Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 129
Женщина посмотрела на него с каким-то испугом и ответила:
- Нет. Не я...
Вальронд спросил потом у нее:
- Очевидно, вы спасаетесь от большевиков?
- Да. Пробираюсь в Архангельск и... дальше.
Поезд тронулся, а за вагоном еще долго бежали кричащие люди, подбрасывая поклажу на спинах; хватались за выступы, и напором скорости их сшибало под насыпь. Вальронд печально погладил девочку по льняным волосикам. "Вот и еще одна эмигрантка... Что-то ждет ее там? Наверняка забудет и русский язык..."
- Тебя как зовут? - спросил он.
- Клава...
- Какое славное имя... Сахару хочешь?
Маленькая княжна посмотрела на мать.
- Дайте, - согласилась Вадбольская, отвернувшись.
- Вот тебе кусочек сахару, маленькая княжна с красивым именем Клава. А мы с твоей мамой будем смотреть в окно.
- Я тоже буду смотреть в окно, - ответил ребенок.
- Хорошо. - И Вальронд пересадил девочку поближе. - Уступаю тебе место. Смотри в окно, а я, с твоего разрешения, буду смотреть на твою маму. Пожалуй, это интереснее любого пейзажа, ибо такой красивой мамы, как твоя, я еще не встречал в своей удивительной жизни...
Женщина действительно была очень красива. С тонкими, благородными чертами. И зубы испанки на смуглом лице. Улыбка - словно перлы океана.
Звали женщину - Глафира Петровна.
- А вас? - спросила она, ради знакомства.
Вальронд вздохнул:
- Евгений Максимович... Но, поймите меня правильно, княгиня, во мне что-то есть такое, что мешает людям называть меня так. Меня почему-то все зовут просто Женька...
Так они и приехали. Вальронд опоздал.
Какая ширь! Какой простор! Какая синь!
Ах, как высоко взмывают чайки над Северной Двиною! И какая она величавая, гордая, плавная, - эта река, несущая гулкие утробы океанских транспортов и косые паруса поморской шхуны. Вот он, красавец Архангельск, до чего же хорош этот город, весь в зелени бульваров, весь ромашковый и древний, какая стать в таможенных башнях, как заливисто поют петухи от Соломбалы, как звонко подпевают им паровые веселые пилы от Маймаксы...
Город был на другом берегу, и с вокзала пришлось плыть на речном трамвайчике. Вальронд еще раз погладил девочку по головенке, и она доверчиво прижалась щекой к его черной флотской штанине. Вадбольская стояла на палубе, под белым тентом, - женщина смотрела на наплывающий город жестко, недоверчиво, мрачно...
- Глафира Петровна, - сказал ей Вальронд, - у меня к вам есть одна просьба, не совсем обычная.
Вадбольская ответила, не повернув головы:
- У вас просьба, мичман, как раз обычная. Но вам это не нужно, как не нужно и мне... В переписку же я не вступаю. Через несколько дней моей ноги не будет в совдепии.
- Вы ошиблись, - ответил Вальронд. - У меня просьба к вам иная... Я очень опоздал. И попрошу вас пройти со мною до штаба. Не сердитесь, Глафира Петровна, но присутствие такой очаровательной женщины, как вы, оправдает мое опоздание.
Вадбольская долго и заливисто смеялась.
- Ах, мичман! Вы бы знали, до чего же вы милы... Хорошо! Я согласна пройти вместе с вами до штаба. Но - не больше...
Так оно и случилось. Адмирал Виккорст при виде Вальронда сразу рассвирепел, словно бык, которому показали красную тряпку.
- Мичман, когда вы были обяза...
И - всё, выдохся.
- Однако вы немножечко опоздали мичман, - промямлил адмирал, не сводя глаз с молодой красавицы.
Вадбольская игриво выгнула руку, словно перед зеркалом.
- Я думаю, - сказала, - что не стоит мешать чисто военным разговорам. Мой дорогой! Итак, до вечера.
Вальронд принял "игру" и поцеловал ей руку.
- До вечера, моя прелесть! - ответил он весело, с вызовом. А сам думал: "Пусть почернеет старый адмирал Виккорст..."
В благодарность за вологодскую посадку княгиня Вадбольская отлично разыграла роль любимой и влюбленной женщины.
И, сделав свое дело, она величаво удалилась...
