Порожденная иллюзией (ЛП) - Браун Тери Дж.. Страница 21

Коул хмурится:

– Ты не должна ходить одна по ночам. О чем думает твоя мать?

Я останавливаюсь и отдергиваю руку:

– Мне абсолютно ничего не угрожало! – И тут же исправляюсь: – Ну, пока я не заблудилась. Кстати, а что ты здесь забыл, раз это такой плохой район?

– У меня была назначена встреча, – быстро отвечает Коул.

Что за встреча может быть в таком месте в воскресенье ночью? Но я молчу.

Снова беру спутника за руку, и мы двигаемся дальше.

Он неловко прочищает горло, и мне приходит в голову, что, возможно, я смущаю его так же, как он меня.

– У тебя в городе есть семья? – спрашивает сосед, будто мы продолжаем тот недолгий разговор, который начали в кинотеатре.

– Нет никакой семьи, вообще. Только я и мама.

Я готова к неизбежному вопросу, и он не заставляет себя ждать:

– А как насчет отца?

– Я никогда его не знала, – пожимаю плечами. Пусть думает, что хочет. Я, конечно, не собираюсь признаваться, что являюсь ублюдком Гарри Гудини.

– Когда ты начала выступать на сцене?

Это настоящий интерес или просто вежливость? Я украдкой кошусь на Коула. Лунный свет смягчает черты его лица, отчего он выглядит моложе и менее сдержанным. Внезапно меня охватывает желание, чтобы он понял, что дружба со шпагоглотателем не означает, будто я цирковой отброс, и что некоторые из этих так называемых уродцев – самые приятные люди из всех мною встреченных.

– Думаю, мне было лет восемь или девять. До этого я только помогала матери проводить спиритические сеансы. В бродячем цирке все делают всё.

– И что делала ты? – пораженно спрашивает Коул, а я задираю подбородок.

– Я была девочкой-мишенью, – отвечаю гордо.

– Девочкой-мишенью?

Я ощетиниваюсь, раздраженная веселым скептицизмом в его голосе.

– Да! Настоящая ассистентка сбежала в Канзас с каким-то ковбоем, и Швайнгарду нужен был кто-нибудь, в кого метать ножи во второй части номера.

– А что он делал в первой части?

– Глотал шпаги. Он талантливый и замечательный, и я его обожала, – вызывающе заканчиваю я.

– Кроме случаев, когда он кидал в тебя ножи.

Несмотря на раздражение, я смеюсь и решительно отвечаю:

– Даже тогда.

На мгновение мне хочется рассказать Коулу, как мной выстреливали из пушки, но я отбрасываю эту идею. Сосед и так, наверное, уже думает обо мне самое худшее. Я привыкла, что окружающие осуждают мой необычный образ жизни, и не обращаю на это внимания. Но сама мысль о том, что Коул тоже осудит... ужасна.

Какое-то время мы идем молча, а потом он наконец говорит:

– Анна, твоя жизнь была такой захватывающей.

Мои глаза округляются. Такой реакции я уж точно не ожидала. Может, это и было захватывающе, но я бы с радостью променяла все приключения на один спокойный день, когда можно не волноваться о подлых импресарио, полиции и о том, где достать пропитание.

– А как насчет тебя? – Может, я смогу получить некоторые ответы из первых уст.

– Моя семья в Европе.

– И что они думают о твоем переезде сюда?

– Они знают, что это не навсегда.

Насколько Коул интересовался моей жизнью, настолько же неохотно он делится подробностями своей, не сообщая лишних деталей.

– Знаешь, Европа довольно большая... Нельзя ли поконкретнее?

Мои нервы звенят, как натянутые струны. Теперь сосед знает обо мне больше, чем кто-либо другой, за исключением мамы. Так что он должен поделиться хотя бы основными фактами о себе. Это будет справедливо.

К моему удивлению, он громко смеется:

– Полагаю, это справедливо.

Он что, телепат?

– Я тоже так думаю.

– Ну хорошо. Мои родители британцы, но отец работал на правительство, поэтому мы много путешествовали. Италия, Франция, Греция... Когда я достиг школьного возраста – меня отправили в интернат.

Я сразу же представляю сцены из «Джейн Эйр».

– Это было ужасно?

