Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 116

В Кеми его встретил полковник Торнхилл.

- Добрый день, товарищ Спиридонов, - сказал он ему, как старому знакомому, даже дружески. - Чтобы вы на меня не обижались, ставлю в известность сразу: вы задержаны по личному распоряжению нашего адмирала Кэмпена.

- Послушайте, полковник, какое дело британскому адмиралу до русского большевика Спиридонова?

Торнхилл одернул френч, взмахнул черным стеком.

- Я тоже такого мнения, как и вы, - ответил спокойно. - И лично к вам я ничего не имею. Вы мне даже нравитесь, товарищ Спиридонов. Но таков приказ, а я волею всевышнего только полковник и обязан исполнять приказы. Я вас не обыскиваю.

И это было очень хорошо, потому что Спиридонов, уничтоживший в топке паровоза все подозрительное, пожалел спалить записку от Сыромятева - очень важный для него документ.

- А чего ждете? - спросил Спиридонов у Торнхилла.

- Жду дальнейших распоряжений из Мурманска, что делать с вами. Пока я разрешаю вам остаться со своими солдатами...

Его вернули обратно в вагон, где сидели бойцы и курили американский табак, а для завертки цигарок рвали французскую "Пель-Мель-газет".

Спиридонов плюхнулся на лавку рядом.

- Дай и мне курнугь, - попросил. - И не робей, ребята. Англичане, судя по всему, боятся нас. И так и эдак крутят, в глаза еще никто из них мне прямо не посмотрел. Оно и понятно: рядом Совжелдор, близко Петрозаводск... А вот с Комлевым, видать, дела неважные: он ведь совсем один!

Звонко лязгнули буксы: их сцепили с паровозом. Англичане повезли чекистов далее. На 30-м разъезде конвой покинул отряд Спиридонова, и чекисты - уже свободно - добрались до станции Шуерецкая. Там Спиридонов сразу же стал обзванивать все соседние станции.

- Сорока! Барышня, мне Сороку... Сколько у вас пулеметов в Сороке? Два? Кати их сюда. Сейчас начнем все крушить! Война так война... Барышня, давай Совжелдор! Петрозаводск, слушай: высылай прямо на меня дорожных техников... Я двигаюсь сейчас на Сороку, мне нужно смотать всю проволоку за собой... Много проволоки! Сотни километров проволоки...

За эти дни Спиридонов безжалостно загонял и себя и других. Сжевав на бегу горбушку хлеба, хлебнув в соседней деревне молока из крынки, он открыл войну с Мурманом и интервентами Прямо от Шуерецкой начал битву, чтобы задержать продвижение врага на юг - в сторону Петрозаводска, столицы красной Олонии. Первой полетела вверх тормашками водокачка, потом рухнул в реку мост. Прибыли пятьдесят бойцов из Сороки, и Спиридонов самолично расставил в засаде два пулемета. В прицелах стареньких "максимов" дрожали, плавно выгибаясь, узкие рельсы.

- Как пойдут, - велел, - так и крой их на всю ленту. Слово "союзник" забудь! Не союзники они, а навоз на вилочке...

Прибыв на станцию Сорока, Спиридонов заскочил в контору беляевских лесопилок. Там сидела машинистка и пудрилась.

- Ты и так красивая, - сказал чекист. - Копирка есть?

- Есть.

- Сколько можешь зараз напечатать?

- На вощанке - двадцать экземпляров.

- Суй все тридцать, - распорядился Спиридонов. - Может, десять последних и бледно получатся, да кому надо - тот глаз жалеть не будет: прочтет как миленький...

- А что печатать? - спросила барышня.

- Приказ! Стукай... Диктую: "Извещаю пролетариат всего мира, что империалисты тесным кольцом душат власть рабочих и крестьян... Просим пролетариат всех стран прислушаться к голосу честных бойцов Мурманской железной дороги и воздействовать на политику своих министров..."

...За отступающим отрядом Спиридонова бушевало пламя.

Отправили на Петрозаводск два эшелона с продовольствием. Станки с острова Попова тоже погрузили в вагоны.

- Ничего не оставляйте. Что не вывезти - пали... Вернувшись в Петрозаводск, ослепший от дыма, в зрачках еще плясали огни пожаров и взрывы, Спиридонов сразу стал вызывать Петроград на прямой провод:

- Путиловский... мне Путиловский! - И когда Путиловский завод ему ответил, он прохрипел: - Броню... высылайте броню...

