Влюбленная в море - Картленд Барбара. Страница 33

Дон Мигуэль опять поклонился, затем повернулся к молча стоявшей рядом Лизбет и поднес ее руку к своим губам.

— Я кладу мою жизнь к вашим ногам, — проговорил он тихо, повернулся и с улыбкой и высоко поднятой головой пересек каюту. На миг взгляды двух мужчин скрестились. Воля одного натолкнулась на волю другого, и столкновение это было более яростным, чем могло показаться по выражению их лиц.

Уже направляясь к двери, испанец театральным широким жестом указал на стоявшую на столе шкатулку.

— Еще одно подношение победителю, — сказал он.

Дверь каюты закрылась за ним. Наступило продолжительное молчание, в течение которого Лизбет казалось, что Родни слышит глухой стук ее сердца. Никогда еще не видела она Родни таким разгневанным и впервые почувствовала, что боится его. Сделав над собой усилие, Лизбет заставила себя показать на шкатулку, о которой, уходя, упомянул дон Мигуэль.

— Здесь драгоценности, Родни, — сказала она, пытаясь говорить спокойно и непринужденно, но голос предательски дрогнул. — Эти драгоценности вы еще не видели.

— Меня не интересуют драгоценности, — отрезал Родни. — Я жду от вас объяснений.

Лизбет внезапно подумала, что сейчас он похож на сурового учителя, и ответила, довольно спокойно, несмотря на то что сердце в ее груди колотилось сильно и часто.

— Мне очень жаль, но он узнал, что я не мальчик, — произнесла она. — Клянусь, что ничего ему не говорила. Он сам догадался. Наверное, иностранцы догадливее англичан.

— И как же он догадался? — спросил Родни.

— Понятия не имею, — пожала плечами Лизбет. — Он сказал, что понял это сразу, едва лишь увидел меня.

Она заглянула Родни в лицо, увидела, что его глаза мечут молнии, а губы плотно сжаты, и снова повторила:

— Мне очень жаль, Родни.

— Господи ты боже мой! Ей жаль! — почти выкрикнул он. — Особенно похоже было, что вам жаль, когда я вошел сюда и застал вас в объятиях этого испанца!

Лизбет, разумеется, ожидала, что он заговорит об этом, но, когда он и в самом деле заговорил, лицо ее залилось краской, а глаза стали пронзительно-зелеными. Сделав над собой огромное усилие, она заставила себя посмотреть ему прямо в глаза и проговорила тихо:

— И об этом я тоже сожалею… Это произошло неожиданно и… без всякого приглашения с мой стороны.

— Я бы хотел верить, что этого не было прежде за моей спиной, — сказал Родни ядовито.

— Нет, никогда! — ответила Лизбет. — Я и подумать не могла, что дон Мигуэль полюбит меня.

— Полюбит вас! — Чтобы как-то дать выход бушевавшим в его груди чувствам, Родни отстегнул саблю и с грохотом швырнул ее на стол. — Полюбит вас, вот как! Испанец — наш злейший враг, это человек, чьи соотечественники мучили наших, человек, которого вам следует от всей души ненавидеть, презирать и проклинать. И что я вместо этого вижу? Я вижу, как вы обнимаетесь с ним!

— Я знаю, что должна все это чувствовать, — ответила Лизбет. — Но, Родни, это каким-то образом оказалось невозможным. Раньше я считала всех испанцев мерзкими скотами, дьяволами во плоти, но вы же сами видите, что это не может относиться к дону Мигуэлю. Он всего лишь мальчик, первый раз в жизни оторвавшийся от семьи, тоскующий по дому, по родителям и сестре, и в меня он влюбился, скорее всего, потому, что здесь просто нет никакой другой женщины, с которой он мог бы поговорить…

Произнеся это, Лизбет сжала руки, подошла к Родни и заглянула ему в лицо снизу вверх, прямо перед ним оказались ее зеленые глаза и полуоткрытые губы. Родни молча смотрел на нее. Прежде он и не замечал, до чего она хороша. Ее разметавшиеся волосы мягкими кольцами обрамляли лицо и пылали, словно пламя, на фоне темных дубовых стен.

— Вы прелестны… — едва слышно пробормотал он с какой-то странной усмешкой, но Лизбет его услышала.

Да, она прелестна, подумал Родни, и внезапно гнев, охвативший его, едва он переступил порог кают-компании, завладел им целиком. Он протянул руки, схватил Лизбет за плечи и приблизил к ней свое лицо.

