Осень на краю - Арсеньева Елена. Страница 16
– Спасибо, – послышался ворчливый голос, – объяснил, разодолжил! И что б мы без тебя, всезнайки, делали? Совсем пропали бы, наверное!
Несколько солдат устало, неохотно хохотнули в ответ.
Посреди улицы возникла огромная лужа жидкой грязи.
Остановились.
Дмитрий прошел ближе к луже. Да... Это надолго! Вода чуть ли не до колена. Форсировали «водную преграду» медленно.
Между тем ротных командиров попросили собраться. Как раз шла «разбивка» деревенского жилья на роты. Смертельно хотелось обогреться, но на всех халуп не хватало. Пришлось установить очередь на право входа в халупы пополуротно.
Первая очередь была счастлива, и жестокой, несправедливой казалась участь второй очереди. Но что же было делать? Без ругани, конечно, не обошлось, ведь каждому хотелось попасть в первую очередь.
Дмитрий остался на дворе со второй очередью. Время тянулось, как... ну, словом, так, как может тянуться только время, когда ты его торопишь, а оно не слушается.
И вдруг его осенило. Да кто сказал, что надо топтаться на студеном ветру под дождем? Хата занята, но ведь в ней есть чердак!
– Второй очереди – залезть на чердак! – скомандовал он.
И, устроив своих, сам с облегчением спустился вниз, где для него был приготовлен сенник.
– Передохните, вашескобродие. И сапоги снять надо, первое дело – сапоги снять. Не просохнут, зато хоть отдухнут ноги.
Дмитрий разулся...
Вдруг из кухоньки появился фельдфебель.
– Вашескобродие, разрешите доложить: так что потолок трещит... как бы не рухнул...
– Спасибо, открыл Америку, – проворчал Дмитрий. – А то я сам не слышу.
В самом деле – от топанья ног наверху потолок так ходуном и ходил...
– Ну так идите, сгоните их оттуда!
– Эй вы там, уходи, слезай! Потолок проваливается! – заорал фельдфебель.
– А нам какое дело, пусть хоть земля проваливается! – послышалось сверху. – Нам ротный разрешил!
– Да ведь ротный же и обратно согнать вас приказал. Слышите, что ли? Слазьте оттуда, говорят вам!
Перебранка в том же роде длилась еще долго, пока Дмитрию не надоело:
– Да пес ли с ними, фельдфебель, пускай уж сидят, только не так топают. Коли потолок все еще не упал, знать, все же выдержит.
К общему удовольствию, он оказался прав: потолок выдержал.
Часа через три пришла команда идти дальше.
Дмитрий помнил, как не хотелось покидать деревеньку. Чуть не до слез! Так и лежал бы на убогом, жидком сенке... Однако пора было натягивать сырые сапоги и тащиться на улицу.
«Что за предчувствие у меня дурное такое? – думал он с тоской. – Может, меня убьют? Вроде боя не должно быть... Но разве убережешься от случайной перестрелки? Или еще какая гадость приключится. Хотя куда уж гадостней этой грязюки...»
Сапоги промокли насквозь. Впрочем, от быстрой ходьбы люди немного согрелись. Дождь заморосил еще мельче: точно бы сквозь тончайшее сито кто-то просеивал воду. Однако от этого ничуть не было легче.
Шли весь день, и постепенно дурное предчувствие Дмитрия притупилось. Не потому, что он успокоился, а просто от усталости. К вечеру она куда сильнее давала себя знать.
Наступили сумерки, а потом сошлась и адская темнота. Где-то в отдалении ухали орудия... Время от времени на горизонте виделись вспышки, происходящие от разрывов тяжелых снарядов. Эти вспышки напоминали зарницы, которые каждый видел и не на войне.
В конце концов никто уже не обращал внимания ни на вспышки, ни на отдаленные залпы. У всех было одно неодолимое желание – лечь... где-нибудь, все равно – где, можно даже в грязи, только бы лечь и моментально уснуть мертвецким сном...
Дмитрий ощущал, что его начинает пошатывать из стороны в сторону. И с каждым шагом все сильней и сильней. Не упасть бы!
– Скоро ночлег, скоро ночлег, – передали по цепи.
Скорей бы... Однако пришлось пройти по каким-то невероятным колдобинам и по кочеряжнику еще версты три или четыре.