Адмирал Виккорст уцепился в Вальронда взглядом, гневным от неправедной мужской зависти.
- Где вы болтались, мичман? Вам когда надо было быть на Мудьюге? Впрочем, - снова помягчал он, - расскажите, откуда вы раздобыли такую красавицу?
Вальронд вдохновенно спросил, адмирала:
- Могли бы вы, адмирал, в молодости пожертвовать ради такой женщины тремя днями службы?
- Вы меня плохо знаете, мичман! Ради такой женщины я бы вообще не являлся на службу... лет пять - не меньше!
- Вот! - захлопнул Вальронд ловушку. - А я просрочил, увы, только три дня.
- Это непорядок, - заметил Виккорст, но, сменив гнев на милость, подписал командировочную задним числом. - Через два часа, - сказал напутственно, - отходит на Мудьюг буксир со снарядами. От соломбальской пристани. Прошу никаких "До вечера, моя прелесть!". Все эти прелести, заключил Виккорст, потирая руки, - остаются с нами... в Архангельске! Мичманам таких женщин по уставу иметь не положено. Ибо это попахивает распродажей казенного имущества на подарки... Всего доброго, мичман!
Вальронд вышел из штаба флотилии, и свежак упруго ударил его в лицо. "Как удачно все обошлось!" - думал он, радуясь, что остался вне всяких подозрений. Возле соломбальской пристани, вровень с буксиром, качался пузатый военный ледокол "Святогор". Ну как было не заскочить на минутку, чтобы повидать старого приятеля по корпусу?..
И долго стояли в тесной каюте, хлопая один другого по спинам: кто крепче? кто больнее?
- Николаша! - говорил Вальронд.
- Женька! - говорил Дрейер.
- Ну, как ты, поручик чертов? Лед колешь?
- Колю. А ты, мичман дымный? Наводишь?
- Навожу... Накрытие за накрытием...
Но уже ревел буксир, спешащий на Мудьюг. Пришлось прощаться.
- Мы увидимся. Нам надо о многом поговорить.
- Конечно, - отвечал Дрейер. - Нам есть о чем поговорить!..
Буксир, груженный боезапасом, тихо плыл заводями двинской дельты, мимо островов и пожней, на которых паслись коровы. Скрипели по бортам корабля колодезные журавли, и волна реки, разведенная буксиром, пригибала осоку и вскидывалась до буйных ромашковых разливов. Купала их, клонила и снова выпрямляла...
Белое море чуть-чуть качнуло привычно, но вскоре и Мудьюг показался. Очень удобный остров для обороны Архангельска. Две батареи (по четыре ствола в каждой) пронизывали морскую даль темными орудийными жерлами...
Долго шагал по песку. Очень глубокому - едва ноги вытягивал. Два скучных офицера в блиндаже хлобыстали дрянной норвежский ром, называемый норвежским только потому, что в Норвегии его половинили с водкой и продавали потом в Россию. Пахло в блиндаже нехорошо - как-то подло и грязно.
Встретили Вальронда офицеры совсем неприветливо:
- С Мурмана? Ого, морячок... А мы вот армейские. Тебя к столу не зовем, у вас паек лучше нашего.
- К кому мне обратиться? Кто командир батареи?
- Здесь все командиры. Теперь так: кто главный большевик, у кого глотка шире, тот и мудрит над нами... Анекдоты знаешь?
- Нет. Глупостей никогда не запоминаю.
- Ну, валяй тогда к комиссару. Он тебя живенько проагитирует, какая Советская власть мудрая, хорошая и благородная. И мы все здесь от нее счастливы... Просто упиваемся от этой власти, чтоб ее за ноги разорвало!
Вальронд вылез из блиндажа в препоганом настроении. Конечно, на Мурмане он о Советской власти и не такое слышал, этим его не испугаешь. Но эти затерханные армейцы наверняка только табанят. И могут ли они понимать в наводке по движущейся морской цели? Наверняка лупят в белый свет, как в копеечку...
- Где командир? - спросил Вальронд на батарее.
- Командир-то? Да у Лаваля гуляет.
- Это как понимать?
- Ресторан есть такой в Архангельске... Мы там не были, дело такое не нашенское, мы больше по пивным шлындраем.
- Ладно, - сказал Вальронд. - А комиссар есть у вас?
- Есть, - ответили. - Вон как раз идет от погребов.
Вальронд бессильно опустился на кочку, сорвал травинку.