Северная Пальмира. Первые дни Санкт-Петербурга. - Марсден Кристофер. Страница 37

Елизавета постоянно находилась в движении. Из-за ее любви к свежему воздуху и природе в Петербурге она бывала редко. Чаще всего она останавливалась на короткое время в каком-нибудь из старых императорских дворцов за границами города — в Петергофе, Стрельне, Ораниенбауме, Царском Селе. Подобно Анне Иоанновне, она предпочитала Петергоф с его холмами, рощами и скатами от дворца к воде. А еще она любила сельские дома в окрестностях города, особенно те, что принадлежали Разумовскому, в таких деревнях, как Мужинка, Славянка в болотах вокруг Царского Села, Приморский Двор, Царев Двор (где она проживала царевной и которые позднее подарила Разумовскому) и Ропша (где через год после ее смерти умрет Петр III) около Красного Села. Но больше всего Елизавета любила Гостилицы, резиденцию сосланного к тому времени Миниха; эту резиденцию императрица тоже подарила Разумовскому. Здесь она устраивала обеды и ужины, на открытом воздухе или под расшитым золотом тентом. Здесь же она часто охотилась в мужской одежде — с соколом или ружьем, — здесь же вечерами слушала нежные песни итальянских певцов, мелодии изготовленного из тростника русского гобоя или деревенские песни крестьянских девушек.

В Гостилицах Елизавета праздновала и танцевала даже во время поста. Но ее остановки на одном месте обычно бывали короткими. Из журнала дворцового квартирмейстера можно легко проследить все переезды императрицы. К примеру, 4 мая 1743 года она находится в Петергофе, 7-го уже в Кронштадте, а 8-го отправляется в Царское Село, где в тот же день обедает под навесами. 11-го числа императрица отправляется в Санкт-Петербург, а 23-го она уже вновь в Петергофе — чтобы 29-го отправиться в Стрельну. Или вот записи от сентября 1745 года. 7-го императрица находится в Гостилицах, 8-го она отправляется в Ропшу, а затем, в тот же день — в Петергоф, 9-го она отправляется в Царское Село, а 10-го в Санкт-Петербург.

В наши дни, когда английские города разрушают немецкие бомбардировщики, мы все равно привычно считаем, что города — это что-то медленно изменяющееся, неподвижное и постоянное. В начале XVIII века в России дома строились часто без расчета на длительное использование, и в своих попытках реконструировать то время нам приходится помнить о недолговечности сооружений, в которых проживали тогда люди. На рынках Москвы можно было прибрести небольшой разобранный домик для бедняков, который возможно было погрузить на телегу и увезти. Некоторые из дворцов Елизаветы и ее придворных были сделаны так, словно это воздушные замки. Они могли появиться внезапно всего за несколько дней — и так же внезапно исчезнуть.

Пишут, что, прибыв однажды в свою резиденцию в Кремле, Елизавета возымела желание поселиться в каком-нибудь более удобном дворце, «менее готическом» и всего в один этаж высотой. И потому поспешно отправила в Москву несколько тысяч плотников с верфей Санкт-Петербурга. Когда плотники прибыли на место, архитектор уже подготовил для них план. Плотники приступили к работе на рассвете, ночью продолжали работать при свете факелов, — но через двадцать четыре часа дворец для императрицы был готов.

Еще более удивительный случай произошел с Кириллом Разумовским, братом фаворита Елизаветы. Он приобрел огромный особняк около Киева, состоящий из семи построенных из огромных дубовых стволов отдельных зданий. Особняк был обставлен с неслыханной роскошью — к примеру, Разумовский потратил 400 000 рублей на расписные обои и драпировки, которые ему доставили из-за границы. В 1754 году был выпущен указ, устанавливающий налог на занимаемую недвижимую собственность, и потому в надлежащий срок в дверь Разумовского постучал сборщик налогов, желая получить свои деньги. Это так разозлило Разумовского, что он распорядился разобрать свой особняк и перевезти его на место, расположенное в сотне — или около того — миль от прежнего места, и возвести дворец снова. Дом был разобран за двадцать четыре часа.