– Не совсем. Во всяком случае, не после окончания войны. Интернат находился в небольшом городке в западной Германии. И я четыре года практически не получал весточек от родителей.

– Кошмар!

Коул пожимает плечами:

– Не такой уж кошмар. Маленькая школа, в крохотном заштатном городишке. На самом деле война нас миновала. Больше всего учителя боялись, что старшим мальчикам придется сражаться на стороне Германии. К концу войны мне уже исполнилось двенадцать, и я был достаточно крупным для своего возраста. Работники интерната прятали нас каждый раз, как появлялись слухи о приближении солдат. Но самым страшным было не знать ничего о судьбе родителей.

Я невольно уточняю:

– И что с ними стало?

– С мамой все в порядке. А отец войну не пережил.

– Мне очень жаль.

Я украдкой смотрю на собеседника. Да, голос его небрежен, но лицо... напряженное и застывшее, словно маска, отчего Коул кажется еще более сдержанным, чем когда-либо. Смеющийся парень, шагавший рядом со мной еще несколько минут назад, полностью исчез.

– Вы были близки?

Он едва заметно улыбается:

– Насколько это возможно, когда тебя еще в детстве отправляют в интернат. Он был хорошим отцом, честным и искренне верил в свою работу. Мне повезет, если стану хотя бы в половину так же хорош, как он.

Я хочу сказать, что Коул уже на пути к этом, но молчу. Несмотря на ночную прогулку, связавшую нас некой интимной близостью, я едва знаю Коула. Я решаю сменить неуместную тему:

– Откуда ты знаешь Жака? Тебя ведь не случайно выбрали из зала на нашем последнем шоу, не так ли?

При свете уличного фонаря я вижу румянец на щеках Коула.

– Э-э-э... нет. Мистер Дарби познакомил меня с Жаком. После столкновения с тобой в передней, я хотел поступить должным образом и попросил его нас представить. Я ожидал официальной встречи, а не участия в шоу. И тогда меня позвали на сеанс.

Если б не его очевидное смущение, я бы расхохоталась. Я хочу спросить Коула о его уловке с двумя булавками, но боюсь услышать встречный вопрос о том, как я проворачиваю свой фокус. Поэтому снова меняю тему:

– Так что же ты делаешь в Америке?

На мгновение кажется, что он не ответит, но тут Коул тихо, словно самому себе, говорит:

– Думаю, что должен был найти тебя.

Мы как раз подходим к нашему крыльцу, и я замираю.

– Что ты имеешь в виду?

Лакричные глаза Коула загадочно мерцают. Почему я с такой легкостью прочитала его прежде и ничего не чувствую сейчас?

– Я хотел сказать тебе... – Он смущенно покашливает. – Ты восхитительна на сцене.

Я забываю, как нужно дышать. Коул опускает взгляд в землю.

– Ну, то есть... ты действительно хороша.

В груди зарождается приятное тепло.

– Спасибо.

Он поднимает голову и делает шаг ко мне.

– Твоя мать – мошенница, но не ты, ведь так, Анна?

Глава 11

Я выдергиваю ладонь из хватки Коула, тело напрягается, в голове звенит тревожный звонок. И что я должна сказать? Ответ разоблачит и меня, и маму. И тут меня озаряет:

– Именно поэтому ты не спорил, когда я сказала, что все еще чувствую преследователя?

Молчание я принимаю за согласие, и мое сердце пропускает удар. Как много Коулу известно? И самое главное, откуда?

Горло перехватывает. Повисает долгая пауза. Мне так о многом хочется спросить, но боюсь, что любой вопрос откроет обо мне больше, чем я узнаю взамен.

И в тот момент, когда я поворачиваюсь, чтобы открыть дверь, рядом с нами останавливается автомобиль Жака, и оттуда выходит мама. Она переоделась, значит, заходила домой, пока меня не было.

– Где ты была? Мы ищем тебя весь вечер.

– Вышла погулять и заблудилась. – Нет нужды упоминать о Гудини, хотя его книга, спрятанная в сумке, оттягивает плечо тяжким грузом, словно одна из громадных цепей, что великий иллюзионист использует в своих номерах.

Мама поджимает идеально накрашенные губы.

– В самом деле, дорогуша, как можно быть такой легкомысленной? – И тут же вскидывает брови, заметив, что я не одна: – Мистер Арчер?