Звезда королевы - Арсеньева Елена. Страница 96

Проходя мимо Марии, он с преувеличенным благочестием возвел к небу глаза.

Хозяин конторы вышел на крыльцо:

— Весьма сожалею, сестра. Ежели угодно, можно купить место на следующую неделю — прямиком до Берна. А коли спешите, есть смысл ехать на перекладных: завтра рано утром до… — Он подавился последним словом, и глаза его сделались огромными. — Господи Иисусе!..

Мария резко обернулась.

На площади как бы все застыло, даже пыль, чудилось, повисла в воздухе. Кучер свесился с козел — да так и застыл с открытым ртом. Дамы и их мужья высунулись из окон; старуха воздела руки; студенты замерли, уставившись на переодетого курьера, который, согнувшись и держась за живот, стоял, почти касаясь лицом ступенек. И только одна движущаяся фигура оживляла эту немую сцену — оборванец, который со всех ног улепетывал прочь. Поворачивая за угол, он оглянулся — Марию поразило выражение мрачного восторга на его лице — и прощально махнул красной, будто ободранной ладонью.

«Почему у него красная рука?..» — подумала Мария. Тут какой-то человек соскочил с крыльца конторы и погнался за беглецом. И тотчас площадь ожила, все пришло в движение, люди бросились к упавшему «стряпчему». Тот скорчился, подтянув колени к подбородку, потом резко повернулся на другой бок — и вдруг, вытянувшись, замер. Из-под него растекалась по ступеням лужа…

Обморочно вскрикнула одна из дам; пассажиры отпрянули от окон; чей-то испуганный голос взвился над площадью:

— Его ударили ножом!

И вновь все застыло в страхе и скорби.

Глава XXIV

ИМПЕРАТОРСКИЙ КУРЬЕР

Прошло не менее часа, прежде чем Мария очнулась и попыталась собраться с мыслями. Все, что она помнила, — это суматоху вокруг убитого, двух полицейских, за которыми побежали студенты, — а потом все заволокла какая-то мгла, сквозь которую едва прорвался голос хозяина:

— Позвольте я помогу вам, сестра. Дилижанс отправляется. Нет, денег я с вас не возьму — место того бедняги было оплачено, чего ж грешить с его памятью?

Потом она почувствовала запах свежего сена, которым был устлан пол в дилижансе, услышала шорох платья своей соседки, чье-то всхлипывание, щелканье кнута — и резко откинулась на спинку сиденья: дилижанс отправился в путь, а в нем — молодая монахиня, у которой в Берне «заболела тетушка Евлали».

Первым побуждением Марии было вскочить, закричать, приказать кучеру остановиться… Ведь нужно было как можно скорее вернуться домой, рассказать мужу, что произошло, пусть немедленно посылает нового курьера!

Она уже приподнялась, когда неожиданная мысль пригвоздила ее к месту: все рассказать Корфу — но как? И как объяснить свое присутствие на станции в тот самый момент, когда был убит курьер? Значит, предстоит признаться, что она подслушала секретный разговор?

Мария в отчаянии взглянула в окно. Париж кончился, они уже ехали по проселочной дороге. Если выходить, то немедля. Ну что, в конце концов, сделает с нею Корф? Не убьет же, а всю силу его презрения она уже изведала. Да и Данила с Глашенькою с ума сойдут от беспокойства, если она не вернется к ночи. Надо остановить дилижанс!

Мария снова попыталась приподняться, и вдруг сердитый голос Корфа отчетливо зазвучал в ушах: «Нет другого выхода. Сейчас послать больше некого, разве что отправиться самому. Но меня слишком хорошо знают!»

Мария вновь откинулась на спинку сиденья.

Она недавно читала Макиавелли: «Если я поеду туда, кто останется здесь? Если я останусь здесь, кто поедет туда?» Эти слова вдруг возникли перед ее внутренним взором.

Однако перед ней сейчас стояла совсем уж неразрешимая дилемма.

Что произойдет, если она вернется в Париж? Во-первых, один драгоценный день из семи уже будет потерян. Во-вторых… Во-вторых, Корфу придется отправиться самому. А следующий дилижанс только через неделю. Но уж если убийцам удалось выследить секретного курьера, то русский резидент никак не выберется из Парижа незамеченным! Ей представился Корф в черной траурной одежде, скорчившийся в кровавой луже у подножки дилижанса, — и Марию затрясло так, что соседка покосилась на нее с изумлением.

