Ханская дочь. Любовь в неволе - Лоренс Ине. Страница 86

Не выдержав ожидания, Карл XII выехал из лагеря навстречу обозу. Когда король проезжал мимо, Сирин заметила непонимание на его лице. Левенгаупт с несколькими офицерами отделились от основной колонны и подъехали к королю. Генерал устало отдал честь:

— К сожалению, Ваше величество, у меня дурные вести. Мне удалось благополучно достичь Днепра и переправиться через него со всем обозом, но после этого мы были атакованы русскими войсками, превосходящими нас по численности. В конце концов мы вынуждены были оставить обоз и пушки, в тяжелых многодневных боях я потерял половину армии.

Сирин почувствовала невысказанный упрек в словах генерала. Если бы Карл, как оговаривалось, дожидался на Днепре, катастрофы не произошло бы, и тогда король успешно перевооружил бы свое войско. Неразумное решение Карла продвигаться дальше на восток и стало причиной того, что Левенгаупт не привез ни единого зернышка ячменя и ни единого заряда пороха. Вместо этого он привел несколько тысяч солдат — несколько тысяч голодных ртов.

На мгновение король застыл, словно превратившись в столб. Он посмотрел мимо Левенгаупта на его разбитое войско, потом повернулся на восток, где словно в насмешку тут и там поднимался дым от сожженных деревень, и с силой потер небритую щеку. Вокруг него было так тихо, что этот негромкий скребущий звук долетел до ушей Сирин, отозвавшись холодом в позвоночнике.

Карл махнул рукой и рассмеялся:

— Кажется, Питер напрасно разоряет свою страну! В этом году уже поздно идти на Москву. Господа, мы поворачиваем на юг! Там наши друзья, они обеспечат нас всем необходимым.

Сирин кусала себе губы, чтобы удержаться от хохота, настолько смешно выглядели лица офицеров рядом с королем. Таких бессмысленных физиономий она еще не видала. Левенгаупт попытался что-то сказать, но голос отказал ему. Реншильд тихо выругался по поводу потери обоза, а Пипер посмотрел на небо, будто ожидая знака свыше. Однако солдаты, вот уже десятилетие топтавшие вместе с ним поля Европы, вздохнули с облегчением. Ночи уже становились холодными, пару дней назад впервые пошел снег, он вскоре растаял, но низкое бледно-серое небо не сулило ничего хорошего.

Солдаты готовы были следовать за королем хоть в пекло, но теплый зимний лагерь в дружественной стране был им куда больше по душе, чем зимний поход на Москву. Израненные солдаты Левенгаупта шли в лагерь, чтобы впервые за много дней поесть горячей пищи. Сирин глядела на бесконечный ряд идущих людей, но тут внезапная мысль поразила ее, а сердце заколотилось как бешеное: эти солдаты пришли из Прибалтики, и вполне могло оказаться, что среди них находились солдаты или офицеры из наступавшей на Санкт-Петербург армии Любекера! Если хотя бы один из них узнает в ней русского прапорщика, сообщившего генералу Любекеру ложные данные об обороне Санкт-Петербурга, она окажется в смертельной опасности. Она постаралась незаметно отойти в сторону и присела возле пруда — маленький ручеек перекрыли плотиной недалеко от лагеря, солдаты ведрами набирали отсюда воду, и все же она была кристально чиста. Из-под каменистого берега на Сирин смотрело отражение: серые усталые глаза, щеки осунулись, но черты лица все еще чересчур изящны для мужчины. Ее облик настолько изменился с тех пор, как она покинула родное племя, она столько перенесла, что больше походила теперь не на татарку, а на русскую, которая надела татарское платье.

Сирин вздохнула и, повинуясь внезапному импульсу, разбила гладь воды ладонью. Отражение исчезло, оставив ее наедине со всеми сомнениями и страхами. Забывшись, Сирин опустила руку в маленький пруд и тут же почувствовала, насколько холоднее за последние дни стала вода, она встряхнулась и направилась к лагерю. Шведы между тем оставили всякий порядок и горячо обсуждали заявление короля.

Никто ни на кого не обращал внимания, часовые бросили свои посты — русские могли подойти к лагерю на десяток шагов, оставаясь незамеченными. Сирин вдруг поняла, что у нее появилась первая реальная возможность для бегства. Она бросилась к Златогривому и постаралась как можно незаметнее оседлать жеребца. Однако не успела она затянуть подпруги, как откуда-то появился часовой и недобро улыбнулся.

