В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора - Галкин Даниил Семенович. Страница 51

За чертежной доской все мысли переключались на рабочие чертежи эклектичного творения Туркенидзе. Временами он поручал мне вычерчивание шаблонов различных барельефов многочисленной лепнины. Постепенно спешка с разработкой документации пошла на спад. Интерес к проекту жилого дома медленно, но верно стал притупляться. Тем более что многие его параметры мне не понравились. Но изменить что-либо, как простой исполнитель замысла, я не мог. Кроме того, у Туркенидзе стал заметно портиться характер. Он часто раздражался и придирался по мелочам. Злые женские языки язвили, что его состояние связано с возрастом и неудачами на любовном поприще.

Под благовидным предлогом я перешел в распоряжение обаятельного и талантливого архитектора Баталова^[61]. На конкурсной основе он усиленно занимался разработкой эскиз-идеи застройки развилки Ленинградского и Волоколамского шоссе. Меня очень заинтересовал его своеобразный графический стиль. Подрамники и планшеты покрывались ярко-желтой гуашью. Черными как сажа, толстыми грифелями он лихо прорисовывал составляющие «показуху» эскиз-идеи. Его замысел заключался в возведении на развилке остроконечной высотки в качестве силуэтной доминанты, просматриваемой на большом расстоянии с Ленинградского шоссе.

Замысел совпадал с «высотным» ажиотажем тех лет. Полным ходом шло проектирование восьми высоток, которые должны были стать градостроительными акцентами Москвы. У меня вызвал некоторое недоумение образ задуманного им административного здания. Оно больше напоминало неоготический собор. Я выполнял всю рутинную, но необходимую графику в виде различных фрагментов схем и таблиц. В дальнейшем эскиз-идея была отклонена. Спустя годы на развилке появился крупномасштабный, но совершенно безликий остекленный объем здания «Гидропроекта»^[62]. Напротив него, в начале Волоколамского шоссе, находился Дом проектных институтов.

Через полтора десятка лет после окончания МАРХИ я переступил его порог в качестве главного архитектора крупнейшего проектного объединения Госстроя Союза. А пока «на подхвате» меня привлекали к различным проектным работам в качестве «разнорабочего-архитектора» с незаконченным высшим образованием. Дипломированные сотрудники мастерской с небольшим стажем работы, вообразив себя мастерами, воротили нос от кропотливой и нудной работы. Я, напротив, охотно ее выполнял. Интуиция подсказывала: глубокое познание «анатомии» проекта позволит в будущем уверенно и решительно брать быка за рога. Потому приходилось жертвовать многим ради достижения конечной цели.

Люблю тебя, Петра творенье…

В тот период вхождения в профессию каждый день был до предела заполнен. Их нескончаемый, запрограммированный поток временами прерывался редкими семейными торжествами и праздниками. Первый Новый год в Москве я «тусовался» всю ночь на веселом капустнике в актовом зале МАРХИ. Правда, слово «тусовка» появилось позднее.

Как говорится, ничто человеческое мне не было чуждо. Милая вдовушка по имени Ольга, работавшая техником-архитектором в мастерской Алабяна, сумела заполнить вакуум моей холостяцкой жизни. Она была старше меня. В войну потеряла мужа. Была необыкновенно привлекательна. Мужчины мастерской недвусмысленными взглядами обволакивали ее фигуру, когда она проходила мимо. Мы с ней работали сдельно, поэтому не раз вдвоем оставались в мастерской до позднего вечера.

Жила она в коммуналке в районе площади Ильича. Оттуда до Таганки – рукой подать. Я стал часто оставаться у нее. Утром вместе ехали на работу. Чтобы мама не волновалась, придумал версию о вынужденном ночлеге, в связи с поздним временем, у приятеля по работе. Мудрая мама делала вид, что верит. Думаю, она прекрасно понимала, что в моем цветущем возрасте монашеский образ жизни вести нельзя. В коммуналке проживали две старушки и тихий, непросыхающий мужичок неопределенного возраста. В общем, добрые и приветливые москвичи, не озлобленные нуждой и одиночеством. Ольга в свои тридцать лет была отличной кулинаркой. Моя мама необыкновенно вкусно готовила, но Ольга ей не уступала. Благодаря ей, параллельно с вхождением в архитектуру, я прошел неплохую школу предначертанных природой взаимных отношений.

