Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 117
- Я разговаривал с Песошниковым, - сообщил таинственно. - Сейчас перегоняем к югу порожняк. Пока не обыскивают. Здесь - конец. И тебе. И отряду... Хочешь?..
- Хочу, - сказал Комлев. - Песошникова я знаю, тебя тоже знаю, вы мужики ничего, с вами жить можно... Да только, инженер, посуди сам: уеду я, ведь радоваться все гады станут. Нет, брат, спасибо, моя статья - здесь оставаться.
- Глупо, - возразил Небольсин. - Кому и что ты докажешь?..
* * *
Звегинцев был занят - Комлеву пришлось обождать в "предбаннике". Тем временем Звегинцев обламывал командира "Аскольда" - кавторанга Зилотти.
- Вы понимаете, - убеждал он его, - что крейсер, которым вы командуете, несет отныне угрозу Мурманску и той власти, которая всенародно установилась на Мурмане.
- Угрозу? Не понимаю.
- Необходимо сдать боезапас!
Зилотти искренне возмутился:
- Крейсер "Аскольд" - единственный на рейде, который сумел при всеобщей анархии и развале на кораблях флотилии сохранить боеспособность и традиции русского флота{20}.
- Русского флота, кавторанг, давно не существует!
Лучше бы Звегинцев не произносил этой фразы - Зилотти даже передернуло в бешенстве.
- Генерал! - сказал он, шагнув к столу. - Вы чего от меня добиваетесь? Чтобы я пошел на сговор с вами и своими же руками снял орудия и опустошил погреба? Нет! Меня поддерживает команда, а я буду поддерживать ее, как командир этой команды...
Звегинцев тихо объяснил:
- Там большевики... Орудия вашего крейсера поддерживают и большевистский Совжелдор, и бандита Комлева, который, вооруженный до зубов, сидит в нашем городе.
Но даже это предупреждение не могло остановить сейчас кавторанга Зилотти - честного человека, глубоко страдавшего за позор разоружения кораблей русского флота.
- Я не знаю, кто там у меня в палубах - большевики или черти завелись. Но даже пусть нечистая сила, резолюция у них на шабашах правильная. Лишь мой "Аскольд", единственный из всей Северной флотилии, способен ныне принять бой с честью, если придется, и разоружить крейсер я не дам!
Выскочив в приемную штаба, Зилотти увидел Комлева. Кавторанг накинул на плечи черный плащ; литые из меди львиные головы отчетливо горели на черном габардине. И совсем неожиданно он выкинул руку для пожатия.
- Я бежал от большевиков... от вас! - сказал Зилотти Комлеву. - Но вот как странно все в жизни: я солидарен с большевиками здесь... в Мурманске! Прощайте, товарищ Комлев. - И черный плащ по-байроновски взметнулся за кавторангом.
Комлев, вздохнув, шагнул в кабинет к Звегинцеву, который приветливо поднялся навстречу:
- Я очень рад, что вы явились, не артачась, на большевистский манер, благо дело, по коему я желал бы беседовать с вами, не терпит отлагательства... Советская власть, можно считать, уже рухнула. Оставим политику! Я русский аристократ, вы русский простой человек. Но на протяжении многих веков мы, аристократы и простолюдины, стояли рядом. Все испытания, выпавшие на долю России, ложились столетьями поровну на ваши и на наши спины. Иногда даже больше на наши спины, а вы только подкрепляли нас снизу... Так вот что я хотел вам сказать; еще раз предлагается вам, вернее, всему вашему отряду включиться в состав Мурманской краевой армии, и тогда... Сначала сдайте оружие!
- Для начала я его не сдам, - ответил Комлев. - Еще что?
Звегинцев потускнел и хмыкнул:
- Вы знаете, что в Москве убит германский посол Мирбах?
- Я плюю на барона Мирбаха!
- А в Москве восстание левых эсеров, и Ярославль, и Муром, и Рыбинск тоже восстали.
- Плюю на левых эсеров!
- А у нас на Мурманске вводится осадное положение.
- Плюю на вашу осаду!
- Так мы ни до чего не договоримся...
- А неужели ты думаешь, генерал, что мы с тобой когда-нибудь договоримся? Наш расчет сейчас - пулями... - Рука Комлева, черная и жесткая, полезла в кобуру: - Могу и сейчас... Хлопну, как барона Мирбаха, а потом разбирайся. Нет! - И пальцы злобно застегнули оружие. - Нет, повторил Комлев, - это слишком хорошо для тебя. Меня уже не будет. Я знаю. Но пусть тебя осудит народ... Черт с тобой, генерал, живи!
