывать лишь отчасти. Сомнительно, что обороняющая высоту немецкая часть была набрана из слабослышащих – звуки дизельных моторов хорошо разносились в ночи. И все же немцы не успели подготовиться к атаке. Танки с ревом пронеслись по «разминированному» полю, одолели треть подъема, и штрафники посыпались с них, как камни с горы. Бросились в атаку, не заботясь о построении боевого порядка – любыми средствами, лишь бы побыстрее наверх, лишь бы одолеть это клятое простреливаемое пространство.

Бежали молча, стиснув зубы, с примкнутыми к винтовкам штыками. Немцы опомнились, заработали минометы, высота заискрилась, как новогодняя елка, и под огонь попали в основном солдаты наиболее многочисленного третьего взвода, бегом пересекающие поле. Остальные уже были в мертвой зоне. Взревели луженые глотки, когда до заветных спиралей Бруно оставалось метров двадцать, полетели гранаты в немецкие окопы. Огнем из танковых орудий были уничтожены пулеметные гнезда, что пехоте оказалось весьма на руку. Одна из махин раздавила столб и, волоча за собой колючие спирали, переползла окоп. Затрещали доски – с ювелирной точностью танк наехал на немецкий блиндаж. Кто-то из обороняющихся швырнул противотанковую гранату, взметнулось пламя, танк застыл, четко обрисовался на фоне светлеющего неба, подсвеченный ярким пламенем. Но остальные уже утюжили позиции.

Озверевшая пехота влетела в окопы, повалилась на головы растерянных солдат вермахта. В ближнем бою против русского солдата немцы, при всей их хваленой выучке, были не игроки. Зорин чувствовал себя в родной стихии. Штык податливо вошел в тело противника, затрещала и порвалась казенная суконка, блеснули в лунном свете погоны с широкой полосой по периметру – надо же, никак унтерфельдфебеля завалил! Немец заверещал, как свинья под ножом. Задергался, отказываясь умирать, поволок на себя винтовку. Алексей не удержал ее, приклад ушел из-под локтя, он остался безоружным. Ладно, пусть тащит, если ему надо.

Увернулся от удара прикладом, врезал кому-то в выбритую скулу, метнулся на бруствер, чтобы не торчать в одной точке. Попутно нащупал часть переломленного столба, схватил обеими руками, мысленно прикидывая, сойдет ли за оружие ближнего боя? Место слома было острым, как отточенный карандаш. Вовремя пригнулся – какой-то громила рассек перед ним воздух ножом, мелькнула перекошенная от страха физиономия. Не повезло немецкому парню, думал, всю войну в окопе просидит, постреливая с безопасного расстояния по советским солдатам, и ни разу не увидит их близко. Зорин вонзил деревянный огрызок под чужое ребро, с такой силой, что суставы заныли. Из разверзшейся пасти брызнула рвота, фашиста затрясло. Зорин вырвал нож из ослабевшей руки, рубанул куда-то вбок, отметив краем глаза, что приближается нечто серо-мышиное и недружественное. И тут же рухнул на колени, с маху вонзил лезвие между шейных позвонков широкоплечего здоровяка, который подмял под себя Мишку Вершинина. Остервенело вдавил рукоятку и бил по ней тыльной частью кулака, как молотком, загоняя лезвие все глубже.

– Спасибо, дружище, с меня причитается, – просипел Мишка, выбираясь из-под агонизирующей туши.

– Рассчитались уже, – буркнул Зорин. – Ты меня от Хлопотова точно так же спас.

Свалка набирала обороты. Штрафники дрались, как былинные богатыри, но вряд ли остатки роты численно превосходили усиленную роту вермахта, окопавшуюся на высоте. А сколько человек вовсе не добежали до рубежа… Танки неуклюже ерзали на клочке земли. Стрелять из пушек и пулеметов было бессмысленно – на высоте все смешалось – свои, чужие. «Сообразительный» танкист решил оказать пехоте медвежью услугу – развернул машину на сто восемьдесят и поехал прямо по траншее, на массу дерущихся тел. Земля сыпалась с бруствера, трещали и катились бревна, пыль стояла столбом! А тут еще и второй танкист решил подсобить товарищу, направив свой танк следом за первым. Выбраться из траншеи никто не успел. А кто выскочил – тут же повалился, пронзенный пулей.

– Полундра, братва! – истошно завопил когда-то служивший во флоте Ахнович. – Ложись!