Ноги сами собой заплетались и то и дело задевали за что-то. Иногда, споткнувшись, солдаты падали в грязь... Один раз споткнулся-таки и пропахал раскисшую землю носом и Дмитрий. Эх, упадешь в грязь – и хорошо тогда становится, и подыматься не хочется: так бы с удовольствием и остался полежать тут и заснуть хоть чуточку...
Упавших поднимали те, кто шел рядом.
Наконец вот и деревня.
– Слава тебе, Господи! – одним духом выдохнула рота. А впрочем, надо думать, и весь полк.
Все нетерпеливо бросились к халупам. И – о ужас! Деревня была занята!
Да нет, не стоит думать, что там оказались немцы. Деревню заняла – и даже переполнила – другая часть войска! Полку отведена была для ночлега другая деревня, но в темноте люди сбились с пути и попали не туда...
– Что делать? Как быть? – тревожно переговаривались солдаты. Сделать хотя бы шаг представлялось немыслимым.
Передали приказ командира полка – ночевать возле халуп, где сладко спали на соломе (вот счастливчики-то!) солдаты из другой части.
Слава те, Господи, хотя бы дождь перестал!
– Офицеры есть? – выглянул кто-то из хаты, около которой остановился Дмитрий. – Идите в дом, тут на одного человека найдется место.
Он обернулся в нерешительности к своим.
– Идите, васкобродь, – пробормотал оказавшийся рядом Донцов. – Чего там, все ведь не поместимся, а вы идите. У вас сапожки фасонные... Небось промокли насквозь? Я же слышу, как в них хлюпает!
Дмитрий вошел в хату.
Там было совершенно темно.
– Вон туда идите, – сказал незримый человек, голос которого, впрочем, показался Дмитрию таким знакомым, что он даже удивился. Причем голос этот вызвал в памяти что-то веселое, довоенное, почему-то звон бокалов и шипение шампанских струй... «Откупори шампанского бутылку иль перечти «Женитьбу Фигаро»!» – как сказал бы Пушкин, которого некогда обожал Дмитрий, пока не променял его на другого «Сашу» – Черного, который, впрочем, тоже не избегал этого напитка, как «суровый Дант не избегал сонета», и призывал:
Эх, хорошо бы... Да, шампанского бы сейчас, а еще лучше – коньяку для сугреву! Или хоть водки. «И пунша пламень голубой» тоже очень кстати оказался бы!
– Мы не знакомы, господин офицер? – негромко спросил Дмитрий, вглядываясь в темноту. – Отчего-то ваш голос мне знакомым кажется.
– А вы кто? – спросила темнота. – Честно признаюсь, ваш голос мне тоже что-то напоминает, причем очень приятное.
– Штабс-капитан Дмитрий Аксаков, – назвался он и немедленно услышал в ответ приглушенный хохоток:
– Митька! Шафера родного не узнал!
Ну конечно! Витька Вельяминов! Старинный друг, еще гимназический, бывший шафером на свадьбе Дмитрия и Сашеньки! Любитель стихов отнюдь не Саши Черного и даже не Саши Пушкина, а придворного поэта Владимира Мятлева, не упустивший случая процитировать какую-то его очередную поэзу даже на перроне Энского вокзала, откуда, под щемящие звуки марша «Прощание славянки», Дмитрий и Сашенька отправлялись в свадебное путешествие, которое окончилось, едва начавшись...
Они нашли друг друга в темноте ощупью и обнялись. Ринувшись к Витьке, Дмитрий невзначай наступил на чью-то откинутую руку. Обладатель ее проснулся и проворчал:
– Побережней, васкобродь! Не то ведь можно и вылететь в тычки!
– Что?! – не поверил ушам Дмитрий.
– Что, что... Что слышал! – издевательски передразнила темнота. – Ничего, сейчас уж не те времена, недолго вам «штокать» осталось!
– Молчать, Полуэктов! – страшным голосом, в котором отчетливо звучала бессильная ярость, прошипел Вельяминов. – Пойдешь под военно-полевой суд!
– Руки коротки, васкобродь, – ленивым, хамским голосом отозвался сгусток тьмы по фамилии Полуэктов. – Сам знаешь, солдатский комитет меня в обиду не даст. Потому помалкивай лучше и дружку своему скажи, пусть тут по рукам-ногам не шляется. А то, вишь, бросил низших чинов, наших товарищей, на дожде, а сам греться приполз.