Трубка выпала из его руки. Голова рухнула на стол.

- Будет броня... десять листов, - ворковала трубка.

- Хорошо, - ответил Безменов, подходя. - Спасибо... - И вышел, затворив дверь. - Тише, - сказал. - Он уже спит...

Этот молодой парень ("пацан", как называл его Комлев) принял на себя всю ответственность: своей волей, никого не спрашивая, он открыл для страны новый фронт - первый фронт для борьбы с интервентами. Вся Антанта стояла сейчас против, и два одиноких "максима", выставив из кочкарника дула, простреливали вдоль рельсов каждого, кто появлялся на путях с севера...

* * *

Вода в котелке закипела, и Комлев высыпал в бурлящий кипяток горсть мучицы. Размешал ложкой, посолил. Гвоздь в сапоге натер ему ногу - было больно...

Еще раз Комлев перечитал послание от полковника Торнхилла: "...адмирал (надо понимать - Кэмпен) присовокупляет, что на берегу находятся многие сотни иностранных подданных и вооруженные отряды, а потому всякие действия, которые могут причинить вред окружающим, будут им немедленно прекращаемы и порядок будет восстановлен. Адмирал имеет распоряжение от своего правительства охранять подданных союзных нам держав, которые неминуемо окажутся в опасности, если Вы осуществите Ваши намерения".

Слова "Вы" и "Ваши" были написаны с большой буквы: уважая, угрожали. Комлев сложил письмо полковника Торнхилла, сунул его под пятку в сапог, чтобы не мешал гвоздь. Понюхал пар над котелком: пожалуй, скоро обедать.

Неожиданно дверь теплушки поехала на роликах в сторону, и в проеме дверей выросла фигура Тима Харченки.

- Есть, - сказал он, запрыгивая в вагон, - такая картина у моего земляка, профессора Репина. Называется она "Не ждали". Очинна проникновенная картина, прямо так и шибает в душу...

- Шибай и дальше, - ответил Комлев, сидя на корточках возле печурки. Это ты прав: мы такого хрена к столу не ждали.

Харченко, приосанясь, пошелестел бумажкой: формат бумажки и печать были такие же, как и в письме Торнхилла.

- Вот и мандат! - заявил. - Прислан в твой отряд комиссаром. Ты да я нас двое, ррравняйсь!

- Выровняй и этих, - показал Комлев.

Из глубины вагона торчали черные пятки отдыхавших бойцов. Они, как побитые, вповалку лежали на нарах, обнимая свои винтовки: с оружием здесь не расставались - жизнь была начеку.

Гвоздь в сапоге проколол письмо полковника Торнхилла и снова жалил ногу. Комлев, морщась от боли, добавил в свое варево соли и брякнул ложкой по котелку:

- Ну что ж! Ты, комиссар, как раз к обеду явился. Сидай! Харченко принюхался:

- Клийстир, што ли? Брандахлыст мое почтение, как на каторге. Толичко благодарствуем покорно. Встал я сей день раненько, Дунька моя как раз оладьи спекла, мы уже сыты...

- А коли сыт, - ответил Комлев, - так чего притащился?

- А мы не побираться ходим... Вот и мандат!

- Дай твой мандат сюда, - протянул руку Комлев.

Сложил мандат и сунул его в сапог поверх письма Торнхилла; вот теперь было хорошо, гвоздь не мешал. У Тима Харченки даже глаза на лоб полезли от такой наглости.

- Да ты... Знаешь, кем подписано? Сам генерал Звегинцев меня в эту вашу поганую житуху окунул.

- Потому-то и не нуждаемся, чтобы ты "комиссарил". Мы таких, как ты, даже на племя оставлять не станем. Прямо на убой посылать будем... Не нравится? - засмеялся Комлев. - Проваливай!

Харченко выскочил из вагона, крикнул на прощание:

- Железной рукой революционной справедливости мы задушим власть насильников и посягателей... вот как!

Поезда еще выходили из Мурманска, во всяком случае - при оружии и смелости - за Кандалакшу выбраться было можно. Комлев похлебал баланды, достал маузер, натискал обойму желтыми головками патронов.

- Эй, ребята! - обратился к нарам. - Я пошел... Ежели не вернусь живым, разрешается отряду отойти вдоль дороги.

Шагая по шпалам, завернул в буфет, попросил пива. К нему из потемок подступил Небольсин - небритый.