— Что, не хочется отправляться на юг, да? — спросил он, любовно поглаживая затвор мушкета.

Для него люди Кирилина были в первую очередь русскими, а потому — врагами, с которых нельзя спускать глаз. Сирин понимала, что он только и ждет повода выстрелить в нее, поэтому сделала вид, что собирается только поправить сбрую, и начала чистить своего жеребца. Швед остался неподалеку с поднятым мушкетом, словно выжидая, пока она сделает хоть одно неверное движение. Поэтому она даже обрадовалась, когда Ильгур и еще несколько заложников остановились рядом.

— Снаряжаешь своего скакуна к походу? — поинтересовался Ильгур.

Подобную работу, как и любую другую, он перекладывал на плечи своего слуги — тот куда лучше своего хозяина умел обращаться с лошадьми. А потому у сына эмира было предостаточно времени постоять рядом и посмотреть. Сирин пожала плечами, но решила ответить, поскольку надеялась, что непринужденный разговор усыпит бдительность часового:

— Что значит снаряжаю? Я всегда чищу Златогривого.

Ильгур поудобнее оперся о косяк.

— Как думаешь, куда мы направляемся?

Сирин улыбнулась:

— Откуда мне знать? Я в голову короля не лазил, и он мне ничего не говорил.

— Наверное, мы поедем к туркам. Это главные враги русских, они с радостью примут нас, — с надеждой сказал один из азиатов другому.

Шведский часовой рассмеялся и заявил на корявом русском языке:

— Турки мне понравятся, особенно своими гаремами, наш владетельный государь, к сожалению, запрещать брать в поход шлюх, но не каждый уметь жить в такое воздержание, как он.

Он сделал характерный жест, который Ильгур встретил с понимающей ухмылкой.

— Я думаю, он скорее отправится к нашим братьям, крымским татарам. Они примут нас с распростертыми объятиями, и когда мм весной выступим против царя, тысячи их воинов будут на нашей стороне. Это храбрые воины, скажу я тебе! Казаки против них не устоят!

Швед рассмеялся:

— Турки или татары — это мне все равно. Главное, там есть бабы, которых можно завалить, а то я себе уже руки натер!

Сирин отвернулась, чтобы никто не увидел отвращения на ее лице. Ильгур воодушевленно подхватил:

— Баб нам там хватит, в Османской империи и в Крыму много русских рабынь, которые только и ждут, чтобы мы их оседлали.

— Да, да! Верхом на такой сочной бабенке самый закоренелый пехотинец почувствует себя заядлым кавалеристом. — Швед хлопнул Ильгура по плечу и подкрепил зарождающуюся солдатскую дружбу, дав ему отхлебнуть из фляги. Довольный, что появился наконец человек, с которым можно поговорить по душам, обсудив солдатские заботы и мечты, он сменил тему: — С Левенгауптом было свинство, я вам скажу! Но мы русским еще отплатим. Этот царь Питер заскулит и затрясется, когда по башке ему врежет крепкий кулак шведского парня!

Ильгур и два сибиряка оживленно поддержали его, но другой швед, на минуту остановившийся послушать разговоры, с сомнением покачал головой:

— Не думаю, чтобы король повел нас к туркам или татарам. Мы определенно отправимся в Южную Польшу, чтобы соединиться с войсками короля Станислава и следующей весной идти на Москву.

Русский из отряда Кирилина шагнул ближе и заявил:

— Поляки пусть остаются там, где сидят! В России им не обрадуются.

Сирин удивилась его предубеждению против поляков — все же они молились тому же распятому Богу, что и сами русские. Против татар и турок он, видимо, не имел возражений, хотя они были мусульмане, а значит, мерзкие язычники в его глазах. Шведы, которые искали союзников среди иноверцев, также уничтожали своих братьев по вере — саксонцев и датчан — и шли теперь против русских, которые молились тому же самому Богу Иисусу, только чуть иначе. Сирин до сих пор почти ничего не слышала о различиях между христианскими верами, она знала только, что они почти так же враждебны друг другу, как последователи Сунны и имама Али, поссорившиеся уже через несколько лет после смерти пророка и с тех пор не раз сходившиеся в сражениях.