Обитель любви - Брискин Жаклин. Страница 55

Чувство вины переполняло его. Ему нужно было поговорить с Амелией наедине, но он знал, что это невозможно. Он не мог смотреть брату в глаза.

Немного забыться ему помогал только мир идей, его мечты. Мысль о локомотиве, работающем на нефти, которая возникла у него во время лившего в тот день дождя, не отпускала его до вечера. После ужина он остался в столовой, обставленной массивной мебелью, и стал нетерпеливо дожидаться, когда служанка закончит ходить взад-вперед, убирая со стола. Наконец она постелила на стол зеленую скатерть с уродливым узором, предохранявшую полировку стола.

Весь сгорбившись, Три-Вэ стал набрасывать эскиз. Он потерял чувство времени, но вскоре в дверях появилась зевающая Юта в ночной рубашке.

— Поздно уже, — с материнской заботой в голосе проговорила она.

После того вечера каждую свободную ночь Три-Вэ сидел за столом с зеленой скатертью, набрасывая на бумаги свои идеи, и рвал один неудачный проект за другим. Он досадовал на себя за недостаток навыков в черчении и механике. Пришлось штудировать книги по этим дисциплинам, которые он брал в публичной библиотеке, расположенной в здании городского муниципалитета. Он набросал сотню проектов, и большинство из них смял и выбросил в помойное ведро. Несколько листочков бумаги он сохранил и запер в нижнем ящике своего стола. Он всегда немного стеснялся своих идей. В январе ему пришла в голову одна из них, очень простая: впрыскивать нефть в топку локомотива.

Как только Три-Вэ, приложив максимум умения, подготовил чертежи, он решил показать их Баду. Он мог бы отнести их на участок. Однако вместо этого решил пойти в дом на Банкер-хилл в тот час, когда, как ему было известно, Амелия будет одна.

Глава двенадцатая

Ветер Санта-Ана налетает из пустыни Сонора, словно из зева гигантской печи. Горящий и злой, он метет по каньонам и долинам, высушивая заросли чапараля на холмах и цитрусовые сады, выжигает траву до тех пор, пока не пожелтеет и не высохнет каждая былинка. Небо становится неестественно ясным, синева его нестерпима для глаз, воздух настолько прозрачен, что трудно ориентироваться на расстоянии. Ветер валит деревья, телеграфные и телефонные столбы, сметает черепицу с крыш. Обожженная земля принимает бесформенные очертания, действуя раздражающе на глаза и на нервы.

Юта называла Санта-Ану дьявольским ветром, и когда из пустыни налетал зной, она становилась очень раздражительной и такой вспыльчивой, что сама себе удивлялась.

В то январское утро Юта вышла из трамвая напротив церкви на Плаза. Для пригляда за Чарли Кингдоном она наняла служанку-хромоножку. Это позволило ей ходить к мессе почти ежедневно. Несмотря на Санта-Ану, она надела новый роскошный зимний костюм. У нее никогда еще не было такого дорогого наряда. «И потом, в конце концов разве на дворе не январь, не зима?» — подумала она. От зноя у нее побагровело лицо. Юта вступила под спасительную тень церкви, поправила шляпку и погрузила руки в купель с прохладной водой. Преклонив колени, она затем прошла вперед по проходу между скамьями в первом ряду, где обычно сидела с доньей Эсперанцей. Витражные окна церкви поглощали слепящий свет, и вой ветра снаружи доносился приглушенно. Румянец постепенно сошел со щек Юты, и она расслабилась. В руках она держала четки. Юта сидела, но не молилась. В церкви она всегда успокаивалась, и снисходивший на нее покой освобождал ее веру от воинственной оболочки. Здесь она могла думать о Чарли Кингдоне, забывая о совершенном ею плотском грехе. «Он хороший, здоровый мальчик, — думала она с доброй улыбкой на губах. — У него уже прорезалось шесть зубиков, и он может стоять».

Месса началась, и Юта внимала ей всем своим существом.

Она покинула церковь умиротворенной и благостной. Направилась вверх по Мэйн-стрит к мануфактуре Ди Франко. Ей нужно было купить льняных полотенец. Но порыв знойного ветра вновь атаковал ее, и вскоре под тугим корсетом уже побежали струйки пота. Она ясно представила себе уютную комнату и лимонад, искрящийся в стакане со льдом. «Перед магазином загляну к Амелии», — решила она и почувствовала облегчение.