Зная о скорости, с которой возводились многие из этих дворцов, не приходится удивляться, что они, кроме того что легко горели, были еще и весьма шаткими. Хорошей иллюстрацией этого служит весьма встревоживший Екатерину случай. Однажды в конце мая 1748 года императрица Елизавета гостила у Алексея Разумовского в Гостилицах. С ней были Екатерина и Петр. Разумовский поместил молодую пару в деревянном доме на небольшом холме, откуда обычно съезжали на санках; придворные разместились вокруг в палатках. День проходил довольно спокойно, когда пришла весть, что в Гостилицы направляется австрийский посол, чтобы испросить у императрицы возможность уехать. Тут Елизавете пришла в голову одна из ее постоянных портняжных причуд — для приема посла она приказала дамам надеть короткие розовые юбки поверх своих колоколообразных платьев, а поверх этого — еще более кроткие юбки из белой тафты. Кроме того, дамы должны были надеть на голову белые «английские» шляпы, обшитые розовой тафтой с подогнутыми кверху полями и сдвинутые на лоб. Выглядело это весьма странно, но в таком наряде дамы играли днем, а затем ужинали до шести утра, после чего весьма усталые отправились в постель. Екатерина забылась глубоким сном, когда ее внезапно разбудил камергер. Ему пришлось выбить часть застекленной двери, чтобы попасть в спальню. Камергер просил принцессу как можно быстрее подняться, поскольку фундамент дома начал оседать. Снизу раздавался ужасающий шум, и они успели сделать лишь несколько шагов по комнате, когда пол под ними внезапно стал ходить ходуном, словно волны в штормовую погоду. Камергер и Екатерина упали на доски и сильно ушиблись. Тем временем из другой комнаты появился, держась за дверную ручку, сержант Преображенского полка по фамилии Левашов, который, похоже, имел какое-то отношение к строительству Ораниенбаума. Он подошел к Екатерине, схватил ее и вынес наружу. Она писала: «Это был действительно сильный человек». Здание осело вниз на несколько футов, но не разрушилось. Ущерб, однако, был значительным — шестнадцать человек погибло в погребе, а на кухне печь обрушилась на сидящих рядом с ней, что оказалось для них смертельным. Этот инцидент закончился фарсом — Разумовский напился и начал размахивать пистолетом, пока не свалился мертвецки пьяным.

Как выяснилось, дом был построен прошлой осенью, и фундамент возводился на полузамерзшей земле. Архитектор установил множество подпорок на случай, если фундамент поползет. Но подпорки портили вид, и, когда двор вернулся в Гостилицы ранней весной следующего года, управляющий Разумовского поспешно их убрал. Пока земля оставалась мерзлой, отсутствие подпорок никак не сказывалось. Но затем земля оттаяла, и в мае здание начало двигаться. Вина за это лежала не только на управляющем, поскольку две деревянные конюшни — одна в Гостилицах и одна на Украине, — построенные тем же архитектором, постигла та же судьба. По всей вероятности, архитектора потом отослали строить себе дом в районах более отдаленных, чем Украина.

Это происшествие вызвало такую тревогу, что был отдан приказ срочно обследовать дворцы, которые давно не ремонтировали. Первым подвергся проверке дворец в Ораниенбауме, построенный при Петре Великом и с тех пор не перестраивавшийся; этот дворец считался самым нестойким. После проверки крыши и пола было обнаружено, что бревна сгнили и некоторые из них могут разрушиться в ближайшее время. Начались ремонтные работы, которые, однако, не помешали Елизавете, продолжая свои путешествия, заезжать в Ораниенбаум. Придворные селились в большой тесноте в нижнем крыле; для обеда они собирались во дворе. Елизавета обычно находилась в их палаточном городке даже в плохую погоду, когда ветер задувал факелы, а роскошная одежда придворных намокала от дождя.

В Петербурге Растрелли в то время был занят реконструкцией и разного рода добавлениями, но старый дворец Петра все еще стоял неперестроенным. Здесь останавливалась Екатерина во время визитов двора в Петергоф; сама Елизавета на это время находила приют в маленьком голландском домике Петра под названием Монплезир на краю реки. Старый дворец был в полном упадке и грозил рухнуть в любой момент. Когда Екатерина ходила в своей гардеробной, пол иод ее ногами скрипел. Граф Фермор, ответственный за поставку тканей к императорскому двору, по ее просьбе изучил полы и доложил, что брусья в столь же плохом состоянии, что и в Ораниенбауме. Екатерина терпеть не могла всякого рода дешевые поделки и была весьма враждебно настроена к наскоро возведенным сооружениям. Среди ее бумаг позднего времени была найдена написанная ее рукой довольно плохая французская песенка, которая высмеивала деревянные дома: