Наконец пришла любовь - Бэлоу Мэри. Страница 2

Это определенно был скорее приказ, чем приглашение – в час дня, ровно.

Дункан тщательно оделся, выбрав синий фрак, строгий и элегантный, хоть и не последний писк моды, велел камердинеру завязать галстук изящным, но простым узлом и натянул поверх серых брюк отполированные до блеска черные сапоги. Ему не хотелось, чтобы сложилось впечатление, будто он вел экстравагантный образ жизни, чего и не было.

– Ты, конечно, понимаешь, Смит, – сказал он камердинеру, – что я не смогу заплатить тебе на этой неделе и, возможно, на следующей. А может, и позднее. Если ты пожелаешь поискать другую работу, Лондон – самое подходящее место для этого.

Смит, который оставался с ним на протяжении одиннадцати лет, и благополучных, и скудных – хотя никогда раньше дело не доходило до полного безденежья, – фыркнул.

– Я многое понимаю, милорд, – отозвался он. – Слава Богу, не идиот от рождения. А уйти я всегда успею.

Значит, не сейчас, заключил Дункан, благодарный за это проявление преданности.

Он задержался перед зеркалом, окинув себя придирчивым взглядом. Ему не хотелось перед дедом выглядеть ни щеголем, ни просителем, пусть даже он находился в отчаянном положении. Внутренне вздохнув, он взял трость и шляпу из рук Смита и вышел из комнаты, а затем из дома.

Когда Дункан прибыл в Клавербрук-Хаус, Форбс принял у него вещи, едва удостоив его взгляда, и пригласил следовать за собой. Дункан подчинился, скорчив рожу за спиной дворецкого. Пожалуй, даже хорошо, что он не пришел вчера без приглашения. Вряд ли ему удалось бы проскочить мимо Форбса, если он не готов схватиться с ним врукопашную.

Маркиз Клавербрук ждал в гостиной, сидя в кресле с высокой спинкой у пылающего камина, несмотря на теплый весенний день. Тяжелые бархатные шторы были наполовину задернуты от яркого солнца. В воздухе висел запах мази, которую дед использовал для лечения своего ревматизма.

Дункан поклонился:

– Как поживаете, сэр? – поинтересовался он. – Надеюсь, вы здоровы?

Маркиз, никогда не отличавшийся склонностью к праздным разговорам, не снизошел до ответных любезностей. Он не поприветствовал внука и не выразил удовольствия, что видит его после долгой разлуки. Он также не поинтересовался, почему тот вернулся в Лондон, откуда бежал пять лет назад, спасаясь от скандала и позора. Впрочем, он знал почему, о чем не замедлил сообщить.

– Назови мне хоть одну убедительную причину, – сказал он, сведя свои кустистые седые брови так близко над переносицей, что они почти слились в сплошную линию, – хотя бы одну, Шерингфорд, почему я должен бы продолжать оплачивать твои излишества и гулянки?

Он приподнял деревянную трость с серебряным набалдашником, который сжимал обеими руками с узловатыми пальцами, и стукнул ею об пол между ногами, чтобы подчеркнуть свое неудовольствие.

Одна причина имелась, причем весьма убедительная – в отличие от излишеств и разгула, которых бывало не так уж много. Но маркиз ничего не знал о Тоби, и Дункан, насколько это было в его власти, не собирался просвещать на этот счет ни его, ни кого-либо другого.

– Возможно, потому, что я ваш единственный внук, сэр, – высказал он предположение, добавив на тот случай, если эта причина не показалась деду убедительной: – И еще потому, что теперь, когда Лора умерла, я собираюсь вести респектабельный образ жизни.

Маркиз еще больше нахмурился, если такое было возможно, и снова стукнул тростью по полу.

– И ты смеешь упоминать это имя в моем присутствии? – риторически поинтересовался он. – В глазах общества миссис Тернер умерла пять лет назад, Шерингфорд, когда совершила неслыханное преступление, сбежав с тобой от своего законного супруга.

Случилось это в двадцать пятый день рождения Дункана, более того, в день его свадьбы. Он бросил свою невесту практически у алтаря и сбежал с женой ее брата. Это был самый громкий скандал, случившийся в Лондоне за несколько лет, а возможно, за всю историю. По крайней мере так казалось Дункану. Хотя испытать накал страстей на собственной шкуре он не мог.

