Навь и Явь (СИ) - Инош Алана. Страница 233

А Зарянка вдобавок пискляво и смешно, тоненько мяукнула. Перекидываться в кошку ей предстояло научиться одновременно с первыми шагами.

Днём за домашней кутерьмой тосковать было некогда, но едва голова Дарёны коснулась подушки, как звёздный полог ночи грустно задышал на неё из приоткрытого окна. Млада и Зарянка стали неотделимой частью души, без которой она безжизненно застывала, глядя в темноту под потолком, а постель казалась сугробом. Слушая чарующее, вводящее в дремотное оцепенение единство ночных звуков, она различила негромкий писк в другой комнате: видно, это Зарянка просила есть; прокравшись на цыпочках в спальню Гораны с Рагной, Дарёна увидела в сумраке очертания сидящей на постели оружейницы – разумеется, с малышкой на руках.

– Чего не спишь? – спросила та шёпотом. – Тебе-то вставать незачем, я её покормлю и уложу. Иди, отдыхай.

Рагна что-то невнятно мычала рядом с супругой, ворочаясь во сне; Дарёна присела на корточки около кормящей Гораны, прильнула губами к головке дочки. Знакомый, родной до слёз запах мягко вполз в ноздри.

– Я вот боюсь… – начала Дарёна, ловя в голове разбредающиеся в темноте слова и пытаясь сложить их в осмысленное предложение.

– Чего? – Горана поблёскивала в полутьме голубыми искорками глаз, а коса чёрной змеёй спускалась ей на плечо.

– Млада так недолго кормила её… – Слова-ростки цеплялись друг за друга шершавыми огуречными усами, и Дарёна распутывала их на ходу. – А ежели очищение от хмари затянется? Боюсь, этак Зарянка совсем от своей родительницы отвыкнет…

– Не забивай себе головку всякими «если бы» да «кабы». – Чмокнув Дарёну куда-то в волосы над лбом, Горана смахнула с её щеки слезинку. – Иди давай, спи.

– А можно я тут, на полу прилягу? – робко попросила Дарёна.

– Это ещё зачем? – Горана хмурила в сумраке тёмные, как у Твердяны, брови.

– Мне там… пусто и одиноко. – У Дарёны вырвался всхлип, но она его поймала и зажала ладонью. – Без Млады и без Зарянки.

Глупо, наверно, прозвучала просьба, и нечего ей было делать в супружеской опочивальне Гораны с Рагной, но невидимая тёплая ниточка тянула её к дочке – её родной, неотторжимой частичке, вдали от которой и дыхание в груди замирало, ненужное.

– Ну что с тобой делать, а? – вздохнула оружейница. – Нет, на пол – не годится. И в постель третьей к нам с Рагной тебя не положишь… Давай-ка так сделаем: посмотрим ещё несколько деньков, как кормление пойдёт. Ежели Зарянка только раз или два за ночь будет есть просить, то и вернём люльку к тебе. Как она мявкнет – ты её сюда неси и меня в бок толкай. А сейчас ступай… Иди, родная. Поспи. Днём к Младе пойдём.

Дарёна не могла дождаться рассвета. На первое посещение решили отправиться всей семьёй – даже Шумилка, придя на обед, напросилась в Тихую Рощу вместе со всеми. Матушка Крылинка набила снедью корзинку, Дарёна взяла на руки Зарянку, и они, шагнув в проход, очутились перед знакомой калиткой.

– Хвала Лаладе, девы! – произнесла Крылинка уставное приветствие жриц. – Мы к Младе пришли!

– О… Всем семейством? – Из-за сосны шагнула незнакомая светловолосая дева с вздёрнутым носиком и малиновыми губами. – И дитя с вами?

Малышка вела себя тихо, предусмотрительно досыта накормленная Гораной.

– Она не будет шуметь, – поручилась за неё Дарёна.

– Хорошо, идёмте, – сказала жрица, открывая калитку.

