Невроз - Воронцова Татьяна. Страница 9

– Ни в коем случае. Однако мы собрались здесь не для того, чтобы оценивать сексуальную привлекательность друг друга, а чтобы проделать определенную работу. И наша цель – не банальная интрижка, а возвращение вам утраченного душевного равновесия. – Она немного помолчала. – Быть может, вы предпочитаете иметь дело с психотерапевтом-мужчиной? Если да, то скажите об этом прямо сейчас, а я обещаю не расценивать это как личное оскорбление.

– Звучит заманчиво. – Откинувшись на спинку кресла, он смотрел на нее с легким прищуром, сонным и в то же время заинтересованным взглядом. – В этом случае, я полагаю, уже ничто не помешает нам подумать о банальной интрижке.

Рита молчала. Ей было ясно, что Грэм провоцирует ее, что в настоящий момент им руководит простое желание отплатить ей за то минутное замешательство, какое он испытал, услышав вопрос о родителях. Да, отношения явно не складывались. И хотя ей давно уже следовало привыкнуть к мысли, что первый сеанс никогда не бывает плодотворным, откровенная враждебность некоторых пациентов неизменно расстраивала ее.

– Как вам кажется, тот, кто схватил вас в подземелье, действительно хотел, чтобы вы остались там навсегда? Или наоборот, хотел заставить вас повернуть обратно? Напугать и таким образом помешать вам двигаться вперед.

– Скорее, помешать мне двигаться вперед, – ответил он сразу же, хотя до этого утверждал обратное.

– И кто же это мог быть?

– Мои предрассудки, очевидно.

– Предрассудки в отношении меня. Вы не считаете меня опытным врачом, способным помочь вам справиться с вашими затруднениями. Я права?

Настал его черед держать смертоносную паузу. Держать ее, точно рукоять меча, которая под действием чар нагревается прямо в ладони. Держать до судорог, до скрежета зубовного... И он справился с этим блестяще. Ни минутой больше и ни минутой меньше.

Слабая улыбка, подчеркнуто снисходительный тон.

– Да. Но, возможно, вам удастся доказать мне обратное.

Поединок с пациентом... О, как бы посочувствовал ей профессор Циммерман, ее духовный наставник и научный руководитель! Впрочем, это еще не самое худшее. Дать втянуть себя в манящий сумрак бессознательного, разыграть драму сопричастности – вот самая кошмарная, самая непоправимая из ошибок, которые способен совершить психотерапевт.

И она совершит ее позже – увы, увы! Опасное очарование этого ущербного и в то же время невероятно харизматичного человека окажется сильнее ее хваленого инстинкта самосохранения, и все случившееся шестью неделями позже (она запомнила каждую из этих недель, каждый из этих дней), по сути, явится неизбежным следствием той первой и единственной (о, врачебное тщеславие!), но такой желанной ошибки...

Рита посмотрела на часы.

– Ваше время истекло. Вернемся к этому в четверг, если не возражаете.

Глава 4

Сколько лет должно пройти, чтобы все это забылось, ушло в небытие? Четырех явно недостаточно. А бывает такое, что не забывается никогда? Вот уж кошмар так кошмар! Его руки с переплетенными пальцами, расслабленно лежащие на коленях... те же руки, судорожно стискивающие подлокотник кресла... темные, запавшие от усталости глаза.

– Вы сейчас работаете над книгой?

– Я всегда работаю.

Бывало, он сразу садился в кресло напротив и оставался в нем до конца беседы; в другой раз мог расположиться поодаль, а потом внезапно пересесть. Рите не хотелось думать, что он играет с ней, на свой особый манер проверяет ее на прочность, но временами это предположение напрашивалось само собой.

– Итак, на чем мы остановились?

– На ваших детских страхах, одним из которых был страх перед наказанием.

– О! – Он на мгновение задумался. – Не думал, что вы это запомните.

– Я запоминаю все, что говорят мои пациенты. Иначе в наших беседах не было бы никакого смысла.

– Согласен. Итак, страх. – Грэм медленно откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. – Я вообще много чего боялся. И в детстве, и в юности...

– Темноты?

– Нет. Темноты – никогда.

– Чего же?

– Уличных драк, к примеру. При этом меня нельзя было назвать хилым или болезненным. Я занимался спортом и был нормально развит для своего возраста.