Нет. Это перст судьбы. Нельзя останавливать дилижанс, наоборот — надо молиться, чтобы он мчался как можно быстрее. Слишком многое благоприятствует ее неожиданному путешествию: и это платье, так вовремя попавшееся на глаза, и доброжелательность хозяина конторы… да все, все, начиная с бессонницы, с утренней прогулки по каштану… начиная со страшного сна!.. Жаль только, что сон или какое-то другое наитие не подсказали Марии прихватить сколько-нибудь денег: у нее с собою ни су! А надо платить за придорожные гостиницы… И что-то есть… Ладно, сейчас у нее тошнота подкатывает к горлу при одной только мысли о еде, но ведь ехать почти три дня! И добираться от Берна до Туна, и еще зайти в трактир Эрлаха, и переправиться через Тунское озеро… На все это нужны немалые деньги.

Не крест же продать?! Мария украдкой потрогала сквозь монашеский чепец мочки ушей. Слава те Господи, у нее в ушах серьги. Франков сто за них дадут… Дали бы, наверное, раза в три больше, но надо трезво смотреть на вещи: у кого найдутся такие деньги на каком-нибудь постоялом дворе, в спешке?

Остановка часа через три, никак не раньше. Хорошо, что все пассажиры так подавлены ужасным событием на станции, что сидят молча, не донимают друг друга расспросами и разговорами. Есть время собраться с мыслями.

О многом надо подумать, и прежде всего о главном: кто, кто еще, кроме нее и Корфа, знал, откуда и когда отправится секретный курьер?

Бело-розовая фигура, приникшая к окну, возникла в памяти, и Мария невольно прижала руки к сердцу.

Николь! Курьера предала Николь!

Ровно через три дня пути, в два часа пополудни, дилижанс остановился на окраине Берна, конечной точке своего маршрута. Торопливо распрощавшись с попутчиками, Мария выскочила из кареты, спиной ощущая неприязненные взоры. Никогда в жизни она не чувствовала такого общего недоброжелательства к себе, словно бы то, что она невольно заняла место убитого пассажира, наложило на нее некий позорный отпечаток. Супруга негоцианта, ехавшего в Берн, всю дорогу смотрела на Марию с таким ужасом, будто она нарочно наняла убийцу, чтобы освободить для себя место в дилижансе. С одной стороны, это было хорошо: помогло избежать скучающего любопытства попутчиков, ибо сведения Марии о монастыре Сент-Женевьев, которому она якобы принадлежала, были самые приблизительные; с другой — ей пришлось приложить немалые усилия, чтобы вызнать дорогу из Берна в Тун. Мрачная старуха так и не проронила ни слова за всю дорогу, отворачиваясь от Марии, как от зачумленной! Самым доброжелательным оказался толстяк с книгами, который вез их в дар публичной библиотеке Берна, своего родного города. Этот замкнутый книгочей безмерно тронул сердце Марии, и перед тем, как покинуть дилижанс, она с горячим чувством стиснула его пухлую, широкую руку. Доброжелатель Марии поведал, что трактир Эрлаха находится на горной дороге, ровно на полпути от Берна до Тунского озера, а езды до Туна — не более четырех часов. В расчеты Марии не входило прийти в трактир засветло; вдобавок вынести еще хотя бы два часа тряски в карете казалось ей непереносимым, а потому, с трудом разминая затекшие ноги, она пошла пешком, едва обращая внимание на гармоничные пропорции этого старинного городка, в котором почти все дома были одинаковые: из белого камня и в три этажа — весьма наглядная демонстрация знаменитого швейцарского равенства. Но что Мария приметила, так это то, что улицы Берна оказались прямыми, широкими и безупречно вымощенными. Почему-то вдруг вспомнилось, как, измученная шантажисткой Николь, она балансировала на кромке грязной парижской мостовой напротив ломбарда «Mont de Piete«; и Мария, в который раз за последние трое суток, дала себе слово отомстить виновнице всех своих бед.

Как ни спешила Мария, время бежало быстрее. Она шла лесом; тишина царила вокруг. Нарочно остановилась и послушала — ни один листочек на дереве, ни одна травинка не шелохнулись. В воздухе пахло грозой. Вот уже два часа, как она не видела ни души. Пора, пора было бы показаться трактиру Эрлаха!