Эпопея любви - Зевако Мишель. Страница 10

А нападавшие штурмовали запертую дверь.

— От нас не уйдешь! Поймаем! — орали Можирон и Келюс. Моревер побежал искать молоток, чтобы выбить замок.

Он вернулся в главный зал, где наткнулся на совершенно спокойную Югетту.

— Молоток! Мне нужен молоток! — закричал Моревер.

— Зачем же ломать? — улыбнулась Югетта. — Да я вам дверь ключом открою.

— Мы вас отблагодарим, — заметил Моревер.

Дверь открыли, но, увидев длинный коридор, трое убийц поняли, что старый лис ускользнул и на этот раз. Они бросились на улицу, но было поздно! Пардальян успел скрыться. Он кинулся в сторону Воровского квартала, но вовсе не для того, чтобы спрятаться — там он рассчитывал найти помощников, готовых сопровождать маршала де Монморанси при его отъезде из Парижа.

На улице Пардальяна догнал Пипо. Верный своим привычкам пес зажал в зубах колбасу, которую он в суматохе уволок из гостиницы «У гадалки».

После того как три драчливых гостя покинули гостиницу, Югетта вернулась в кухню, где и обнаружила своего мужа, кипевшего от возмущения.

— Господи Боже мой! — вопил метр Ландри. — Надеюсь, господин де Пардальян больше не явится сюда, чтобы заплатить долги!

— Да отчего же? — мечтательно улыбнулась хозяйка. — Пусть придет, заплатит, не так уж мы богаты, чтобы бросать деньги на ветер.

— Ну уж нет! — возмутился метр Ландри. — Каждый раз, стоит ему протянуть руку к кошельку, начинается драка и битье посуды в нашем заведении.

— Ну припишите это к его счету, — посоветовала Югетта. Метр Ландри тяжко вздохнул, присел к столу и приписал к длиннющему счету еще несколько строк:

— Далее: полный обед с вином — два экю и пять су; далее: бутылка старого бургундского — три экю; две бутылки сомюрского вина — два экю; разбитая посуда — двадцать ливров; колбаса, утащенная псом шевалье де Пардальяна, — пятнадцать су четыре денье.

— Давай уберу счет, — сказала Югетта, заглядывая через плечо мужа.

Ландри вручил счет жене и вернулся на кухню в состоянии самой черной меланхолии. А Югетта ниже общей суммы долга приписала на счете:

Она подвела черту и убрала счет в шкафчик в своей комнате.

Часов в шесть вечера Пардальян-старший возвратился во дворец Монморанси. Он довольно долго бродил по Воровскому кварталу, вел таинственные переговоры с некими мрачными личностями, которыми кишмя кишели эти подозрительные улицы. Во дворец он вернулся довольный, улыбался в усы и бормотал:

— Посмотрим, посмотрим, что из этой встречи получится… На какую встречу намекал старый вояка? Вспомним, читатель, прежде чем уйти из дворца Монморанси, Пардальян-старший зашел к сыну и объявил, что отправляется в Воровской квартал. Он попрощался, но через какое-то время вернулся в комнату шевалье, якобы за тем, чтобы взять на прогулку Пипо. Но дело в том, что, расставшись с Жаном в первый раз, Пардальян-старший отправился бродить по дворцу и встретил Лоизу.

— А я вас искал, — воскликнул Пардальян-старший. — Хотел попрощаться.

— Попрощаться! — эхом отозвалась Лоиза и побледнела.

— Да, мы с сыном уезжаем.

И старый лис начал словоохотливо повествовать о том, что сына, похоже, подтачивает какая-то неизлечимая болезнь, при этом Пардальян-отец незаметно вел Лоизу к дверям комнаты шевалье. Взволнованная девушка машинально следовала за ним: она была поражена известием о неожиданном отъезде, сердце ее сжалось от тоски. Пардальян-старший открыл дверь в комнату сына, и Лоиза услышала, как Жан разговаривал с Пипо. Отец окликнул собаку и отошел, оставив дверь открытой, а Лоиза так и осталась неподвижно стоять на пороге… Что чувствовала она в этот момент? Что происходило в душе девушки? Как бы там ни было, Лоиза вошла в комнату и, смотря прямо в глаза удивленному шевалье, спросила:

— Вы уезжаете? Почему?

Жан растерялся и разволновался, пожалуй, еще больше, чем Лоиза.