– То есть в случае необходимости вы могли за себя постоять.

– В общем, да. И все равно боялся. Боялся, что такая необходимость возникнет.

– Вы боялись наказания за проступки – наказания, связанного с применением физической силы. Вы боялись уличных драк. Можем ли мы предположить, что все ваши страхи в конечном итоге сводились к одному – страху перед физической болью?

– Это очевидно. Но страх перед болью был не только страхом, вот в чем дело, но еще и... – Он улыбнулся и открыл глаза. – Соблазном. Понимаете, о чем я?

– Конечно.

– Я имею в виду ту разновидность боли, в которой присутствует эротический компонент. Эрос и Танатос. Да, я довольно рано сделал открытие, что эти явления взаимосвязаны. Любовь и смерть – и тому и другому сопутствует боль. Предсмертная агония – для всех тварей из плоти и крови. Родовые схватки, разрыв девственной плевы – для женщин. А для мужчин... ну, доктор, подскажите же мне! Придумайте что-нибудь.

– По-моему, вы не нуждаетесь в подсказках.

– Вы правы. Это обычное кокетство. Я всегда осознаю собственную правоту или НЕправоту.

– Пока что вы не сказали ничего нового.

Он снова улыбнулся своей особенной улыбкой, лукавой и рассеянной одновременно, которая делала его совершенно неотразимым. Скользнув по губам подобно бледному лучику света, она мгновенно таяла, вызывая у собеседника смутное желание увидеть ее еще раз.

– Ах, что за удовольствие беседовать с врачами! Их невозможно шокировать. Простите, я отвлекся... О чем мы собирались поговорить?

– О вашем первом сексуальном опыте, если не возражаете.

– О самом первом? Или о первом настоящем?

– О том, с которого вам будет легче начать свой рассказ.

– Что ж, ладно. – Из кармана пиджака Грэм извлек пачку сигарет, вопросительно посмотрел на Риту и, когда она кивнула, придвинул к себе пепельницу и закурил. – Однажды в подростковом возрасте мне довелось побывать в так называемом пионерском лагере, слышали о таких? Туда замороченные родители могли сбыть на время летних каникул своих до смерти надоевших отпрысков, чтоб те не болтались без дела по улицам и не учились плохому. Теперь это называется «летний лагерь труда и отдыха», этакий пережиток советских времен. Я оказался там в результате происков все той же бабки, которая считала, что тепличная атмосфера нашего дома отнюдь не способствует превращению мальчика в настоящего мужчину. В каком-то смысле она была права, но, боюсь, не в том, в каком сама полагала. Недостаток мужского воспитания – в этом она видела причину всех моих странностей, в том числе привычки фантазировать и пропускать мимо ушей большую часть ее бесценных рекомендаций. Короче, меня отправили в эту исправительную колонию для несовершеннолетних. Не буду утомлять вас подробностями, тем более что в итоге все сложилось не так плохо, как я ожидал. Конечно, мне, домашнему мальчику, пришлось в неравных боях отстаивать свое право на честь и достоинство – дети безжалостны, знаете ли, и вовсе не так невинны, как принято считать... Я делал это не очень умело, но с неизменным ожесточением, за что заслужил прозвище Больной. В этом смысле. – Он покрутил пальцем у виска. – Так я избавился от своих детских страхов. Хотя «избавился» – в данном случае не совсем правильное слово. Просто они перешли в другое качество. Я опять не сказал ничего нового?

– Я жду от вас не новизны, а правдивого изложения фактов.

– И что же? Я достаточно правдив?

Рита натянуто улыбнулась.

– Прошу вас, продолжайте.

– Уверен, во всех этих летних лагерях творилось примерно одно и то же. Пока пионеры рисовали стенгазеты и разучивали патриотические песни, вожатые предавались пороку в своих крошечных комнатушках с тумбочкой и кроватью или в подсобках лагерного клуба. А по ночам... По ночам будущие комсомольцы тоже давали себе волю, с той разницей, что по причине юного возраста не всегда осмеливались довести дело до конца. В большинстве случаев все сводилось к очередной вылазке на вражескую территорию и безобидному бою подушками, плавно переходящему в неуклюжую молчаливую возню на измятом постельном белье.