В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора - Галкин Даниил Семенович. Страница 48

Обмен – хождение по мукам

Итак, нашим приютом, после особняка и отдельной квартиры, стало убогое жилище в одном из бесчисленных тупиков огромного города. За несколько столетий его название неоднократно менялось. Он возник вдоль стены Покровского монастыря. И стал именоваться соответственно: Монастырский тупик, затем – 1-й Покровский тупик. В годы борьбы с религией, как с «опиумом для народа», его переименовали в Березин тупик. Наконец, в «исторический» год моего появления на свет он почему-то был назван Тихим тупиком. Если серьезно, историк и краевед П. В. Сытин проливает свет на последнее переименование тупика в своей книге «Откуда произошли названия улиц Москвы». Причина достаточно проста: «На него выходили исключительно каменные заборы, было пустынно и тихо»^[54].

Вынужденный переезд в Москву я, спустя десятилетия, описал в стихотворении к юбилею сестры:

…В годы те мы кочевали,

Даже в Черновцы попали.

Город западный, опрятный,

Не по-русски аккуратный,

Жить бы там родным всегда,

Но как гром средь бела дня

Вдруг обрушилась беда.

Потеряли папу мы

И остались вдруг одни.

Совмещать я стал отныне

Брата, и отца, и сына,

И ответственность втройне

Появилася на мне.

Переехали в Москву

Разгонять свою тоску,

На клоповник в старом доме

Разменяли мы хоромы,

В коммунальном оказались

Развеселеньком Содоме.

«Сверхкультурные» соседи:

Он – спортсмен, она – не леди,

Бабка злее всех на свете,

Деток целый хоровод

Он клепал по штучке в год.

Рядом с домом – пудр-клозет,

Коллективный туалет,

В стужу за один присест

Отморозка задних мест.

В нашей крохотной каморке,

Где не повернуться толком,

Жили дружно мы втроем

В буднях трудных день за днем…

Мы довольно быстро вросли в неприхотливый московский быт. Нам была привычна бытовая неустроенность. Труднее всего приходилось Яне. На пороге школьной зрелости она усвоила психологическую истину материального неравенства. Бедность у детей состоятельных родителей всегда вызывала пренебрежение и неосознанное чувство превосходства (обычно прочими достоинствами не подкрепленное). К счастью, близлежащая школа, в которую мы ее определили, по составу учащихся была довольно однородной. В районе Таганки проживал, как правило, небогатый люд. Большую моральную поддержку маме оказывали ее двоюродные сестры, которые почти всю свою жизнь прожили в Москве.

В один из воскресных дней, с мужьями, они навестили нас. Визит совпал с моим двадцатипятилетием. Я не хотел отмечать эту дату. Невосполнимая потеря особенно сильно ощущалась в памятные и праздничные дни. Тем не менее мама накрыла стол к приходу родни. Они притащили полные сумки с различной снедью. Меня душевно поздравили с днем рождения и успешным переходом в московский вуз. У них появился повод приодеть меня с ног до головы. Это было своевременно, так как я к этому времени основательно поизносился. Мама виртуозно штопала ветхую одежду, которая в самой неподходящей обстановке могла начать расползаться. Муж младшей маминой сестры, холеный и осанистый дядя Боря, вручил мне дефицитную бутылку шампанского со словами:

– Открывай, отметим юбилей как полагается!

Я постеснялся признаться, что впервые в жизни выполняю столь ответственное поручение. Нащупав под толстой фольгой металлическую скрутку, решительным движением начал ее раскручивать. Дядя Боря сидел напротив и с отстраненной улыбкой наблюдал за моими действиями. Запоздалый окрик «Остановись!» перекрыл громкий выхлоп. Пробка, как ракета, пролетела над его напомаженной головой, а вспененная струя плеснула ему прямо в лицо. Сползающие ручейки шампанского живописной абстракцией раскрасили белоснежную рубашку, галстук и светлый пиджак. Растерянно и совсем не сердито дядя Боря произнес:

– А я-то думал, что ты уже открывал шампанское… Ладно, пусть это будет самая большая неудача в твоей жизни!