— Кто вам это сказал? — в замешательстве спросил он.

— Сначала ваш отец, а потом вы сами… Простите, сударь, я услышала случайно, сама того не желая… Вы сказали, что хотите уехать туда, откуда не возвращаются… что собаку вашу туда взять не сможете… еще вы сказали, что уезжаете, потому что у вас горе… Ах, сударь, что же это за страна, откуда не возвращаются?

— Не надо, мадемуазель…

— И куда же это вы не можете взять бедного Пипо… и что за горе у вас?

Она говорила, словно во сне, сама пораженная собственной отвагой. Она вся трепетала, и слезинки застыли на длинных ресницах. Шевалье смотрел на Лоизу с восхищением и острой болью в душе.

— Право, я просто так сказал, что у меня горе…

— Вам плохо в этом доме! — воскликнула Лоиза, не в силах сдержать затаенные порывы души.

Шевалье прикрыл глаза, сложил в молитвенном жесте ладони и произнес замирающим от страсти голосом:

— В этом доме… здесь для меня — рай!

Лоиза чуть слышно вскрикнула, душа и сердце ее прозрели, она все поняла и тихо прошептала:

— Вы не хотите уезжать… вы хотите умереть!

— Да, это правда.

— Но почему? Почему же?

— Я люблю вас.

— Вы меня любите?

— Да!

— И хотите умереть?

— Да!

— Значит, вы хотите, чтобы и я умерла?..

Она спрашивала очень тихо, голос ее срывался и замирал, и так же тихо отвечал ей шевалье. Охваченные волнением, они едва отдавали себе отчет в том, что говорили. Но в каждом слове, в каждом жесте звучала музыка любви. Они не могли скрывать своих чувств. Лоиза говорила с шевалье второй или третий раз в жизни, но не задумываясь призналась в своей любви. Ей и в голову не приходило, что подобное чувство надо скрывать или стыдиться его. Лоиза, воплощение скромности, в этот миг и не думала о скромности и сдержанности. Сорвавшееся с ее уст признание было выражением высшей искренности, она сказала только то, что действительно думала. Умрет шевалье, умрет и она! Это было для нее совершенно ясно и непреложно, ничего другого и быть не могло: никаких сомнений, никаких вопросов. Лоиза не знала, можно ли ее чувство назвать любовью. Она понимала только одно: ее собственная жизнь как бы растворилась в жизни шевалье, ее душа соединилась с душой этого человека. Уедет он, уедет и она; умрет он, умрет и она. Ничто в мире больше не сможет их разлучить.

— Вы хотите, чтобы и я умерла? — спросила Лоиза.

Ее голубые, ясные, словно небесная лазурь, глаза смотрели на шевалье де Пардальяна. И Жан дрогнул. Он забыл, что маршал предназначает Лоизу какому-то графу де Маржанси, который неминуемо разлучит их. Потрясенный и изумленный шевалье прошептал:

— Неужели это не сон!

Лоиза медленно опустила глаза и произнесла:

— Если вы умрете, умру и я, ведь я люблю вас…

Они стояли рядом, однако не касались друг друга. Молодой человек ясно чувствовал, что стоит ему взять Лоизу за руку, как она упадет без чувств. И тогда он сказал очень просто (ведь в простоте и кроется истинное величие):

— Лоиза, я живу, потому что вы любите меня… Мне казалось невероятным, что вы можете полюбить меня… Я бы счел себя безумным, питай я хоть малейшую надежду на то, что ваш взгляд остановится на мне… Но это произошло… Лоиза, не знаю, счастлив я или нет… Надо мной словно разверзлись небеса… Вы возвратили меня к жизни, Лоиза!

— Я вас люблю!

— Да, я знаю и всегда знал. Знал, что явился в этот мир, чтобы встретить вас и только вас.

Внезапно шевалье замолчал. Душа его наполнилась волнением и трепетом. Оба поняли, что любые слова излишни. Лоиза медленно, не отрывая взора от взгляда Жана, отступила к двери и исчезла, словно прекрасное видение. А он застыл на месте, словно громом пораженный.

Шевалье де Пардальян внешне всегда казался человеком холодным, но на самом деле был страстной натурой. Вот и сейчас он испытал величайшее потрясение: его захлестнуло ощущение безбрежного, нечеловеческого счастья. Он подошел к окну и радостным взглядом охватил Париж. Он не проронил ни слова, но все в душе его пело: