Обитель любви - Брискин Жаклин. Страница 54

Широкие плечи Бада были опущены.

— Все сделаем, как вы сказали, доктор Видни.

— Бад, такое случается со многими женщинами на третьем-четвертом месяце. Нечего волноваться.

— Вы уверены?

— Вполне. Я видел пятна и побольше. И вообще довольно вести себя так, будто ваша жена — первая в мире женщина, собирающаяся родить. — Доктор повернулся к Три-Вэ. — Вы же отец, Три-Вэ. Скажите ему, что это не такое уж испытание.

Три-Вэ не мог вымолвить ни слова. Забыв про стакан виски, про вырезки в кармане, ничего не видя перед собой, он сбежал по ступенькам веранды. «Боже, — думал он. — Боже! Так вот в чем ее недомогание!» Осознав наконец, что в руках у него стакан, он запустил его в темнеющие кусты.

Он был уверен, что ребенок от него.

Амелия лежала на широкой кровати из розового дерева, на их с Бадом супружеском ложе. Лампа с бахромой по краю абажура отбрасывала таинственные тени по углам просторной комнаты. Стояла жаркая ночь, и окна были открыты. Она откинула одеяло в сторону и положила руки на живот поверх ночной рубашки, словно обнимала малыша в своем чреве.

Маленькое темное пятно, обнаруженное ею этим утром на простыне, говорило об угрозе выкидыша. Оно привело ее в состояние, в котором раньше ей никогда не приходилось бывать: Амелия почувствовала себя матерью. Ее продолжал мучить, преследовать вопрос: чей ребенок? И тем не менее этот вопрос, ответ на который был ей известен, ничего не менял. Потребность дать ребенку жизнь не исчезла. У нее не было выбора. Она не смогла бы сделать аборт. Ребенок был частью ее самой, он был ее — плоть от плоти и кровь от крови. Долг перед ним возобладал, заслонив собой все остальное. Как она могла даже на миг позабыть об этом важнейшем для женщины долге? И это с ее-то кодексом чести? Она мать! А мать должна подарить ребенку нежность, любовь и жизнь.

Амелия осторожно шевельнулась, не убирая рук с живота. Она услыхала внизу мужские голоса. Слов различить не смогла, но вместе с голосами Бада и доктора Видни услыхала густой бас Три-Вэ. Она вжалась щекой в подушку. Когда Бад поднялся к ней и, сев у кровати, взял ее за руку, она все еще лежала в этой позе.

В ту неделю Бад провел рядом с женой в их спальне много часов, а как только она поднялась, вернулся к работе в «Паловерде ойл».

Бад хотел ребенка так много лет, что это желание укоренилось в нем, стало частью его существа, и он не ощущал его, как не чувствует человек биения своего сердца. Но теперь, когда беременность жены стала фактом, прежние инстинкты вдруг дали о себе знать. Амелия заметила это: в муже заговорил династический импульс.

Его слова о том, что ребенок будет либо принцем, либо принцессой, следовало понимать, конечно, фигурально, и тем не менее он говорил это серьезно. Ребенок был для него прежде всего наследником, а наследство ему еще предстояло создать. Давняя потребность побеждать проснулась в нем вновь с невиданной прежде силой, и он решил, что «Паловерде ойл» — ключ, с помощью которого он добьется успеха.

Он подкупил еще земли, приобрел лучшее бурильное оборудование. Сначала он тратил имевшуюся в его распоряжении наличность, потом заложил дома в квартале Ван Влита. Исахар Клейн, банкир, выдавший на них закладную, сказал Баду:

— Ты спятил! Помешался на нефти точно так же, как и весь Лос-Анджелес! Этого я от тебя никак не ожидал. Бред!

— Если я занялся этим, как же можно считать это бредом? — с улыбкой произнес Бад.

В глубине души он знал, что спятил, но был одержим нефтью.

Скоро у «Паловерде ойл» было уже шесть колодцев, каждый из которых давал по сотне баррелей за сутки. Бад купил вращающееся эксцентриковое колесо, которое приводило в действие все шесть насосов. Дорогая штука! И он снова заложил свое имущество. На сей раз землю близ недавно выстроенного университета Южной Калифорнии, владельцем которой он был.

