Талисман жены Лота - Островская Галина А.. Страница 20
Тогда... за это... ее сожгли.
Этот ад был любовью.
– Достаточно, – услышала она. – Достаточно, Аглая. Пойдем, я провожу тебя...
Фаруда ждала Вульфа, стоя у раскрытой двери. Она, не мигая, смотрела, как тот приближается, чуть прихрамывая, сухо кивнув, вошла в свою келью.
– Сядь – из темного кулака, как из ножен, резко выкинула палец, указав им на стул.
Вульф, опершись рукой на мощную дубовую столешницу, сел.
– Сегодня все знать нельзя, – начала ливийка. – Луна пошла на ущерб. Она не укажет на нужную звезду... И колос отвернулся... Но кое-что тебе скажу сейчас... Она видела Каменную. И не испугалась. ...Каменная приходила к ней сегодня утром... Она предупредила девчонку, но та пока не поняла...
Вульф медленно провел ладонью по лицу.
– Я не могу сделать нужное приворотное зелье – сказывала тебе уже – талисман потеряет силу... – Фаруда положила два сжатых кулачка на стол, задумалась ненадолго, про себя шепча что-то, и продолжила: – Она без мужика почти год живет... Одари ее, это можно. Белокожие падки на подарки. Но много не говори – она различит фальшь. Она – чуткая. И еще. За девкой стоит сила, с которой я не знакома... Каменная смогла предупредить ее... Она пожалела... гойку... Она редко жалеет. Плохо!
Вдруг Фаруда заговорила зло и очень быстро, примешивая к своей речи незнакомые слова:
– А дурь-то выбрось из головы! Эта воровка старая тебе специально доску подбросила.
Вульф сразу понял, что «доской» Фаруда именует средневековую гравюру – подарок старухи из особнячка.
– Она все с отцом твоим счеты свести хочет, не понял еще?! Знаешь, что она в те времена, в Германии когда жила, творила!? Нет?! Расскажу позже... Я ее тогда в покое оставила, потому что грех на душу брать не хотела. Да и знала, что она сама из красавицы в вонючую жабу скоро превратится. У этих продажных быстро нутро тело поганит... Понял? А сейчас я с ней рассчиталась. Пришлось все же согрешить, да больно уж ты, сынок, неслушный... Зачем к ней во второй раз пошел? Часы-то я сумела по-своему перевести, а с доской этой...
Вульф посмотрел на выпрямленную как восклицанье служанку. Она продолжала все более быстро говорить и все более раздраженно:
– А девку эту не вздумай жалеть. Ее пожалеешь – себя в могилу загонишь. И даже раньше того срока, что эта воровка старая тебе выглядела. Поверь – не мы смерть обманываем, она нас. Тут только короткие сроки повернуть можно. И то – если луна полная... Сейчас Старик три дня проживет. Дальше – не знаю... А тебя мне хоронить своими руками ох как не хочется... И отец твой... Ладно, он уже беспамятный – ему все равно. Что смотришь на меня, не знал, что у отца твоего удар вчера был?! Знай!!! Прах его сюда перевезти будет некому, если гойку свою пожалеешь. Понял? ...Она полюбит тебя скоро – никуда не денется, тебя не такие любливали... А доску – выбрось, забудь. С пути тебя свернет доска эта... Иди!
Вульф встал, подошел к Фаруде, поцеловал ее в голову, туго обтянутую вылинявшим шелком платка. Она взяла его руку, прижавшись к ней высушенной песчаными бурями и старостью щекой, сказала:
– Не беспокой девчонку три дня. Спешка тоже опасна... А Каменную я покараулю... Ступай!
Счастливые неправды
Царь пустыни – песок на колеснице, запряженной дыбящимся от страсти хамсином, носился над утопающим в зелени и крови Израилем. Он сыпал на головы обреченных вечно страдать желтую пыль и разбрасывал по улицам белоснежных городов свои безжизненные дары...
Вся квартира была устлана драными шалями белесых лохмотьев пыли. Они лежали на столе, креслах, полу, свешивались со шкафов....
Ступая босыми ногами по праху утрешнего хамсина, Аглая подошла к окну, закрыла его. Отправилась в ванную, набрала полное ведро воды. Вымывая следы пустынного варварства, она думала и думала о Вульфе.
Впрочем, это были не мысли, а призраки, миражи. Картины фантазии и полотна мечты.
