Северная Пальмира. Первые дни Санкт-Петербурга. - Марсден Кристофер. Страница 36

Елизавета любила ездить быстро и с шиком. Она ухитрялась преодолеть всю дорогу из Петербурга в Москву всего за сутки, но при этом насмерть загоняла лошадей. Иностранцев поражал и вид лежащих у обочины дороги между Петербургом и Москвой лошадиных туш, и исходящий от этих туш трупный запах. Собственные сани императрицы, которые имели печку и были снабжены различными удобствами, тянули за собой шесть пар лошадей. У каждой пары был собственный форейтор, за кучером императрицы сидел особый главный кучер, специалист в искусстве управления лошадьми. Позади него располагалось несколько камергеров; сани окружали кавалеристы.

Закрытые сани, в которых Елизавета ехала на свою коронацию в Москву в 1742 году, сохранились. Они находятся в Кремле и представляют собой маленькую комнатку с четырнадцатью окнами, обшитую зеленой материей. Внутри есть стол, диван и две двери. Перед тем как императрица отправлялась в путь, вся дорога тщательно выравнивалась; заблаговременно за четыре недели подготавливались и обучались маленькие выносливые русские лошади, которых все это время кормили исключительно овсом. Благодаря хитроумно изготовленной упряжи лошади могли быть заменены буквально в мгновение ока без особых усилий. Ночью дорога освещалась при помощи больших горшков со смолой. Лошадей гнали с большой скоростью день и ночь, и, если какая-то лошадь падала, ее быстро заменяли другой из запасной группы, которая всегда следовала за санями.

Куда большие трудности возникали при переезде из Санкт-Петербурга двора. Следом за императрицей приходилось отправляться огромному числу жителей Санкт-Петербурга. Это были служащие всех правительственных учреждений, военного ведомства, ведомства иностранных дел, казначейства, почтовой службы и так далее, а также огромная канцелярия двора и тысячи рабочих, обслуживающих императорские дворцы. Девятнадцать тысяч лошадей тащили двадцать четыре тысячи человек и их личный багаж, но это было еще не все. В России тогда было исключительно мало предметов домашней обстановки и особенно мебели. Утверждалось, что лучшим средством подкупа в России являлся предмет обстановки английского производства или французская мебель. Таким образом, вместе с громадным набором платьев и официальных нарядов, наряду с тарелками, горшками, сковородками, ящиками с вином и прочими необходимыми для банкетов и балов принадлежностями, требовалось провезти стремительно по дороге в четыреста миль раньше императрицы еще и тысячи стульев, столов, кроватей и занавесок. Конечно, значительная часть всего этого по дороге повреждалась. Каждый из придворных вынужден был перевозить свою мебель с места на место — это очень не нравилось иностранным послам; но если бы они ничего с собой не брали, то им бы нечего было делать по прибытии. И потому каждый раз, когда императрица решала двинуться в путь, весь Петербург переворачивался вверх дном, а потом пустел.

Иноземные торговцы и специалисты-иностранцы в разных областях жили в Петербурге с самого его зарождения и уже успели пустить в нем глубокие корни, как пустили корни в Москве столетием раньше. Англичане, как следует из воспоминаний, по большей части были торговцами и изготовителями седел. Немцы работали механиками, портными, художниками и сапожниками. Итальянцы рисовали портреты, пели и создавали архитектурный облик города. Французы показали куда большую многосторонность, причем кое-кто из них имел обыкновение менять свое занятие почти ежегодно. Прибывший в Россию в качестве лакея нанимался учителем, а потом становился камергером; другой мог быть актером, управляющим, владельцем магазина и чиновником по очереди. Как в то время довольно едко заметил Мэссон, нет другого такого места, как Петербург, где столь же ясно был виден непостоянный, предприимчивый и способный приспосабливаться ко всему французский характер. Большая часть иностранцев обычно при переездах двора вынуждена была двигаться за ним следом, на тех средствах, на которых они могли.