Одежду в стиле «брызги шампанского» он не стал больше носить и через несколько дней передал мне. Белая рубашка с эксклюзивными охристыми разводами выглядела очень модно. Иногда мне даже задавали вопрос, где такую рубашку приобрел. Первая неудача пошла на пользу. В будущем я научился виртуозно открывать – беззвучно и без выброса пены! – этот удивительный напиток.

В Москве мы очень быстро стали составной частью дружной, гостеприимной родни. Общение особенно важно было для мамы. Оно отвлекало ее от грустных дум и несколько разнообразило будничное течение жизни. Кроме того, в условиях хронического дефицита одежды, особенно женской, ее стали заваливать частными заказами. Это пополняло наш скудный бюджет. Думал о возможности временного трудоустройства и я.

Как-то вечером нас навестил Мосолов. Он появлялся не часто, но регулярно. Каждый раз, несмотря на сопротивление с нашей стороны, оставлял какую-то сумму денег. От него мы узнали, что в ближайшие годы намечается массовый снос ветхой застройки в центре Москвы. Район Таганки входил в число первоочередных зон нового строительства. Пусть и отдаленная, эта перспектива радовала проблесками надежды на лучшее будущее. Я решил воспользоваться обширными связями Мосолова. Внимательно выслушав меня, он сказал:

– Помнишь мой рассказ о широких возможностях работы в проектных организациях Москвы? Для начала познакомлю тебя с архитектором Туркенидзе – соседом по дому. Он трудится в мастерской известного зодчего Каро Алабяна^[55]. Редкий случай оказаться в мастерской Алабяна упускать нельзя. Завтра звони мне на работу. Я уточню время встречи.

Оказалось, что мастерской Алабяна поручена разработка многоэтажного жилого дома на втором отрезке проспекта Мира, за Крестовским путепроводом. Поскольку рядом располагалась Всесоюзная сельскохозяйственная выставка (так тогда называлась ВДНХ), к архитектурному облику застройки вдоль бывшего Ярославского шоссе предъявляли очень высокие требования.

На следующий день вечером, в квартире Мосолова, за чашкой чая, состоялось знакомство с Туркенидзе. Я облачился в новый костюм. Белую «шампанскую» рубашку надеть не рискнул. Долго и неумело в первый раз завязывал галстук. С непривычки показалось, что горло зажато в тиски. Жене Мосолова по дороге купил букет роз. Туркенидзе, с кавказским радушием, с ходу обнял меня и, сразу перейдя на «ты», с акцентом произнес:

– Очень рад познакомиться. Много хорошего о тебе слышал. Уверен, будешь надежным помощником. Когда готов приступить к работе?

– В любое назначенное вами время, – был мой ответ.

Мастерская Каро Алабяна

На следующий день, с душевным трепетом, я переступил порог архитектурной мастерской на площади Маяковского. Алабян выделялся среди группы своих коллег высоким ростом и крупным телосложением. Туркенидзе представил меня в самом благоприятном свете. Алабян протянул свою пухлую холеную руку со словами:

– Добро пожаловать в нашу архитектурную мастерскую!

Вслед за ним пожали мне руку и стоящие рядом. Некоторые фамилии запомнились сразу: Степанов, Бранденбург, Баталов. Вскоре я понял, что эта троица среднего возраста представляла главный творческий костяк мастерской. Мне определили рабочее место у большого окна. Туркенидзе показал предварительно согласованный вариант эскизного проекта жилого дома на проспекте Мира. К техническому совету предстояло подготовить демонстрационный материал. Его, на профессиональном языке, архитекторы называли весьма звучно – «показуха». «Показуха», как правило, выполнялась на подрамниках или планшетах, обтянутых ватманом. На них в художественно-графической манере изображались основные разделы проекта. Важная роль отводилась аксонометрии – перспективе здания. Ее-то в порядке проверки Туркенидзе и поручил мне. К счастью, еще во Львове я освоил различные методы перспективных построений. К следующему дню приготовил несколько эскизов, с учетом ракурсных сокращений. Туркенидзе ткнул пальцем в один из них и скомандовал: