Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 148

Вот в таких-то условиях и стали ковать белую армию на севере. Начал Марушевский, как и положено убежденному монархисту, с введения погон. Боже! Что тут началось: старые боевые офицеры бились в истерике - что угодно, только не погоны. Погон боялись после февраля и октября 1917 года как чумы. Таких трусов Марушевский сажал на гауптвахту. Кокарды, погоны, ордена, именное оружие - Володинька обвешивал офицеров заново... Удалось!

Правда, заходить в пивные офицеры теперь боялись: там сидели за кружками солдаты и спарывали погоны каждому. А отправка на гауптвахту встречалась истерией - весьма показательной:

- Господа! Прощайте, меня уводят на расстрел...

Князь Леонид Гагарин обходил архангельских букинистов:

- Нет ли у вас устава внутреннего и дисциплинарного?

- Что вы, молодой человек! Революция их давно уничтожила...

Нашли экземпляр как библиографическую редкость.

- Двадцать пять рублей, - загнул букинист.

- Велено купить, сколько бы ни стоило...

Отпечатали в типографии Архангельска - с ятями. Читали вслух, с выражением, как забытые вирши. Кое-как армию собрали.

Теперь ее ранжировали, одевали, вооружали - под наблюдением англичан. Первым делом вояки неслись в "Солдатский клуб", где дружно скупали все бутерброды и весь табак. Вечером приходили в клуб иностранцы: шалишь, лавки уже пусты - здесь побывали русские.

- Русские слишком нахальны, - говорили тогда. - Надо выделить для них отдельный стол... Ну их к черту!

Вмешался в это дело Союз христианской молодежи в Америке: он откупил большую посудную лавку, устроил в ней клуб для русских; в руки американских идеологов попали не только желудки, но и головы русских солдат - они их дурили в этой лавке как могли. Однако бутерброды здесь были куда как жирнее, нежели скромные английские сандвичи и засохшие пудинги. В благодарность за это Союз христианской молодежи выкачивал из русских лесов меха лисиц, белок и горностаев... О'кэй!

- А теперь, - объявил генерал Марушевский, - пора создать клуб георгиевских кавалеров. Именно отсюда, из "Георгиевского зала", перенесенного из Москвы в Архангельск, мы и станем черпать сливки доблестного русского офицерства... Кстати, господа, еще раз прошу вас всех: перестаньте танцевать!

Ох, сколько было танцев в Архангельске... Куда ни придешь - везде танцуют. И везде пьют. А напившись, калечат один другого кулаками, стульями, пулями и шашками. Винный угар носился в морозном воздухе... Офицеры по утрам жевали чай, корицу, всякую дрянь, чтобы не пахло. Стоит человек, лыка не вяжет, колеблется, но понюхай его - нет, ничего не пил, не пахнет...

Дело теперь прошлое - можно посочувствовать и Марушевскому: ему было трудненько. Казалось, что из Стокгольма генерал заехал прямо в царство мертвых душ - и очень боялся оказаться Чичиковым. Какие-то тени прошлого окружали его. Вот появился вдруг тихий, весь в черном, Терещенко, министр Временного правительства, и, никому ничего не сказав, скрылся незаметно. Приходил в губернское управление американский профессор Арчибальд Кулидж от военной промышленности Штатов - и, послушав, о чем говорит Чайковский и его окружение, вдруг серьезно заболел - с трудом доставили профессора на родину... "Впрочем, - размышлял Марушевский, - я здесь калиф на час: приедет генерал Миллер, и пусть он расхлебывает..."

Фронт застыл, уже подмороженный. "Пробки" интервентов, засунутые в горло реки и в колею дороги, сидели крепко, закрывая Архангельск от натиска большевиков. Колчак, свергнув власть Директории, рванулся через Урал... Он уже близок: сани с солдатами едут по горным отрогам; впереди Екатеринбург, Пермь, Вятка. Адмирал объявил себя верховным правителем, и все остальные правители (в том числе и архангельские) должны ему подчиняться.

- Это возмутительно! - ругался старый Чайковский. - Колчак поступил с Директорией так же, как этот хулиган второго ранга Чаплин-Томсон со мною в Архангельске... Признав заговорщика Колчака, я должен тогда признать и правоту заговорщика Чаплина?..

