Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 147

А время от времени - над этой тишиной - возглас:

- Э, русска! Пуль-пуль не надо! Книжки давай...

- Потерпи, милой! - несется ответное. - За ними поехали.

- Эй, русска! Давай скорее, а то уйдем... Нам холодно!

Наконец литература прибыла, и ее пачками, словно гремучие гранаты, перебрасывают на сторону противника. Проходит день, два, три... До чего же тихо - даже не верится. Только шумит лес.

Боец поднимает голову, вглядывается в рассветную синь.

- Чисто, - говорит он, вставая в рост. - Пошли, ребята, скорее. Пока беляки не нагрянули. Те нашим книжкам не верят...

И верно: недавно отрытые капониры пусты, на рельсах еще стоят тележки с бомбометами. Американцы ушли, бросив фронт, - они ушли в Архангельск, и там их в глаза называют "дезертирами". Но ссориться с ними тоже нельзя: у них - техника, самая лучшая, у них - обувь, самая выносливая, у них - денег хоть завались. Американцы очень нужны в этой войне...

Самокин собрался выехать на передовую, и Землячка напутственно сказала ему на прощание:

- Ты ведь понимаешь, что пуля - дура: убьет, и нет человека. А слово, оставляя врага живым, делает .из него друга. Не только воспитать своего бойца, но надо и перевоспитать солдата противной нам стороны, - именно так и ставится задача! И я уже чувствую, что лучшими агитаторами за окончание интервенции будут сами же интервенты!

- Это очень заманчиво, Розалия Самойловна: победить интервенцию ее же солдатами, - ответил Самокин. - Но я как-то плохо верю в братание. С немцами тоже братались изрядно, только мы, как последние дураки, после братания втыкали штык в землю, а немец тут же с великой радостью пер на нас дальше...

Встреча с американским полковником была назначена на поздний вечер. Сиреневые тени легли на землю. И без бинокля было видно, как вышел из деревни одинокий человек. В мятой фетровой шляпе, в макинтоше штатского покроя, на ногах - обмотки, как у солдата, а тонкие ноги ступали при этом очень уверенно.

Остановились - один напротив другого, шагов за пять.

Разговор начал американский полковник:

- Почему вы стреляете в нашу сторону? Мы ведь не враги. А война окончена.

- Однако, - возразил Самокин, - не мы же пришли к вам в Америку, - это вы сейчас на нашей земле.

- Верно подметили, - захохотал полковник. - Я и сам не знаю, как мы сюда закатились. Сначала нам внушали союзные чувства к русскому народу, теперь говорят о стратегических соображениях. Но какой нам смысл разрушать русские деревни, и без того несчастные? Мои солдаты спрашивают у меня, а я многого сам не понимаю... Но так продолжаться далее не может!

- К сожалению, так продолжается слишком долго!

- Но разве нам это нужно? Я и мои, солдаты, мы полностью признаем мистера Ленина, мы уважаем его и против большевиков сражаться не намерены. Что же касается англичан, наших союзников, то в британских войсках тоже заметно брожение...

Самокин спросил о белой армии и получил резкий ответ:

- С этой белогвардейской сволочью мы, честные американцы, ничего общего не имеем. Разбирайтесь с ними сами! А я от имени своих солдат выражаю вам восхищение стойкостью вашей армии...

Полковник подошел к Самокину ближе, долго расспрашивал его о системе нового Советского государства. Литературу он взял охотно. Расстались они довольные друг другом. А рано утром на этом участке фронта разгорелся жестокий бой. Оказывается, ночью американцев сменили русские офицеры. Сменили умышленно, ибо американский полк, проникнувшись большевистскими настроениями, замышлял восстание на январь 1919 года. Однако не удалось: многих солдат полка арестовали...

За океаном госдепартамент САСШ осенью получил сообщение: только арест "большевистских агитаторов" предотвратил вооруженный мятеж в войсках...

* * *

Генерал Марушевский был столь маленького роста, что когда он сидел, то ноги свешивались, не доставая пола. От этого в армии его заспинно называли: "Володинька..." А перед Володинькой массивной глыбой возвышался Эдмунд Айронсайд. Отлично выбритый с утра (и вечером опять побреется), с голубыми глазами, совсем еще молодой парень. Это был человек, предвосхитивший поэзию империализма Редьярда Киплинга: мальчиком он убежал из пансиона, зашагав в рядах колониальных войск по знойной Африке:

Только - пыль, пыль, пыль

От шагающих сапог...