Дарёна чуть не завалилась на спину, задрав голову к верхушке Дом-дерева. Вблизи его размеры впечатляли до мурашек: казалось, этот исполин подпирал ветвями облака, а в облепивших его необъятный ствол домиках могло разместиться, наверное, всё Кузнечное. На огородах зрели в круглогодичном тихорощенском тепле овощи, вздыхали кронами плодовые деревья, а девы в длинных белых рубашках с тонкими плетёными поясками несли с грядок корзины, полные свежей зелени.

На одной из нижних деревянных площадок сидела на скамеечке Млада. Вид у неё был задумчиво-скучающий, но, заметив родных, она повеселела, и в душе у Дарёны запела светлая струнка радости. Взбежав по доскам-ступенькам, она первой поцеловала Младу и устроилась с Зарянкой у неё на колене. На губах Млады улыбка едва обозначилась, но глаза заискрились, как струйки ручья на солнце. Вдовьим покрывалом соскользнула в небытие плоская, полная тоски ночь, а наяву осталась лишь смолисто-летняя, пахнущая хвоей действительность встречи. Млада по-прежнему не размыкала губ при поцелуях, но нежность в её взоре с лихвой возмещала эту сдержанность.

– Ну, как вы там? – шепнула она, прижимая к себе Дарёну и заглядывая в личико дочки. – Зарянка не голодная?

– Всё хорошо, лада. – Дарёна ткнулась лбом в лоб супруги, потёрлась носом. Если б она умела, то замурлыкала бы. – У Гораны молозива довольно. Чем больше Зарянка кушает, тем больше его становится. Так что не беспокойся, мы не голодаем.

В их долгожданное уютное единение вторглась Крылинка:

– Младушка, ты сама-то как? Я тебе тут съестного принесла – пирог с рыбой, ватрушки, блинчики, пирожки с земляникой сушёной, каша с курятиной…

– Ох, матушка, мне столько не осилить, – с коротким смешком ответила Млада. – Но пирог – это кстати. Кормёжка тут, скажу вам правду, весьма унылая… Одни овощи, мёд, хлеб да каша пустая.

– А тебе рыбку да мяско подавай, киса моя, мурр? – проворковала Дарёна, ласкаясь и тычась носом в ухо супруги.

– Ежели так и дальше пойдёт, я отсюда домой сбегу, – усмехнулась Млада, жмурясь по-кошачьи.

– Мы тебе каждый день станем пироги носить, – пообещала матушка Крылинка. – Ты только скажи, чего тебе надобно – всё принесём! Лишь бы тебе тут хорошо было.

– Тут славно, – сказала Млада. – Домашней снеди только не хватает, а так – благодать… В постели, правда, не очень-то поваляешься. Эти девчушки беспокойные меня сегодня на рассвете из домика выгнали, ходить то и дело заставляют. Заметят, что я присела – и опять тормошат: «А ну-ка, вставай, пойдём!» Пробовали меня к огородным работам привлечь, да только не вышло: ноги у меня слабоваты ещё.

– И правильно делают, что покою тебе не дают, – молвила Горана. – Расхаживаться тебе надобно, силу нагуливать, тело разрабатывать.

– Ты только не утомляйся шибко-то, – с материнской заботой посоветовала Крылинка. – Потихоньку надо, помаленьку.

«Беспокойных девчушек» Дарёна вскоре увидела: это были две молодые девы-ученицы, одна – с роскошным русым плащом волос, шелковисто лоснящимся в солнечных лучах, а другая – белокурая, как одуванчик, даже ресницы у неё были серебристые. Две эти стройные щебетуньи согнали Младу со скамеечки и заставили пройтись вокруг Дом-дерева; это для ослабленной женщины-кошки оказалось нелёгкой задачей – даже с опорой на плечи девушек она раз десять останавливалась, чтобы перевести дух, а потом измученно опустилась на мягкую травку, раскинув руки в стороны и жмурясь на солнце.