Чертыхаясь, падали все – русские, немцы. Голова к голове, плечо к плечу. Стальная махина гремела над головой, лязгая и чадя, подминая бруствер, сплющила кому-то руку, и несчастный вопил на непереводимом «международном» языке. Как только проехала, так сразу же накатила другая… Зорин съежился, стальное брюхо протащилось, едва не коснувшись макушки. А когда пространство над головами освободилось, люди выросли, словно воскресшие мертвецы, из мешанины земли, раздавленных бревен, тел – засыпанные глиной, страшные, возмущенные. Уже и не поймешь, кто тут свой, а кто чужой. Зорин взгромоздился на бруствер, тер глаза, плевался грязью, забившей рот. Что-то выросло из хаоса напротив – невнятное, большое, с двумя руками, головой, горящими воспаленными глазами. Он замахнулся, проорав что-то грозное.

– Не ори, – прохрипело существо, – это я, Кармазов!

– Ну, как скажешь, – расхохотался Алексей, отводя удар.

Люди поднимались, отрясали грязь, кашляли, как завзятые туберкулезники, смотрели друг на друга выкаченными глазами.

– Ладно, мужики, – пообещал Ахнович, – встретим этого умника в безлюдном уголке, уж надерем ему задницу! Ну, чего, немчура, шарами на меня лупаешь, позднее включение, что ли? На тебе!

И снова замелькали кулаки, ножи, приклады, затрещали кости, а ругань на двух языках стояла такая, что заслушаешься. Молодой Антохин с торжествующим воплем колотил башкой о замшелое полено вялого ефрейтора с болтающимися, как у куклы, конечностями. «Антисоветчик» Бойчук, мерно хрипя, бил в живот обладателя длинного чуба и щеточки усов под окровавленным носом, а тот душил его предплечьем, вздрагивая от каждого удара и судорожно икая. Пожилой Терещенко, проклиная застарелый радикулит на пару с ревматизмом, выбирался из-под груды раздавленных тел. Мишка Вершинин, умудрившийся добыть штык, размахивал им направо и налево, особо не вглядываясь, кому достается.

Зорин вдруг заметил, как из-под раздавленного блиндажа ползком выбирается контуженный офицер с кровоточащей ссадиной на голове, как очумело вертит головой, поражаясь отсутствию немецкого порядка. Целый гауптман – два желтых ромбика на светлых погонах, исподнее наружу, видно, спал, когда началась катавасия, а пока просыпался, «тридцатьчетверка» благополучно сплющила блиндаж. «Нужен ли нам язык?» – привычно задумался было Зорин, уходя от удара саперной лопатки, разрубившей воздух в миллиметре от уха. Схватил неповоротливого «шутце» за ворот, ударил лбом в переносицу, а когда у соперника подкосились ноги, оттолкнул от себя. Пока он колебался, гауптман пустился в бега. Перекатился через бруствер, начал отползать на всех конечностях, беспрестанно озираясь, и проглядел, как Мишка Вершинин швырнул ему в задницу штык-нож. Острие вонзилось в мягкую ткань, красиво обернувшись в воздухе. Гауптман взвыл, извернулся змеей… и забился в падучей, когда скучающий пулеметчик в танке прошил его длинной очередью.Не победить в рукопашной русского солдата. Убить можно, а победить – нереально. Он дерется всем, что есть под рукой, дерется до конца, пока имеются хоть какие-то силы. И немцы не выдержали, побежали, хлынули, как сель с горы. Азарт затмил рассудок – вместо того чтобы остаться в траншее и на дистанции сокращать «поголовье» фрицев, солдаты тоже выбирались из окопа, пускались в погоню. Долговязый Ахнович в несколько прыжков догнал хромого фельдфебеля, прыгнул ему на спину, повалил, заставил жрать землю – за маму, за папу, за мир во всем мире. Дурная сила и Зорина выбросила из окопа, заставила что-то орать, куда-то бежать, не соображая, что руки пустые, и все это мероприятие как-то плохо попахивает. Спины фашистов мелькали перед глазами, превращаясь в какой-то размытый серый хлам. Длинноногие бойцы обгоняли его – с воем, как стоящую машину на обочине. И чуть позднее немцы сообразили, что их преследует всего лишь горстка возбужденных, оторвавшихся от своих, практически безоружных солдат! Фрицы останавливались, вскидывали автоматы, недоуменно переглядывались. Штрафники тоже притормозили, будто лошади, ткнувшиеся в барьер, озадаченно чесали затылки. Кто-то уже пятился, сообразив, что, кажется, погорячился.