— Вы очень красноречиво защищаете испанскую свинью! — рявкнул он. — Но что же вы-то сами? Если вам так хочется поцелуев, разве для этого не сгодится англичанин?

Его голос звучал хрипло и грубо, в следующее мгновение он обхватил ее одной рукой, другой откинул ей назад голову и впился в ее губы. Этот поцелуй нисколько не напоминал тот, в камфилдской аллее. Ее губы злобно терзали, а плечи словно сдавили стальными обручами, отчего у Лизбет перехватило дыхание. Он стиснул ее так, будто не собирался выпустить никогда, с яростью изголодавшегося тигра, вцепившегося в добычу. Его поцелуй был страшен. Даже оторвавшись наконец от ее рта, он не ослабил хватки.

Несколько секунд Лизбет не могла говорить. Он посмотрел на нее, и она увидела совсем близко его побелевшие от бешенства глаза, свирепо оскаленный рот, он принялся целовать ее снова, и целовал до тех пор, пока ей не пришлось взмолиться о пощаде.

— Родни, пожалуйста… пустите! Я прошу вас… — Но он не слышал ее. Сейчас перед ней был не тот Родни, которого она знала, к которому испытывала искреннюю симпатию, но другой, незнакомый ей человек. Этим человеком, которого она привыкла считать своим другом, овладел дьявол.

— Родни, умоляю! Ради бога… — Она заплакала от страха, слезы побежали по ее щекам, губы стали солеными. Он наконец очнулся и внезапно осознал, что делает, и с яростью оттолкнул ее от себя. Лизбет упала на пол, потрясенная, задыхающаяся. Слезы слепили ее, и она ничего не видела толком. В следующее мгновение она услышала, как захлопнулась дверь каюты, и сообразила, что осталась одна.

Некоторое время девушка лежала на полу, горько всхлипывая, но потом заставила себя собраться с духом. Она немного успокоилась и медленно поднялась. Каждое мгновение в кают-компанию мог войти Хэпли, чтобы накрыть на стол. Нельзя было допустить, чтобы ее застали в таком состоянии.

Лизбет нашарила носовой платок, промокнула глаза и глубоко вздохнула, подавляя вырывавшиеся из груди рыдания. Потом нетвердым шагом, словно при сильной качке, прошла к себе в каюту, заперла дверь на щеколду и бросилась ничком на койку.

Как ей понравилось вначале ее новое жилище на «Святой Перпетуе»! Но теперь она с содроганием ощущала мягкий матрац, льняные простыни, пуховую подушку, теплое тканое одеяло. Ей захотелось оказаться на «Морском ястребе» — с его гамаками и пропахшими трюмной водой каютами. Там она была счастлива! Даже несмотря на то, что Родни злился на нее первое время, потом они стали друзьями.

Лизбет вспомнила, как доверительно и непринужденно обращался к ней Родни, когда они оставались вдвоем за столом. Оба они тогда взволнованно предвкушали ожидавшие их приключения.

Она подумала, что вот так, по-видимому, и заканчиваются все мечты: чувством горечи и потери, сознанием того, что тебя унизил и втоптал в грязь любимый человек…

Лизбет порывисто села. Что за мысль промелькнула сию секунду в ее голове? И тут же с отчетливой безнадежностью она поняла, что любит Родни Хокхерста! Должно быть, она полюбила его уже давно, возможно, даже до отплытия из Англии, сама того не понимая.

Какой же слепой дурехой она была, раз не сумела разобраться в собственных чувствах! Теперь, прижимая пальцы к распухшим губам, она думала, что полюбила Родни в тот самый миг, когда он поймал ее в кустах сирени и поцеловал за то, что она испортила ему шляпу.

Сейчас ее губы были в крови. Этот поцелуй стал проявлением варварской, низменной силы в мужчине, полностью потерявшим над собой контроль и давшим волю первобытным чувствам.

И тем не менее Лизбет казалось, что она способна понять его. Как и дону Мигуэлю, Родни не хватало общества любимой и любящей женщины, и если испанца ее присутствие на корабле подавляло, то Родни не просто раздражало — доводило до бешенства. А это значило, что безотчетно ему хотелось причинить ей боль, заставить ее страдать, потому что она, правда совсем иначе, неосознанно, досаждала ему уже одним своим присутствием.

Если бы она была мужчиной, он мог бы наказать ее за то, что она навязалась ему, инцидент был бы исчерпан и предан забвению. Но, поскольку она была женщиной, он подсознательно стремился отыграться на ней иным способом…