На кого похож арлекин - Бушуев Дмитрий. Страница 29

«Каникулы! Каникулы!» — кричал Денис, прыгая на постели, пока я отглаживал-отпаривал его белую рубашку. Если бы вы знали, какое это счастье гладить рубашку любимому человечку. Вечером мы запланировали визит в театр («Вишневый сад» Чехова); я также прекрасно понимал, что моему фавориту в этом возрасте нужна как воздух компания сверстников, и ревниво посматривал на дикие стайки подростков, опасаясь в глубине души, что они завлекут моего фавненка в свой загадочный субкультурный микроэтнос, который был Денису, быть может, интереснее, чем вечер с шампанским в обществе угасающего провинциального интеллектуала. Нет, я не играл роль дяди или отца, но был Денису старшим братом, с ветерком русского гиперлиберализма и с интересной игрушкой в штанах.

Наверное, я был хорошим наставником. Я часто рассказывал Денису о былом величии России, порой впадая в шовинистический экстаз, хотя широко распространено мнение, что гомосексуалисты с рождения имеют прививку от вируса национальной идеи. Но, поверьте мне, нельзя было спокойно смотреть, как летела под откос птица-тройка, моя Россия, и я даже прекратил слушать радио, чтобы не оскорблять слух пошлым краснобайством политических уродов, гомункулов из пробирок все той же старой Империи, вставших под новые знамена. Россия распродана с молотка. Господа, торговля — хорошее дело, но не странной ли торговлей мы занялись — все продаете и ничего не покупаете? Президент играет в теннис и советует рабочим «не бояться иметь больше детей, потому что жизнь будет лучше». Но больше ничего не будет. Я любил фасад той Империи, и двумя годами позже вселенский разум пошутил надо мной, когда в лондонском «Херродсе» я купил репродукцию плаката Эрика Булатова: на фоне великолепной панорамы удивительно написанных облаков в голубом небе шарахнуло огненными буквами — СЛАВА КПСС! Большей экспрессии славы я еще не видел, таких классических облаков уже не будет. Облака моего детства. На плакате осмотрительно зафиксирована дата — 1975. Чувствуешь, каким вдруг ветром дунуло, какие побежали по комнате солнечные зайчики? Молчи, я не о том, я о детстве, о воздушных шарах и твоей бескозырке, о мороженом «Бородино», о водном трамвайчике на Москве-реке, а люди тогда были так наивно счастливы, да? Вы помните этих добрых московских интеллигентных старушек? Куда пропали добрые старушки? Почему столица превратилась в помойку? Где все эти невообразимые конфеты? Ты помнишь праздничный стол семьдесят пятого? Ты помнишь маму и отца? Молчи, я не о том, я о тех облаках, потому что я сижу сейчас в своем лондонском доме, пью русскую водку и смотрю на этот чудом уцелевший плакат. Я люблю эти облака. А сейчас я, кажется, еще немного выпью: Денис не понимал моей ностальгии, он не видел Империи в ее славе, а я, хочу того или не хочу, — плоть и кровь моей эпохи, несмотря на свою приобретенную космополитичность. Наверное, в новой России я почувствую себя иностранцем. Но и в этом парадокс: в сегодняшней России можно жить, только будучи иностранцем. Обидно. Денис, Денис, мой мальчик с дважды украденным детством — сначала история обворовала, а потом и я подоспел, снял сливки: Господа, что обычно происходит с забытыми идолами исчерпавшей себя эпохи? Идолы утрачивают сакральность и становятся объектами соц-арта. Нет, я не динозавр посткоммунизма, но просто горячий поклонник соц-арта, благодарный зритель на выставке, включившийся в процесс сотворчества, тем более, что я никогда не воспринимал жизнь слишком серьезно и наблюдал эту божественную комедию со своего вечного восьмого ряда. Как отстраненному художнику мне был дорог каждый камень великой империи; я галлюнировал гигантским проектом памятника эпохе, мне хотелось спасти все уцелевшие монументы и выставить их в ряд на отлогих берегах Волги — целые километры памятников, которые бы снимал с борта теплохода ошарашенный подвыпивший интурист. Это прекрасно, что Денис не помнил империи, ибо сам Моисей водил избранный народ по пустыне, пока не сменились три поколения, перед тем как обрести обетованную землю. Империя жила во мне эстетически, и ее веселые вирусы проникли в каждую мою клетку. Я помнил царственную славу и пожар великого Рима, а Денис не вкусил даже объедков с того пиршественного стола. Впрочем, и это только облака в зеркале моего ликующего одиночества. Да и что ты знаешь о моем времени, юноша новой России? По иронии судьбы я был уверен в душе, что строю прекрасный собор для всех, но оказалось, что я возвел монастырь своего одиночества, и никто не последовал за мной в грустную обитель. Но в этой обители я обрел духовную свободу, как бы патетически это не звучало. Лунный характер моей сексуальности во многом определял мое отношение к миру (и к Богу!) и, как большинство моих собратьев, был нетерпим к обывателям (впрочем, это взаимно). Из своей жизни я хотел сделать бродвейское шоу и уже в детстве знал, что мою судьбу пишет в аду интересный автор (за что я всегда лояльно благодарен аду). Гомосексуальность — вектор стиля жизни, и именно обостренное чувство стиля гнало меня по миру в последующие годы. Мой осторожный вывод малоутешителен — нас погубят не кислотные дожди и озонные дыры, нас погубит стилизованная пошлость. Стилизованная пошлость, пошлость во всем — во взаимоотношениях, в любви, в искусстве и религии. Нужен огненный меч, чтобы разделить стиль и стилизацию. Даже в своих религиозных метаниях Найтов опять пришел к золотому кресту православия (ибо это стиль, а католический театр, к примеру, — стилизация). Так, некоторые из нас после определенного момента жизни уже не замечают, что начинают играть самих себя, и нередко становятся пародией на свой первозданный образ. Это хорошо видно на примере всех без исключения политиков, потому что история, творимая Всевышним, превращает своих мнимых творцов в дружеские шаржи, а Вселенский разум обладает великолепным чувством юмора. Как удивительно он разыгрывает своих актеров, которые стали столь серьезными, что разучились играть. Господа, идите учиться к своим детям — учиться играть. Играть солнечно и вдохновенно.