...На этих полотнах были нарисованы лубочные райские пейзажи, грубые морские волны, шалаш...
...Шалаш сначала был совсем маленький, потом превратился в замок с башенками. Вертикальные мозаики на стенах были залиты отблесками восходящего счастья.
...Она рисовала на затканной солнцем веранде цветных животных и песочные часы. Знаки, символы и заклинанья любви.
...Она рисовала его рядом, почему-то в рыцарских доспехах.
Выливая коричневую воду в унитаз, туда же веселая Аглая слила и эту невесомую картинку.
Она знала за собой одну особенность – как только мозг начинает живописать на пустом месте подобные – архиреальные – картинки – все, конец. Этого не будет никогда.
Наверное, это уже случилось в каком-то близком, но невидимом мире – а здесь воплощаться – скучно. Не будет этого. Ни-за-что.
«А жалко», – подумала Аглая и набрала еще ведро.
Грязная вода во второй раз с хрюканьем унеслась в канализацию.
За ней следом – и еще один воздушный замок, очень похожий на ханаанский шатер.
...Над этим шатром абсолютно безгрешная ночь рассыпала алмазы любви по горячим телам, а потом от них зажигала звезды.
Помыв пол в третий раз, Аглая утопила вместе с водой в унитазе еще одну непретворенность. Лунные пейзажи Мертвого моря были в этой непретворенности... И поцелуи, которые стекали все ниже...
Пол заблестел, как Аглаины умытые счастливыми неправдами глаза. Она сменила воду лилиям, вспомнила, как стояла у своего подъезда, прижавшись спиной к стене, как вложила в ладонь Вульфа ключ, как он нес ее, почти бездыханную, как она не хотела сопротивляться ни одному его движению, и как ей не хватает его, и его ласки, и... побежала в комнату, потому что ей показалось, что звонит телефон. Но лишь показалось...Она чиркнула спичкой, от которой отлетел кусочек серы и обжег ее, закурила... Вместо картинок перед глазами теперь болтался табачный дым.
От дыма, хамсина, от одиночества... и от бесконечности этого одиночества... у нее жутко заломило в затылке. С отвращением допив кофе, она проглотила таблетку от головной боли и ушла до самого вечера в себя.
Вечером ненадолго вернулась, что-то еще почистила и помыла, и снова спряталась в маленьком улиточном домике, который давным-давно, когда еще была маленькой, выстроила себе из не попрошенных игрушек и не полученных подарков.
Табу на красоту
В субботу с утра раннего позвонил Юрчик. Наворчал несправедливо, что она, мол, перестала бывать в гостях, пожурил еще за что-то и велел сей же миг быть.
Измученная вчерашним мытьем полов, мигренью и глухой тоской, Аглая явилась, как и было велено – немедленно.
– А-а-ах! – застонала она с порога. – Пахнет мясом. Я хочу его съесть.
Выскочивший в фартуке и трусах Юрчик обнял ее и смачно чмокнул. Она, вырываясь из его волосатых лап, продолжала стонать все громче.
– Отпусти меня, – она, шутя, царапнула друга по щеке. – Сначала мясо – мужчина потом.
И, вскочив на свободного скакуна вдохновенья, влетела на кухню. Там уже сидел мужчина.
– Кто ты? – спросила она его, раскидывая руки и смеясь.
Гость молча смотрел на явление.
– Кто ты?! – приказала она отвечать бородатому, чуть седеющему незнакомцу.
Тот смотрел на нее немыслимой синевой глаз и восхищенно молчал.
– Это мой друг... – Гольдштейн договорить не успел.
– Вижу, – на сильных крыльях влетела Аглая в стихию пророчеств. – Вижу. Его зовут...
«Его зовут, должно быть... У него должно быть простое имя...»
– Сережа? – обрадовалась она.
Незнакомец, улыбаясь глазами, кивнул.
– Се-ре-жа!.. – засмеялась она. – Ты, Сережа, – моряк. Правда?!
Тот кивнул. Юрчик стоял и довольно чесал себе волосатое брюхо под фартуком.
– Сережа, – продолжала Аглая, положив нежно руки гостю на плечи и разглядывая его. – А ты ведь не женат, Сережа... Разведен. И – давно... Скитаешься по свету, и никто тебя не ждет. И ты никого не любишь...