Он ничего не ответил. Едва ли это было подходящее время и место, чтобы обсуждать значение слова «преступление».

– Мне следовало давно оставить тебя без гроша, – продолжил маркиз, так и не предложив Дункану сесть. – Но я позволил тебе получать доход от Вудбайн-Парка, чтобы ты был вне моего поля зрения и вне поля зрения всех приличных людей. Но теперь, когда эта женщина умерла, никем не оплакиваемая, можешь катиться к черту. Мне все равно. На мое семидесятилетие ты обещал, что женишься до тридцати лет, а к тридцати одному году в твоей детской появится сын. Пять лет назад ты бросил у алтаря мисс Тернер, и шесть недель назад тебе исполнилось тридцать.

Неужели он дал столь опрометчивое обещание? Впрочем, что взять с мальчишки, которым он был тогда? И не в этом ли кроется объяснение тому факту, что его внезапно лишили средств к существованию? Он все еще холост, несмотря на исполнившееся тридцатилетие. Но во имя Господа, до недавнего времени он жил с Лорой. Конечно, они не были женаты. Тернер упорно отказывался давать ей развод. Неужели его дед рассчитывал, что за четыре месяца он найдет себе невесту и женится на ней только для того, чтобы выполнить обещание, данное юнцом, который ничего не знал о жизни?

– Еще есть время, чтобы произвести на свет наследника, прежде чем мне исполнится тридцать один год, – заметил Дункан довольно неубедительно, судя по реакции его деда. Тот фыркнул. Это был не слишком приятный звук. – К тому же, – продолжил Шерингфорд, – мне кажется, что вы не совсем точно запомнили мои слова, сэр. Насколько я помню, я обещал, что женюсь до вашего восьмидесятилетия.

Которое наступит… когда? На будущий год? Или через год?

– До которого осталось ровно шестнадцать дней! – бросил маркиз, грозно нахмурившись. – Где твоя невеста, Шерингфорд?

Шестнадцать дней? Будь все проклято!

Дункан подошел к окну, помедлив с ответом, уставился на площадь внизу и сцепил за спиной руки. Может, сделать вид, что он говорил о восемьдесят пятом дне рождения? Господи, он даже не помнит собственного обещания. С его деда станется выдумать всю эту историю, чтобы оправдать свое решение лишить единственного внука средств к существованию. Вудбайн-Парк, хотя и принадлежал маркизу Клавербруку, традиционно предоставлялся наследнику титула в качестве места обитания и главного источника доходов. Дункан привык считать его своим, хотя не жил там годами и никогда не привозил туда Лору.

– Вижу, тебе нечего ответить, – резюмировал маркиз насмешливым тоном после продолжительного молчания. – Я произвел на свет сына, который умер в возрасте сорока четырех лет, не придумав ничего лучше, кроме как ввязаться в гонки на экипажах и попытаться обойти соперника на крутом повороте. И этот единственный сын оставил единственного потомка – тебя.

Последнее слово прозвучало слишком ядовито, чтобы принять его за комплимент.

– Да, сэр, – согласился Дункан. Что еще он мог сказать?

– Где я ошибся? – раздраженно спросил маркиз. – Мой брат произвел на свет пятерых сыновей, прежде чем начать рожать дочерей, и эти пятеро наплодили собственных сыновей, по паре на каждого. Причем некоторые из последних уже обзавелись мужским потомством.

– В таком случае, сэр, – сказал Дункан, понимая, куда клонит его дед, – нашему семейству не угрожает потеря титула, по крайней мере в ближайшее время. Я не вижу никакой нужды срочно обзаводиться сыном.

Это было не самое умное замечание с его стороны. Трость снова грохнула о пол.

– Осмелюсь предположить, что титул перейдет к Норману, причем в недалеком будущем, – сказал маркиз, – когда не станет меня и тебя. Вряд ли ты протянешь дольше, чем твой отец, если будешь и впредь вести тот недостойный образ жизни, который избрал. Я намерен считать Нормана моим наследником и передать ему Вудбайн-Парк на мое восьмидесятилетие.

Спина Дункана напряглась, на мгновение он прикрыл глаза. Это был удар, которого он не ожидал. Скверно лишиться Вудбайна и доходов с него, но сознавать, что из всех людей именно Норман выиграет от его потери… это было невыносимо.