…Закончив священнодействия с пыхтящим утюгом, я перенес своего брыкающего фавна в ванную, под душ. Капли дрожат у тебя на ресницах. Загипнотизированный сочной зеленью твоих глаз, я тоже встал под душ, не сняв рубашки и только что повязанного галстука. Ты сам помог мне раздеться, надел мой мокрый галстук на свою тонкую шею и скользнул горячим языком по моим соскам. Волны электричества пробежали по телу, а ты уже медленно приседал, скользя ладонями по моим мускулам, и, наконец, нашел губами свою главную игрушку, которую я всегда ношу с собой. Мы впервые открыли эти фантастические водные игры, хотя я ревновал тебя даже к воде, превращающейся в янтарь на загорелом бархате твоего тела. Я намыливаю своего румяного чертенка душистым гелем. Ты смеешься и выскальзываешь из моих объятий, вздрагивая от щекотки; радужные мыльные пузыри летают в лучах зимнего солнца, бьющегося в матовое стекло моей ванной комнаты. Наконец, завернув Дениса в огромное пляжное полотенце, несу его, спеленутого как мумия, в спальню, и мои мокрые следы на паркете горят на солнце как расплесканное золото. За завтраком мы сражаемся вилками за последнюю сосиску, и запросто бы съели друг друга, потому что только моим арлекинам известно, сколько тонн килокалорий мы сожгли за прошедшую ночь.

Я всегда завидовал твоему аппетиту и даже сравнил бы тебя с маленькой синицей, которая съедает за день столько же, сколько весит сама: Но зачем я пишу все это, для кого? Какая цель? Нет цели. Просто блуждающая звезда Андрея Найтова хочет быть замеченной и занесенной в длинный перечень других блуждающих звезд. Имя той звезде — «НАВСЕГДА ДЕНИС». Автобиографа можно обвинить в навязчивом эксгибиционизме, но грустный арлекин держит передо мной беспристрастное зеркало с опрокинутой чашей неба, где сверкают все наши ночи, полные яростного вина и огней. И сказано будет мне: «Сей человек и дела его». Ибо что мы ныне объявить стыдимся, тогда всем явно будет, и что мы здесь притворно не сокрываем, все-то там сожжет очистительный огонь. Посмотри вокруг, мой моралист — разве не в порнографическое время мы живем? Да, мы выбрали это время, и не сам ли ты пригубил с земными царями из чаши великой блудницы, одетой в багряное? Или ты не жил в нашем Вавилоне? Так знай же, что новое, огненное вино уже приготовлено, но лучше бы тебе его никогда не пробовать.