Несмотря на фактор, отвлекающий от работы, я относительно ровно, без отставаний, укладывался в насыщенную учебную программу. Вся группа находилась в ожидании плановой поездки в Ленинград, намеченной на весну перед завершением третьего курса. Это была старая творческая традиция стажировки будущих архитекторов. Она появилась еще со времен Петра I. Правда, тогда учащихся отделения архитектуры Императорской Академии художеств в Петербурге направляли на стажировку за границу. Более ста пятидесяти лет назад академия стала первоосновой зарождения высшего образования по трем знатнейшим направлениям – архитектуре, скульптуре, живописи.

Многие из моих сокурсников уже успели познакомиться с чудо-городом на Неве. Для меня же это был первый выезд. Я заочно был влюблен в этот город, пропитавшись многочисленной иллюстрированной информацией. В память глубоко врезались неповторимые строки из «Медного всадника» Пушкина:

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит,

Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей

Прозрачный сумрак, блеск безлунный,

Когда я в комнате моей

Пишу, читаю без лампады,

И я?сны спящие громады

Пустынных улиц, и светла

Адмиралтейская игла…

Ленинград встретил нашу шумную веселую ватагу солнечной, ласкающей, теплой погодой. Не часто он жаловал своих жителей и гостей такими приветливыми денечками. С площади Московского вокзала открылась захватывающая дух перспектива Невского проспекта, воспетого в свое время Гоголем. Вдали взметнулась ввысь и была «светла Адмиралтейская игла». Руководил нашим групповым выездом большой оригинал по фамилии Акимов. Многие годы в МАРХИ он занимался исключительно их организацией.

Несмотря на почтенный возраст и полноту, за ним трудно было угнаться при выполнении экскурсионной программы. Во время стремительного движения верхняя часть его туловища была наклонена вперед. Короткие ноги перемещались со скоростью секундной стрелки. Чем-то он напоминал рвущегося вперед быка, завидевшего тореадора. Мы вынуждены были нестись за ним, расталкивая прохожих: сказывалась нетренированность в скоростной ходьбе.

Иногда в шутку, для короткой передышки мы создавали видимость очереди перед входом в магазин по пути движения. В считаные секунды за нами образовывался длинный шлейф. В те годы хронического послевоенного дефицита любая очередь что-то сулила. Когда мы дружно срывались, обманутые покупатели награждали нас звучными эпитетами, которыми так богат русский язык. Другая примитивная вариация короткой передышки – вся группа, как по команде, останавливалась среди улицы. Запрокинув головы, смотрели в неоглядную высь. Моментально группа оказывалась в плотном кольце любопытных. Прорвав окружение без объяснений, мы продолжали шествие. Вслед неслась вторая волна возмущенных выкриков.

Акимов быстро разгадал суть наших остановок. Он возвращался к отставшей группе со словами: «Бедные вы мои, престарелые студенты! Притомились от быстрой ходьбы. Крепитесь, родимые. У нас впереди еще очень большая программа!» Чувствовалось, что собственные слова доставляли ему большое моральное удовлетворение. Они как бы подчеркивали физическое превосходство над «зеленой» молодежью. За ним закрепилась кличка «Ходячая энциклопедия». Знания всего, что связано с Ленинградом, были у него необъятные. Он перекачивал в нас интереснейшую информацию. Даже сведения, которые по политическим соображениям отсутствовали в официальных публикациях. В первую очередь это относилось к дореволюционному периоду комплексного развития города. Всплыл даже вопрос об обстоятельствах переименования Северной столицы. Акимов с хитрым прищуром умных глаз ответил: