Мы совпали с тобой (сборник) - Рождественский Роберт Иванович. Страница 8

Горят цветные светляки на низких тумбочках,

от проносящихся машин

дрожат стекла…

Давай пойдем, дружище!

Из-за стола встанем.

Пойдем к богиням,

к нашим судьям бессонным.

Где нам обоим

приговор уже составлен.

По меньшей мере мы приговорены —

к ссоре…

Богини сидят,

в немую тьму глаза тараща.

И в то,

что живы мы с тобою,

верят слабо…

Они ревнивы так,

что это даже страшно.

Так подозрительны,

что это очень странно.

Они придумывают разные разности,

они нас любят горячо и неудобно.

Они всегда считают

самой высшей радостью

те дни, когда мы дома.

Просто дома…

Москва ночная спит

и дышит глубоко.

Москва ночная

до зари ни с кем не спорит…

Идут к богиням

два не очень трезвых

бога.

Желают боги одного:

быть собою.

Игра в «замри!»

Ю. Овсянникову

Игра в «Замри!» —

веселая игра…

Ребята с запыленного двора,

вы помните, —

с утра и до зари

звенело во дворе:

«Замри!..»

Порой из дома выйдешь, на беду, —

«Замри!» —

и застываешь на бегу

в нелепой позе

посреди двора…

Игра в «Замри!» —

далекая игра,

зачем ты снова стала мне нужна?

Вдали от детства

посреди земли

попробовала женщина одна

сказать мне позабытое:

«Замри!»

Она сказала:

будь неумолим.

Замри!

И ничего не говори.

Замри! —

она сказала. —

Будь

моим!

Моим – и все!

А для других —

замри!

Замри для обжигающей зари,

Замри для совести.

Для смелости замри.

Замри,

не горячась и не скорбя.

Замри,

Я буду миром

для тебя!..

На нас глядели звездные миры.

И ветер трогал жесткую траву…

А я не вспомнил

правила игры,

А я ушел.

Не замер.

Так живу.

Рыбаки

С. Красаускасу

Что вы ловите,

рыбаки?

Что ловите?..

Как всегда,

неприступны и застенчивы, —

над гудящей рекой

вы расставили локти,

будто не удочки у вас в руках,

а уздечки.

Будто это не река,

а конь взнузданный,

будто слышится вам

топот копыт частый,

будто в жизни вам

только это и нужно, —

вечно мчаться

за своим рыбацким счастьем.

Пригибаясь к холке коня,

тихо охаете…

А к высоким сапогам

глина прилипла.

А в ведерках —

сплошняком ерши

да окуни…

Где ж она —

золотая ваша

рыбка?..

Мимо вас по реке —

лодки, лодки…

А за моим окном

глухо шумит улочка.

Я сижу,

расставив широко локти.

У меня в руках не карандаш,

а тоже – удочка.

Я, как вы, рыбаки,

пробую разное.

Мне

ленивую плотву ловить не хочется.

Я в поток ревущий удочку забрасываю, —

по тетрадному листу

круги расходятся.

Расходятся круги,

разбегаются…

А улов мой

вяло иглами ершится.

Над усталой головою

солнце катится,

в каждой капле отражаясь,

в каждой жизни…

Может, скажут:

«Ты ловить не умеешь!

Не всегда тебе

терпенья хватает…»

Нет, поймите, —

мне надоела мелочь,

мелочь!

А где —

она?

Где моя рыбка

золотая?

Где она —

неповторимая —

хоронится?

На какой такой глубине опасной?

Как вам ловится,

рыбаки?

Как ловится?

Я желаю вам удачи.

Удачи рыбацкой.

Творчество

Э. Неизвестному

Как оживает камень?

Он сначала

не хочет верить

в правоту резца…

Но постепенно

из сплошного чада плывет лицо.

Верней —

подобие лица.

Оно ничье.

Оно еще безгласно.

Оно еще почти не наяву.

Оно еще

безропотно согласно

принадлежать любому существу.

Ребенку,

женщине,

герою,

старцу…

Так оживает камень.

Он —

в пути.

Лишь одного не хочет он:

остаться

таким, как был.

И дальше не идти…

Но вот уже

с мгновением великим

решимость Человека сплетена.

Но вот уже

грудным, просящим криком

вся мастерская

до краев полна:

«Скорей!

Скорей, художник!

Что ж ты медлишь?

Ты не имеешь права

не спешить!

Ты дашь мне жизнь!

Ты должен.

Ты сумеешь.

Я жить хочу!

Я начинаю

жить.

Поверь в меня светло и одержимо.

Узнай!

Как почку майскую, раскрой.

Узнай меня!

Чтоб по гранитным жилам

пошла

толчками

каменная кровь.

Поверь в меня!..

Высокая,

живая,

по скошенной щеке

течет слеза…

Смотри!

Скорей смотри!

Я открываю

печальные

гранитные глаза.

Смотри:

я жду взаправдашнего ветра.

В меня уже вошла

твоя весна!..»

А человек,

который создал

это,

стоит и курит около окна.

«Кем они были в жизни…»

С. Красаускасу

Кем они были в жизни —

величественные Венеры?

Надменные Афродиты —

кем в жизни были они?..

Раскачиваясь,

размахиваясь,

колокола звенели.

Над городскими воротами

бессонно горели огни.

Натурщицы приходили

в нетопленые каморки.

Натурщицы приходили —

застенчивы и чисты.

И превращалась одежда в холодный

ничей комочек.

И в комнате становилось теплее

от наготы…

Колокола звенели:

«Все в этом мире тленно!..»

Требовали:

«Не кощунствуй!..

Одумайся!..

Отрекись!..»

Но целую армию красок

художник

гнал в наступленье!

И по холсту,

как по бубну,

грозно стучала

кисть.

Удар!

И рыхлый монашек

оглядывается в смятенье.

Удар!

И врывается паника

в святейшее торжество.

Стекла звенят в соборе…

Удар!

И это смертельно для господина Бога

и родственников его…

Колокола звенели.

Сухо мороз пощелкивал.

На башне,

вздыбленной в небо,

стражник седой дрожал…

И хохотал художник!

И раздавал пощечины ханжам,

живущим напротив,

и всем грядущим

ханжам!

Среди откровенного холода

краски цвели на грунте.

Дул торжественный ветер

в окна,

как в паруса.

На темном холсте,

как на дереве,

зрели

теплые груди.

Мягко светились бедра.

Посмеивались глаза.

И раздвигалась комната.

И исчезали подрамники.

Величественная Афродита

в небрежной позе

плыла!..

А натурщицам было холодно.

Натурщицы

тихо вздрагивали.

Натурщицы были

живыми.

И очень хотели

тепла.

Они одевались медленно.

Шли к дверям.

И упорно

в тоненькие накидки

не попадали плечом,

И долго молились в церкви.

И очень боялись

Бога…

А были

уже бессмертными.

И Бог здесь был

ни при чем.

Стасису Красаускасу

Этого стихотворенья

ты не прочтешь

никогда…

В город вошли,

зверея,

белые холода.

Сколько зима продлится,

хлынувши через край?

Тихо

в твоей больнице…

– Стаська,

не умирай!..

Пусть в коридоре голом,

слова мне не сказав,

ставший родным

онколог

вновь отведет глаза.

В тонкой броне халата

медленно я войду

в маленькую

палату,

в тягостную

беду…

Сделаю все