Талисман жены Лота - Островская Галина А.. Страница 19
...Солдаты. Тот, что совсем маленький, разинул рот...
...Жирная торговка скрестила короткие руки на животе...
...Как тарантул в брюхо священника вцепился ажурный крест...
– Замечательная работа!
Стеклянный глаз лупы переместился к веревочным узлам на щиколотках ведьмы.
...Босые ноги, вспухшие коленки, изорванная пыточными инструментами кожа... Их еще не коснулась огненная гиена. Женщине – еще больно. Ей – тоненькой, почти обнаженной, совсем юной. Ей больно даже от хворостины, вонзившейся в живот...
– Какая работа!
...В черно-серебряную шапку облака над костром вцепились зловещие птицы-демоны. На шпиле кирхи – еще одна адская тварь. Огромная. Ее железный корпус направлен... Да, он направлен на знатного господина в венецианских кружевах, в ладони у которого...
– О, Господи!
Вульф отложил подарок полоумной старухи и закрыл глаза.
Гравюра продолжала смотреть ему в душу. И – пытать.
– Ты узнал ее? – вопрошал тихий далекий колокольно звучащий голос.
– Да, это она, – упрямо кивнул молодой немецкий аристократ. – Я проверил. Гравюра подлинна.
Правую ногу свела судорога.
– Ты узнал ее? – спросила заботливо Боль.
– Я не видел ее лица...
Боль всосалась пиявкой в мозг.
– Ты понял, что это – она?
– Она не похожа, – прошептал Вульф.
Боль усмехнулась.
– Это неважно. Ты понял, что это она?
– Я не могу в это верить.
Ржавыми щипцами сжало голени. Железная пасть их все выше и выше закусывала ноги, пробираясь к паху.
– Посмотри! – приказала Боль и ушла.
Вульф опустил глаза на гравюру.
В ворохе хвороста, привязанная, беспомощная, нежная – стояла она.
Очень похожая на мюнхенскую незнакомку.
И на Аглаю сегодняшнюю – теплую, заснувшую у него на руках женщину, которую он как драгоценность опустил на скользкий атлас покрывала...
В золоте глаз гнездилась мука.
И – как мог художник передать это!? – сияла любовь.
Из-под рваной холщовой рубашки выглядывала маленькая грудь, на которой чернела косая рана. Светлые длинные волосы были спутаны, и ветерок относил их от изнуренного безнадежностью лица.
Вульф сглотнул слюну, выпрямился.
Зазубренный серп резанул поясницу. Сквозь черноту в глазах приплыл вопрос:
– Ты узнал ее?
– Да... Узнал.
Боль дважды резко воткнула грязные резцы в сердце и отступила.
...Два часа Вульф ходил по улицам Яффо, загаженным ореховой скорлупой мелких дрязг и недобрыми шкурными взглядами.
Узнанное рогатиной распирало нутро.
Да, преданная огню женщина похожа на Аглаю.
Хотя... Похожесть эта сама по себе ни о чем не свидетельствует: на карусели физиономических типов крутится много всего одинакового, и всегда есть кто-нибудь, напоминающий другого.
Пусть и тот, что стоял в стороне и смотрел на скрученные веревками ноги женщины, имеет четкие родовые черты его предков. Точнее – его самого. Это тоже может оказаться случайностью.
Но талисман на ладони человека? Гравер с какой-то особой тщательностью вырезал его. Три пластины, магические прорези в углах, специфические крепления... Их родовой талисман, который невозможно было ни подделать, ни украсть: смерть настигала пытавшихся совершить это на месте. Оберег, который в обход всех вероятностей и невероятностей оказался сейчас у этой русской?..
Это – случайность?!!
...К вечеру Вульф вернулся в дядюшкин особняк, прошел в столовую. Фаруда, суровая, как ветер пустыни, громыхала там посудой.
– Фаруда, – позвал ее молодой хозяин.
Ливийка молчала.
– Фаруда, что с дядей?
– Еще не сейчас, – ответила служанка, так и не повернувшись.
– Ему легче?