Каждый день он заглядывал в магазин Ван Влитов, разбирался с бухгалтерией и выслушивал нотации отца насчет его, Бада, сумасшествия. Он вставал в четыре утра, но времени все равно не хватало. Поэтому Амелии пришлось сесть за письменный стол. Живот уже выделялся под ее наутюженным халатом. Она сидела прямо, не прислоняясь к кожаной спинке стула. В школе она хорошо успевала по арифметике. Бад был удивлен, как быстро она поняла, что от нее требуется.

— Если ты думал, что вместе с физической формой я потеряю и способность соображать, то глубоко заблуждался, — сказала она ему холодно.

За несколько дней до этого доктор Видни запретил им взаимное исполнение супружеского долга, и Бад покорно переехал в холл. С тех пор в их отношениях что-то разладилось. Они стали резки друг с другом. Наконец через несколько недель Амелия убедила мужа, что добрый доктор имел в виду только то, что он сказал: супружеский долг. Это не распространялось на ласки. Бад снова переехал обратно в спальню на большую постель. Он засыпал, держа руку на ее животе, чтобы чувствовать движения еще не родившегося ребенка. «В этом я не могу потерпеть неудачу, — думал он. — Не должен».

Неудача, как был убежден Бад, могла произойти не из-за недостатка нефти, а вследствие ее избытка. Теперь каждый час своего времени он проводил на том месте, что называли лос-анджелесскими нефтяными разработками. Глядя на растущий лес нефтяных вышек, он постоянно думал о том, что недалек тот день, когда на рынке образуется избыток калифорнийской нефти.

Как-то дождливым утром, перед самым Рождеством, он и Три-Вэ стояли на своем участке, огороженном колючей проволокой. То, что они встретились в «Паловерде ойл», было необычно. В последнее время Три-Вэ никогда не появлялся здесь, если поблизости был его брат. На обоих сейчас были желтые непромокаемые плащи. Они молча наблюдали за тем, как закачивают нефть из огромного деревянного чана в фургон-цистерну, запряженную четверкой лошадей.

Бад сказал:

— Цена на баррель нефти вновь упала.

— Я слышал.

— Ну и что? — спросил Бад. — Придумал ей еще какое-нибудь применение?

— Горючее. Это прежде всего приходит в голову, — избегая взгляда Бада, проговорил Три-Вэ.

«Идея, — подумал Бад, — типичная для Три-Вэ. Использование нефти в качестве горючего — это впечатляет, но нереально».

— Если это сразу же приходит в голову, — сказал он, — почему все до сих пор используют уголь?

На дальнем западе страны не было своего угля. Его привозили либо с Британских островов, либо из Австралии, загружая в качестве балласта на суда, которые шли в Калифорнию за пшеницей и древесиной секвойи. Поэтому уголь в Лос-Анджелесе стоил очень дорого.

— Ты спросил меня, я ответил, — пробормотал Три-Вэ.

Бад утер мокрое от дождя лицо.

— Люди используют нефть как масло для светильников. Думай в этом направлении.

— Если ты сам все знаешь, зачем спрашиваешь?

— Ладно, успокойся. Есть еще какие-нибудь мысли? Только не надо мне рассказывать про безлошадные экипажи и легковоспламеняющиеся суда.

— Локомотивы, — сказал Три-Вэ. Волосы и борода у него были мокрыми от дождя.

— Что?

— Мы используем нашу неочищенную нефть, чтобы привести в действие вот эту штуку. — Он махнул рукой в сторону эксцентрикового колеса. — Почему бы тем же способом не привести в действие локомотив?

— Ты же знаешь, что на колесе примитивный движок, — сказал Бад, по после паузы спросил: — Думаешь, что-нибудь из этого выйдет?

Три-Вэ пожал плечами.

— Что с тобой? — тихо спросил Бад.

— Ничего.

— Дома неладно?

— Я же сказал: ничего!

— Просто интересуюсь. Может, тебе нужно повысить зарплату?

— Ты работаешь вовсе без зарплаты. С какой стати мне повышать?

— Слушай, мне это уже надоело! Все последние месяцы ты ведешь себя со мной так, будто тебя пчела в задницу ужалила!

Кто-то крикнул. Раздался ноющий звук хлыста. Четыре лошади, поднатужившись, пытались вытащить из глубокой грязи нефтяную цистерну.

— Извини, Бад, — пробормотал Три-Вэ. — Просто заработался. Не обращай внимания на то, что я тут вспылил.