Это случилось, когда из Ливерпуля - на помощь армии Колчака - уже вышел ледокол "Соловей Будимирович"; ледокол явно опаздывал, и массивы арктических льдов вот-вот готовы были сомкнуться за Диксоном, закрывая пути в устья великих сибирских рек. Все в Архангельске были радостно возбуждены: крах большевизму ощущался близко, как никогда...

В один из этих дней к Марушевскому проник губернский комиссар (точнее - вице-губернатор) Архангельска, лидер партии народных социалистов Игнатьев.

- А знаете, генерал, - сказал он, - пока тут французы торгуют чулками и пудрой, практичные англичане покупают у нас Кольский полуостров с его богатствами и бухтами.

- Как? - подскочил Марушевский. - Весь Мурман?

- Весь.

- Это... грабеж.

- Но Чайковский продаст. Куделя с паклей до сих пор сидят у него в печенках, и он должен как-то компенсировать убытки.

- А кто купит? - спросил Марушевский.

- Покупатель вполне почтенный... сам Шеклтон!

И тут завихрило, закружило... началось.

Лютый мороз обрушился нежданно, как удар меча.

Вот и зима - стой, реки; стой, корабли; стой, солдат.

- Вперед, бойцы Шестой героической... вперед - по снегам!

* * *

- А разве вы этого не знаете? Это же трава сеннеграс, она кладется в башмак солдата, чтобы впитывать потную влагу. На куртки пойдет медвежий мех. Рукавицы - лучше всего из собачьего. Обувь "финеско" шить следует из шкуры самца, снятой с головы оленя, и обязательно мехом наружу... Зима началась, и я получил работу по сердцу: поездки на санях и, снаряжение полярных экспедиций. Отсюда я вижу свою звезду - она сверкает мне, как драгоценный камень: одинокая и непостижимая. Господи, только помоги Архангельску победить Москву!

Человека, говорившего так, звали Эрнст-Генри Шеклтон. Известный полярник, теперь он имел чин майора. Он прибыл на север России как советник генерала Мейнарда, командовавшего британскими войсками на Мурмане. Шеклтон имел определенную задачу: подготовку и снаряжение карательных экспедиций против большевиков. В первую очередь - против отрядов чекиста Спиридонова, ведущих зачастую борьбу партизанскую - на лыжах, лесными тропами, среди скал и полярного безлюдья. Сани, собаки, рацион, упряжь, одежда, вооружение - все это входило в рассмотрение Шеклтона...

Шеклтон был очень интересным и мужественным человеком, он много сделал для науки, и мы не будем оскорблять его памяти. Мы будем говорить только о майоре Шеклтоне. Вот он! - типичный англичанин, с сочными губами; приятный склад лица, редкая улыбка, крепкие мышцы следопыта... Одна только деталь в нем необычна: в петлице френча - русский орден святой Анны. Да, никто из полярников не пожинал столько лавров, как этот человек. Шеклтон был так популярен в мире, что с почестями проник ко дворам древних династий Европы - к Гогенцоллернам в Берлине, к Габсбургам в Вене, к Романовым в Петербурге (кстати, все эти три династии лежали теперь в развалинах и прахе)... Россия же обласкала Шеклтона словами приветствий еще Шокальского и Семенова-Тян-Шанского; тогда как раз был расцвет русско-британского альянса, и Николай Второй дал Шеклтону двухчасовую (это очень много!) аудиенцию, в конце которой приколол орден Анны на смокинг "великого британца". И вот он снова в гостеприимной России...

Язык Шеклтона - это язык колонизатора.

- Интересы Британской империи, - делился он вечерами с генералом Мейнардом, - всегда были близки мне. Понятие империи наполнено для меня реальным содержанием. Королевство представляется мне сокровищницей громадной ценности. Увеличение же этих ценностей есть моя основная обязанность... Я ищу, везде ищу и буду искать ничейные земли для короны!

И величественный Мурман показался ему "ничейной" землей. К себе его! Под британскую корону! Скорее!

Обходил на корабле уютные тихие бухты, лежавшие в застывшем покое, ловил рыбу на крючок, даже без наживки, ласкал пышные меха с глубоким подшерстком, крошил молотком кристаллы горных пород, видел, как убегает от него в глубь земли жила никеля. А вокруг - ширь, ширь, ширь, и в морозном паре гремели могучие мурманские водопады... Шеклтон задыхался - от миллионов, которые валялись у него под ногами. Вторая Аляска лежала перед ним, почти покорная...