Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 149

Вот что он говорил в эти дни:

- Отсюда, из бараков Мурманска, мне уже мерещится золотое будущее. Я смолоду верил, что мне предопределено судьбою и богом иметь миллионы, и я нашел свою золотую жилу... здесь! Одним ударом я разрешу все свои затруднения, добуду колоссальное состояние, которое я просто призван иметь как англичанин... Только бы Архангельский Совет сумел победить Совет Московский!

Генерал Мейнард, более практичный, придерживал его пыл:

- А если здесь не удастся?..

- Тогда, - отвечал Шеклтон, загораясь снова, - я проломлюсь через льды в море Бофорта... Меня уже зовут манящие голоса эльфов, все очарование тайны неведомой Чукотки, - Чукотка тоже земля ничейная. Я вижу свою звезду. Одинокая и непостижимая, она сверкает мне из полярных льдов, как драгоценный камень... Не спорьте, генерал! Только бы Совет Архангельский победил Совет Московский, и тогда моя судьба решена...

Бедный Шеклтон! При полной политической безграмотности, ему казалось, что в России были два "Совета" - Архангельский и Московский, и вот они не поладили, и на этом можно теперь хорошо нагреть руки... Я еще раз говорю: имя Шеклтона слишком уважаемо в нашей стране, и мы не будем оскорблять его светлой и достойной памяти. Но из песни слова не выкинешь, и вот что пишет советский биограф Шеклтона - Никита Болотников: "Нельзя оправдывать заведомую подлость только потому, что человек, совершивший ее, благородно вел себя в других условиях... В то время как другой полярный исследователь, "великий норвежец" Фритъоф Нансен, всячески способствовал тому, чтобы спасти советских людей от голодной смерти, - прославленный полярник Эрнст Шеклтон голодом и силой оружия пытался сломить их волю..."

Что ж, будем знать о "великом британце" и это! Мурман был продан, и этот эпизод, пожалуй, самый мрачный из всей истории интервенции в России.

Глава пятнадцатая

Аркадий Константинович Небольсин принял от бабы-поварихи тарелку с гороховым супом, поверх которого плавал жареный лук, и долго озирался, выискивая свободное место. Был как раз обеденный час, и столовая Мурманска - распаренная, промерзлая, провонявшая грубой пищей - трещала от наплыва голодных людей.

Нашел место - возле печника дяди Васи, и тот сказал ему:

- Кистинтиныч! А меня опять за холку тянут...

- Куда?

- В "тридцатку", чтоб она горела.

- За что?

- Да я вить, Кистинтиныч, паспорт потерял.

- Дядя Вася, - сказал Небольсин, - ты помалкивай.

- Я и то молчу... Передние-то зубы мне в прошлый раз выбили. Жую-то пишшию во как: боковушками. А ну как и эти выскоблят? Совсем без клещей останусь...

Печник ушел, а Небольсин взялся за ложку. Вот уж никто бы не догадался, что эти дни были наполнены для инженера гордостью. Небольсина просто разрывало от счастья! А что причиной тому? Причина для гордости каждого русского человека была очень основательная: постановлением ВЦИК был уничтожен позорный, грабительский Брест-Литовск договор с немцами. И надо было душевно перестрадать этот позор, чтобы теперь так озолоченно и возвышенно радоваться! Именно с этого дня Небольсин, средний русский инженер, искренне поверил в проницательность Ленина и признал его вождем русского народа... Мало того! Когда в руки инженера попал текст постановления, он его аккуратно вырезал ножницами и спрятал в тайнике своего желтого американского бюро. Ему казалось тогда, что этот акт имеет прямое отношение и к судьбе дороги, громыхающей пустынными перегонами...

- Инженерна-ай, - послышался грубый голос, - иди сюды-тко.

Это подзывал его отец Ионафан, настоятель Печенгской обители. Аркадий Константинович переставил свою тарелку, поздоровался с монахом. Рядом сидел французский солдат и, расправляя лазоревые бумажки франков, что-то подсчитывал, шевеля губами.

- По делу приехали, отец Ионафан? - спросил Небольсин.

- Да вишь ты, - ответил игумен, хитро поблескивая глазками, - силов моих боле не стало на арестантов смотреть.

- Выходит, и правду говорят, что у вас там тюрьма?