С Амелией она не чувствовала той скованности, которая охватывала ее при встрече с другими молодыми женщинами этого города. Несмотря на успех Три-Вэ, на нанятую хромую служанку и новую мебель, Юта все еще чувствовала себя неуверенно. Она советовалась с Амелией по поводу каждой мелочи, свойственной светскому образу жизни. В ответ она давала советы Амелии по беременности и уходу за ребенком. Они стали друг другу как сестры. И надо отдать должное Юте, ей частенько удавалось побороть в себе разрушающую зависть. Хотя и трудно было примириться с тем, что ее богатая, известная в городе и аристократичная невестка все же сумела забеременеть.

Фуникулер поднял Юту почти под прямым углом на Банкер-хилл. Час назад по улице проехала поливальная тележка, но влага успела испариться, и песчинки уже поднимались в воздух, закручиваясь маленькими вихрями. Томясь по прохладе, Юта шла против ветра, подавшись всем телом вперед. Она миновала каменную подпорную стенку у дома доктора Видни. Отсюда уже была видна веранда дома Амелии.

Они стояли, защищенные от ветра. Три-Вэ смотрел на Амелию снизу вверх, а Амелия облокотилась о резные перила. Ее утренний с кружевными оборками капот уже не скрывал большого живота. Три-Вэ что-то говорил. Она подняла на него глаза. Три-Вэ еще что-то сказал.

Умиротворенность Юты после посещения церкви улетучилась. «Она плохо выглядит, — подумала она, останавливаясь. — И почему все называют ее хорошенькой? И что это Три-Вэ делает здесь в такое время? Почему они стоят так открыто, будто заявляя всему миру, что они любовники? Почему она так говорит с моим мужем?»

Амелия сказала:

— Не смей больше заговаривать об этом.

— Но об этом нужно поговорить, Амелия, и...

— Я запрещаю! Ты пришел для того, чтобы передать Баду какие-то чертежи. Считай, что ты их передал.

— Мне в кои-то веки удалось поговорить с тобой, Амелия! Никто не может наложить запрет на прошлое. А фанданго...

— Я уже простила тебя. Но при условии, что ты не будешь никогда вспоминать об этом.

— Ты никогда не боялась правды.

— Правды? Здесь нет никакой правды, Три-Вэ, а есть только твоя вина.

— Тебе известно, что мне хочется все рассказать каждый раз, когда я вижу Бада?

Она страшно побледнела.

— Разумеется, известно.

— Значит, ты поверишь, что я ему скажу?

Она уставилась на свою руку, которая вцепилась в перила.

— Я не знаю, во что верить, — прошептала она.

Три-Вэ ответил:

— Я люблю брата. Я никогда не прощу себе. И вместе с тем, я ни капельку не жалею, что... что я был с тобой. Теперь ты понимаешь, как сильно я тебя люблю?

Она положила руку на его плечо.

— Три-Вэ, это бессмысленно. Бессмысленно! Я испытываю только страх и все.

— Ты носишь моего ребенка!

Неожиданно она быстро ударила Три-Вэ по губам.

В углу его рта показалась струйка крови. Кровь побежала по его бороде прежде, чем он успел утереть ее рукой.

— Прости, — сказал он.

— Это ты прости, — ответила она. — Боже мой, Три-Вэ, прости!

Но ни он, ни она не понимали, что означают эти взаимные извинения.

Горячий ветер донес через весь сад до Юты обрывки фразы:

— ...носишь моего ребенка...

До Юты донесся и звук пощечины, которую Амелия залепила Три-Вэ. Потом:

— Прости...

Юта застыла на месте. Роскошная юбка полоскалась на ветру, с руки, в которой она держала шляпку, свисал ридикюль. Безвозвратно исчезла привязанность, которую она питала к Амелии. Навсегда испарилась глубокая любовь, которой она любила Три-Вэ. В тот миг Юта чувствовала только приступ ревности, настолько сильной, что перед глазами у нее поплыли красные круги. Ни разу в жизни она не падала в обморок, но тут ей показалось, что вот-вот она потеряет сознание.