... В этот день забастовала железная дорога. Расчет Комлева был верным: пока его отряд находится в Мурманске, рабочие не побоятся выступить против интервенции. Вагонников поддержали тяговики, и дорога встала. Над тундрой вдруг замычал и гудок лесопильного завода "Дровяное" (там поддержали дорогу стачкой).
Небольсина вызвали в Военный союзный совет, и майор Лятурнер сказал ему дружески:
- Аркашки, что у тебя с дорогой?
- Забастовка!
- Некстати!
- Она всегда некстати. Тем более на дороге.
- Надо что-то сделать.
- Лятурнер, ты всегда даешь премудрые советы. Если ты находишь, что надо что-то сделать, так возьми и... сделай.
- Сделай ты, как начальник дистанции.
- Пожалуйста, - согласился Небольсин. - Только прошу выплачивать мне два миллиона франков в месяц. Потому что обойти шесть тысяч рабочих и каждого уговорить я не в силах на свои русские рубли, которые уже ничего не стоят.
- Почему шесть тысяч рабочих? - поразился Лятурнер. - Мы всегда считали, что на дороге шестнадцать тысяч.
- Я тоже так считал. Но рабочие разбежались. А каждого тянуть на работу за воротник я не могу...
Тогда в Мурманске были закрыты все хлебные лавки. Но стачка продолжалась.
Комлев пришел в мурманскую контору Совжелдора, где верховодил Каратыгин. Вынув нож, чекист обрезал провода телефона.
- Ежели ты, гнида, - сказал он протрясенному Каратыгину, - хоть пикнешь, то я тебя... Созывай свою говорильню!
Комлев выступил с речью, - он не мастер был говорить.
- Еще они не победили, - сказал Комлев, свистя простуженными бронхами. - Еще мы победители! Советскую власть так не спихнешь, как вагон под откос... Я предлагаю: собрать честных людей, аскольдовцы пойдут за нами, грохнуть из главного калибра. И пойти прямо на Кемь, вдоль полотна, чтобы освободить наших товарищей... Кто против?
- Мы! - ответили из-за спины, и Комлев испытал страшную боль, когда ему вывернули руки назад.
- Кто же это "вы"? - кричал он, склоненный, стоя на сцене барака и глядя в зал, где измывались над ним мурманские совжелдорцы. - Кто же это вы такие, что против? Так сдерните тогда красный флаг с крыши - не позорьте его... Вам смешно? Но, погодите, я еще не все сказал... Я плюю на вас, вот так!
И он плюнул в этот продажный зал, где щерились, под масть Каратыгину, предатели. И тогда его потащили в "тридцатку".
Поручик Эллен уже поджидал его и встретил даже приветливо:
- Коллега, позвольте вам представить моего секретаря Хасмадуллина... Удивительный тип! С одного удара вышибает четыре зуба. У вас зубы-то очень хорошие.
Комлев посидел. Подумал. И усмехнулся:
- Зубам моим позавидовал? Так я тебе все зубы здесь на столе и оставлю... Не жалко! На, бери...
И вынул вставную челюсть. Положил ее перед поручиком. - Мне настоящие зубы еще в девятьсот пятом году при полицейском участке выстегали. По причине вполне уважительной: потому как я был забастовщиком, и сейчас... Ну что сейчас! - И Комлев, встал. - Я ведь знаю: живым мне не быть...
Хасмадуллин закинул сзади звериную лапу, сдавил Комлева хваткой под горло и потащил вдоль длинного коридора.
Мимо проходила секретарша, посторонилась:
- Мазгутик, кого это ты потащил?
- Самого главного... Добрались!
Комлева не убили. Небольсин встретился с ним еше один раз, но уже в другом месте...
Не дай бог никому такой встречи!
* * *
Женька Вальронд спросил у Спиридонова:
- Вы и есть эта самая ВЧК?
- Да. Что вам, гражданин, надобно?
Мичман сел, не дожидаясь приглашения.
- Значит, - спросил снова, - вы и есть тот самый, который карает и так далее?
Спиридонов потянул на шинели своей пуговицу: пора пришить.
- Гражданин, - сказал, - или дело, или выматывай! Вальронд закинул ногу за ногу. Носок мичманского ботинка еще хранил блеск, но подошва была отбита начисто и болталась длинным, несуразным языком, усеянным изнутри гвоздями-зубьями.