Даже для всегда оптимистичной Елизаветы подобные переезды были серьезным испытанием. Когда в декабре 1752 года она приехала в Москву, то решила остановиться в своих палатах в Кремле, хотя раньше это было не в ее обыкновении. Она всегда предпочитала останавливаться за городом, у Разумовского в Перове, юго-восточнее Москвы, в полутора милях от дворца Головина. Утверждается, что именно в Перове императрица тайно повенчалась с Разумовским осенью 1742 года, хотя так же легко можно встретить утверждение, что золотая корона над церковью Явления Девы в Барышах на Покровке в Москве также претендует на это событие. Разумовскому было пожаловано Перово вместе с Тетерками, Тимошевом и различными другими владениями в мае 1744 года, когда двор находился в Москве. Владения включали в себя огромный дворец и сад с редкими растениями, павильонами, водными каскадами и статуями. От Перова до поместья в Измайлове вела длинная дорога, в парке Измайлова двор охотился, а в Перове проходили праздники. Но на этот раз, однако, императрица выбрала Кремль. Ее камергеры, которые двигались впереди, обнаружили, что проезд к прежней императорской резиденции долгое время использовался для вывоза мусора и навоза, которых было столь много, что они не давали проехать. По приказу началось поспешное очищение дороги, но теперь оказалось, что во дворце селиться нельзя. Архитекторы, среди которых были Растрелли и его ученик Ухтомский, посовещавшись, решили, что здание перестраивать нет смысла — его следует снести, чтобы на его месте возвести новое. И потому Елизавета решила пока пожить во дворце Головина; к этому дворцу было спешно пристроено крыло, в котором могли бы разместиться сопровождавшие Елизавету Екатерина и великий князь Петр. Это крыло протекало так сильно, что вода ручьями лилась сквозь доски.

Елизавете, однако, столь понравилось в этом дворце, что она решила жить в нем и зимой. Но в начале зимы дворец и все его постройки сгорели дотла менее чем за три часа, и императрице пришлось искать убежище в своем доме на Покровке, в то время как Екатерине и Петру пришлось переселиться в старый деревянный сарай одного из зданий в немецком квартале, по соседству с петухами и голодными клопами, а также с ветром, который проникал внутрь сквозь рассохшиеся доски. Но довольно быстро началось восстановление сгоревшего дворца. За работу взялось пятьсот плотников, и 10 декабря 1753 года Елизавета переехала в новый дворец, который был очень мал и имел примерно шестьдесят комнат и салонов; старый дворец сгорел 1 ноября, то есть полутора месяцами раньше. Значительная часть свиты императрицы — примерно три тысячи человек — с золотой и серебряной посудой и с полными денег кошельками остались в Лефортовском дворце на Яузе (построенном Петром Великим для своего приехавшего из Швейцарии командующего и адмирала). Но через два месяца все эти люди оказались без крыши над головой — настала очередь сгореть и Лефортовскому дворцу.

Изучая здания, где в описываемые времена проживал императорский двор, нельзя не поразиться масштабам, в которых Екатерина и ее наследники пользовались опытом Анны Иоанновны и Елизаветы. Заимствованные Петром Великим западные идеи в области архитектуры, естественно, привели к тому, что и Екатерина I и Елизавета уже не хотели жить в тесных хоромах Москвы с их низкими потолками. Трудно было проживать и в наскоро сооруженных, грубо сделанных и легко воспламеняющихся помещениях, которых было много возведено как в Москве, так и в Санкт-Петербурге. Ко времени восшествия на трон Екатерины I уже было ясно, что требуются более основательные здания. Во времена Елизаветы с ее любовью к роскоши начал расцветать талант Растрелли, но пожинать плоды его гения и трудолюбия в виде Зимнего дворца в Царском Селе довелось уже Екатерине II, хотя самой Екатерине эти сооружения с архитектурной точки зрения были не по вкусу. Елизавета прожила слишком короткую жизнь, чтобы воспользоваться этими дворцами. Все ее правление оказалось, так сказать, непостоянным, переходным: деревянные дворцы возникали и исчезали, и только ее неограниченные богатства и императорская власть позволяли всегда иметь достаточное число зданий, чтобы беспокойная, любящая странствовать императрица могла всегда найти себе крышу над головой. К тому же ее бродячая натура легко приспосабливалась к любым обстоятельствам, а способность находить удовольствия во всем позволяла легко переносить трудности. Однако Екатерина, которая не любила переезды и счастливее всего чувствовала себя с книгой или за письмом в тихих комнатах Царского Села, неудобства терпеть не могла.