- Еще какая! Вырыли с осени яму в земле, сверху досок наклали, а людишек туда - "прыгай", говорят. Для охраны же юнкерят прислали. Тех, кои еще Зимний дворец берегли... Сопливый народ, а фанаберии - тоже хоть отбавляй. Комендантом - англичанин. Непьющий. Только курящий. По фамилии Смолл, вроде смола, я так и запомнил для удобства жизни... И липнет он ко мне, и липнет! Юрьева-то нету, - продолжал отец Ионафан. - Никого не стало тута из старых. Все новые! А я вот приехал новому губернатору: давайте, мол, таким макаром - или тюрьма, или монастырь, место божие, что-либо одно. Тюрьма, тады и монастыря не надо...

- А финны не шалят? - спросил Небольсин, жадно глотая с ложки горячий супчик.

- Всяко бывает. Печенге - каюк пришел. Уйди английские корабли с Мурмана, финны придут в Печенгу. Ежели, конечно, наши не поспеют... Да где нашим поспеть-то! Хоть башкой в море суйся - пропала Печенга. А ведь райское место, скажу я тебе... Слышь-ка, - поманил его к себе пальцем монах, - большевики что, разве финнам Петрозаводск да Мурман отдали?

- С чего бы это, отец Ионафан? Нет, пока все наше.

- А финны на картах уже как свои земли метят. Видать, какая-то закавыка в дипломатии вышла. Без драки не разберешься... А ты, инженер, сдал. Сильно сдал, - присмотрелся монах к Небольсину. - Чего так? Молодой, а лицом быстро состарился.

- У меня, отец Ионафан, много жизненных осложнений.

- Это бывает... Ты горох-то вкушай, инженерна-ай, вкушай его. От гороха человек мужества набирается. Это харч достойный! - отец Ионафан удалился.

Под носом француза, считавшего деньги, висела прозрачная капля, и эта капля испортила аппетит Небольсину - он размашисто отодвинул тарелку. И так неосторожно, что гороховый суп плеснул через край - прямо на франки, поверх которых лежали британские фунты, русские екатеринки и керенки. Француз очень спокойно взял Небольсина за ворот полушубка и ударом кулака отбросил от стола. Но не на такого напал: Аркадий Константинович тут же перевернул на француза весь стол вместе с посудой и франками. По русскому обычаю, не удержался, чтобы не поддать еще ногою в бок.

- На! - сказал. - Гнида!

Тут его схватили сзади за шею - грохнули спиною на грязный пол. Кто-то перепрыгнул через инженера, и взлетел высокий голос:

- Наших бьют! Ребята, доколе же терпеть? Бей...

Когда Небольсин поднялся, драка уже началась. Англичане плотной и дружной стенкой проламывались к дверям, работая кулаками. Русские дорожники метелили их стульями. Французы дрались с подлецой - осколками от бутылок. Когда прибыл патруль, всех союзников сразу выпустили из столовой, но русских задержали. И к ним вошел генерал-губернатор Ермолаев. Небольсин его ни разу еще не видел: Ермолаев прибыл совсем недавно на Мурман...

- Кто первый начал? - спросил губернатор.

- Очевидно, это я... - сознался Небольсин, вытирая кровь с подбородка. - Но знали бы вы, генерал, до чего же гнусно устроен ныне российский мир! Союзники, спасибо им, что орехи еще на наших головах не колют... Терпеть далее невозможно!

Ермолаев был в кожаной куртке (под авиатора), с погонами генерала, а фуражка - бывшего министерства внутренних дел; в общем, одет был - с бору по сосенке. Заложив руки за спину, он покачался перед людьми на носках ярко начищенных кавалерийских сапог, отвороты которых были обтянуты серой замшей.

- А ты кто здесь такой? - заорал он вдруг на Небольсина.

- Вы мне не тыкайте... Я все-таки начальник дистанции, и еще не хватало, чтобы генерал-губернатор Мурмана разговаривал со мною, как с пьяным сцепщиком.

- Простите, - сказал Ермолаев, срывая с руки перчатку. - Мне вас еще не представили. А это... это ваши рабочие? - спросил уже совсем любезно, здороваясь.

- Да. У нас как раз обеденный перерыв.

- Ваш чин? - поинтересовался Ермолаев.

- Был коллежский советник... когда-то.

- Никто у вас прежнего чина и не отнимал. Я попрошу, господин Небольсин, зайти в управление... У меня к вам есть неотложный разговор. Касаемо дороги и прочего.