– Он пролежит три дня. Дальше – не знаю.
Служанка резко повернулась и сыпучий песок ее слов полетел в лицо молодому хозяину:
– Я тебе говорила, не давать денег этой прокаженной. Говорила? Ты зачем сам туда пошел и зачем эту гойку с собой повел, скажешь? Эта жаба старая еще собралась с тобой поиграться, не знал? У нее для тебя еще один подарочек приготовлен был!
Вульф спросил неестественно тихо:
– Что... еще?
– Теперь уж не узнаешь! – желчно выплюнула служанка. – Ночью концы отдала, безобразница. Уже схоронили... Деньги твои только не знали, куда деть! Измазала она их своим дерьмом, мерзавка!
Вульф подошел к окну и, глядя на желтеющую бирюзу моря, просяще спросил:
– Я приду к тебе сегодня ночью?
– Сегодня? – переспросила служанка. – Приди.
...Как всегда, Аглая прошла длинным коридором в кабинет, чуть пристукнув о косяк, открыла дверь. Кабинет был пуст. Она оглянулась, ища взглядом служанку. Никого...
«Почему у них открыты окна? – слушая, как в неровном танце сквозняка позванивает люстра, думала женщина. – Старик так бережется простуд...»
Но время медлило посвящать ее в тайны дома.
...Шаги Вульфа Аглая почувствовала. И почему-то снова побоялась оглянуться, просто оцепенело ждала, когда подойдет...
Подошел, сел в кресло напротив. Глаза – как смоляные провалы. Мрак и стынь в них.
– Я нужна сегодня? – спросила Аглая неуверенно.
Вульф кивнул.
– Почитай мне, – сказал.
...Голос ее словно бы ранился о готический частокол букв сегодня, душа спотыкалась о прямые и косвенные намеки, непонятные соответствия. Что случилось с текстом Гете, Аглая не могла понять, он вырастал из ее плоти сегодня....
– «Я вся дрожу», – прочла она, съежившись.
– Тебе принести плед? – спросил Вульф.
– Это из текста, слова Маргариты, – беспомощно подняла она глаза от книги и нерешительно добавила, – хоть здесь и сквозняк, мне не холодно.
– Окна закрыты, Аглая.
– Ничего себе, метаморфозы, – Аглая на секунду с омерзением вспомнила бывшего жильца Алика, и постиерусалимский сквозняк, разгуливающий нагло по ее квартире, и – почему-то лилию на полу в ванной комнате. И – цветы в вазе со сколотым краем. Тоже лилии.
Под мерное раскачивание старинной бронзовой люстры, нервно кружащей хрусталем, Аглая дочитывала сцену в тюремной камере, где ждала казни за прелюбодеяние и убийство помрачившаяся разумом Маргарита. Эта место она любила. Была в нем какая-то... Созвучность? Что-то неуловимо знаемое... как правда. Путь падения Маргариты ей был неведом, абсолютно чужд... А вот плата... Аглая так искусно в своей – в сущности, безоблачной и благополучной – жизни умела казнить сама себя за малейший огрех, так умела сжигать себя на жестоком огне совести, что и плаха, и костер ей казались почти родными.
Она продолжала чтение, стараясь не вкладывать знания своей души в текст:
Перед новым погружением в глубины трагедии белокурой наивной бюргерши Маргариты, она на секунду подняла уставшие глаза и очутилась в... аду.
Этот ад был другим, чем там, в Иерусалиме...
Это был иной виток дьявольски закрученного пространства. В нем не было... картин.
В нем не было движенья. В нем не было ничего.
Кроме ада.
Этот ад был в зрачках Вульфа.
...в этом аду иезуитские ласки вселенского огня обжигали мерцающую кожу чистейших созвездий...
...сонмы звезд, обезумевших от наслаждения, скручивались в сияния галактик и по лестницам вдохновения поднимались к холодно звучащим скрипкам синевы.
...ад, выкручивая себя наизнанку, блистал в чертогах беспредельности, вырвавшись с корнем из греха.
Этот ад она знала – и помнила его – и бежала от него... вместе с искрами... к небу...