Когда наступление генерала Пуля на Вологду с треском провалилось, в Англии сочли, что лучше "молодчаги Айронсайда" не найти. Ему дали временное звание генерала{25}, чтобы он чувствовал себя уверенней, и - вперед, во славу Англии... Пора уже пожать руку Колчака в Котласе, у слияния трехречья!

Марушевский невольно задумался перед этой глыбой. Уже само назначение в командующие молодого сорванца с временным генеральством свидетельствовало, что Англия придает войне на севере характер экспедиции в дикую, малокультурную страну. Марушевского это коробило. Но было уже совсем непонятно, зачем, вызывая его, Володиньку Марушевского, из Стокгольма, старый Чайковский вызвал в Архангельск и генерала Миллера.

Два командующих - при армии, которой еще не существует. О создании этой армии Марушевский и беседовал сейчас с Айронсайдом, который настаивал на скорейшем образовании русских полков. Нисколько не стесняясь, он утверждал, что русский офицер плох, но зато благонадежен, а русский солдат прекрасен, но совсем уже не благонадежен. На это Марушевский ответил Айронсайду, что любую армию, прежде чем ее пустить в дело, надобно выдержать какой-то срок в казарме, дабы воспитать ее... Айронсайд подумал над этим и сказал:

- Хорошо! Мы пробудем здесь ровно столько, сколько вам понадобится для организации и обучения этой армии... - Казалось, дал понять точно: не уйдут!

В низу лестницы Марушевского встретили два русских полковника: Сергей Констанди, потомок балаклавских контрабандистов, и князь Мурузи в чине английского лейтенанта. Обеспокоенно они спросили своего генерала:

- Ну, что там слышно от англичан, Владимир Владимирович?

Марушевский пожал плечами, дольше обычного натягивал перчатку, - он был взволнован и даже... оскорблен.

- Я не ошибусь, - ответил, - если скажу так: политика союзников здесь колониальная. Именно такая, какую они применяют в отношении цветных народов. Господа! В русском человеке очень развито инстинктивное чувство. И вот заметьте, с каким недоверием относятся в Архангельске к англичанам... Но у нас, господа, нет иного сейчас выхода: мы вынуждены принять помощь даже от явных колонизаторов. Давайте будем для начала наводить порядок...

Порядка не было. Сверкая огнями, празднично украшенный, стоял посреди Двины французский пароход-магазин "Тор", и оттуда наплывала на город беззаботная музыка. Сновали катера с покупателями - колониальная лавка работала вовсю. "Тор" был загружен исключительно предметами парижской роскоши: дамские лифчики и корсеты новейших фасонов, духи от самого Коти, парфюмерия, сладости, вина, ажурные чулки, воздушные туфельки... И все это можно купить, только имей деньги!

Не было порядка, но не было и денег. В городе усилился ночной грабеж; стреляли так лихо, словно щелкали семечки. По низам Архангельска околачивались темные, подозрительные люди - без документов. Кто они? На призыв Чайковского к населению вступать в ряды армии откликнулись два-три гимназиста. Повторялась та же история, что и с большевиками: рабочий Архангельска в белую армию не шел. Но, кажется, призови его теперь в Красную Армию - он взял бы винтовку с радостью. Большевиков уже стали называть: наши...

Маймакса, Бакарица, Соломбала снова были впереди, протестующие: эти пригороды играли в Архангельске такую же роль, как и крейсер "Аскольд" когда-то в Мурманске, - их боялись интервенты. А что мужик в северной деревне? Не он ли бунтовал против Советской власти? Не деревня ли идет на поводу у эсеров?..

Ну, так пусть сами эсеры и расскажут нам об этом: "Трудно передать деревенские настроения... Тут и злоба на богачей, которые остаются в деревне, и зависть ко всякому, кто может спокойно сидеть дома, и надо всем этим - упорное нежелание воевать. Жутко становится, когда послушаешь их речи. Одни ни за что не пойдут на войну, пусть лучше их убьют в деревне, другие - пойдут, но при первом же случае перебегут к большевикам, чтобы опять восстановить власть народа, власть бедноты..."