Я буду любить тебя... - Джонстон Мэри. Страница 57

Глава XXIX

В которой я прихожу на зов

Кроваво-красное солнце упало за лес, окрасив воды реки таким же карминным цветом. В небе не было видно ни тучки, только яркий багрянец, заливающий его до самого зенита; на этом фоне лес выглядел чернильно-черным, как краска, которой индейцы расписывают себя, перед тем как вступить на тропу войны. Потом алое сияние померкло, и настала ночь, звездная и безветренная. В камине горел огонь. Я оторвался от окна, подошел к камину, сел и, вглядываясь во впадинки между вишневыми угольками, начал рисовать себе в них всякие чудесные картинки, как, бывало, делал это когда-то в детстве.

Я просидел так допоздна. Все городские шумы затихли, и лишь по временам до моего слуха долетал отдаленный крик стражника из ночного дозора: «Все спокойно!» Дикона содержали вместе со мною; он лежал, не раздеваясь, на соломенной подстилке в дальнем углу камеры, и я не поинтересовался у него, спит он или нет. Мы с ним никогда не тратили слов понапрасну, и с тех пор, как случай опять свел нас вместе, разговаривали лишь тогда, когда в том являлась нужда.

Часов около десяти, когда огонь в камине почти погас, в замке заскрежетал ключ, но не так, как обычно, а тише и осторожнее. Дверь отворилась, и вошедший тюремщик беззвучно закрыл ее за собой. У него не было причины беспокоить меня в столь поздний час, и поначалу я взглянул на него хмуро, но вскоре раздражение уступило место любопытству.

Он принялся слоняться по камере, делая вид, что проверяет, есть ли вода в кувшине, свежа ли солома под одеялом, крепки ли прутья оконной решетки, а под конец подошел к камину и подбросил туда сосновых дров. Пламя тотчас же вспыхнуло, и в его ярком красноватом свете мой сторож наполовину разжал кулак и показал мне его содержимое: две золотые монеты и лежащую под ними сложенную записку. Я посмотрел в его вороватые глазки, вгляделся в грубое, тупое лицо, но выражение его осталось непроницаемым, как кирпичная стена. Затем он опять скрючил пальцы, упрятал сокровище от моих взоров, и поворотился к двери, словно бы собираясь уходить. Я извлек из кармана одну из тех немногих золотых монет, что передал мне Ролф, нагнулся и закрутил ее волчком в полукруге рдяного света перед очагом. Тюремщик глянул на нее искоса и сделал еще один шажок к двери. Я вытащил вторую монету, закрутил ее рядом с первой и, выпрямившись, прислонился к столу.

— Эти красотки ходят только парой, — заметил я. Третья к ним не примкнет.

Не дожидаясь, пока монеты перестанут вращаться, он прихлопнул их ногой. В следующее мгновенье они уже присоединились к тем двум, что были у него в кулаке, а затем вся четверка живо перекочевала в его карман. Я протянул руку за запиской, и он отдал ее мне с нарочитой медлительностью и неохотой. Он явно остался бы стоять рядом со мною, пока я читал послание, но я твердо велел ему отойти подальше, а сам встал на колени перед огнем, где было всего светлее, развернул. Листок, исписанный изящным женским почерком, и прочел:

«Если я тебе дорога, поспеши ко мне тотчас. Приходи, не мешкая, в заброшенную хижину на перешейке, на опушке леса. Если ты любишь меня, если ты мой рыцарь, приди на мой зов. Я в беде и опасности. Твоя жена».

Вместе с этой запиской была сложена еще одна бумага, собственноручно написанная и подписанная комендантом Уэстом. Она гласила: «Подателю сего дозволяется выходить за пределы палисада в любое время дня и ночи».

Я еще раз прочел первый листок, сложил его и встал.

— Кто принес тебе все это, бездельник? — спросил я.

Ответ не заставил себя ждать:

— Кто-то из слуг губернатора. Он сказал, что от письмеца вреда не будет, а золото еще никому не мешало.

— И когда же он приходил?

— Да только что. Но имени его я не знаю.

У меня не было способа узнать, лжет он или говорит правду. Достав из кармана еще один золотой, я положил его на стол. Он впился в него алчным взглядом и придвинулся ближе.

— За то, чтобы ты не запирал эту дверь, — сказал я.

Он хищно прищурился и облизнул губы, молча переминаясь с ноги на ногу.

Я выложил на стол второй золотой:

— За то, чтобы ты отпер наружную дверь тюрьмы.

Он опять облизнулся, издал какой-то нечленораздельный горловой звук и наконец выпалил:

— За такие дела комендант велит отрезать мне уши и прибить их к позорному столбу.

— Ты можешь запереть за мною обе двери, а утром мое исчезновение станет для тебя полной неожиданностью. Кто не рискует, тот не выигрывает.

— Это точно, — согласился он и потянулся за деньгами.

Но я сгреб монеты обратно.

— Сначала заработай их, — молвил я сухо. — Пошарь через час у подножия позорного столба, и ты их найдешь. Платить тебе по эту сторону дверей я не намерен.

Он закусил губу и уставился в пол.

— Что ж, вы как-никак джентльмен, — проворчал он наконец. — Думаю, я могу вам верить.

— Думаю, можешь.

Подобрав с пола свой фонарь, тюремщик вновь направился к двери.

— Поздновато уже, — изрек он, тщась изобразить сонливость. — Как запру все, что надо, так сразу и пойду на боковую. Доброй вам ночи, капитан.

Он удалился, оставив дверь незапертой. Теперь я мог выйти из тюрьмы так же легко, как из своего дома в Уэйноке. Я был свободен, но следовало ли мне воспользоваться этой свободой? Возвратившись к свету очага, я снова развернул записку и еще раз вгляделся в строчки, обдумывая, как же мне поступить. Почерк… но ведь я лишь однажды видел, как она выводила буквы, да к тому же в тот раз она писала ракушкой на песке. Я не мог определить, ее ли рука написала это письмо. Действительно ли оно послано ею? Если оно и вправду пришло от моей жены, то что же могло стрястись за те несколько часов, что минули после того, как мы расстались? Если же это послание — подделка, то какая западня уготована мне и как будут расставлены силки? Я мерил шагами камеру и думал. Странность всей этой истории, дальняя уединенная хижина, выбранная для встречи, пропуск, столь услужливо выписанный комендантом, некоторые вещи, что рассказал мне нынче Нантокуас… Скорее всего, это ловушка, и меня хотят в нее заманить… «Если ты любишь меня, если ты мой рыцарь, приди на мой зов. Я в беде и опасности…» Что бы меня ни ожидало, я не мог не пойти.

Я не мог ни вооружиться, ни сделать каких бы то ни было приготовлений. Взяв со стола золото, предназначенное для тюремщика, я подошел к двери, отворил ее, вышел и собрался было тихонько закрыть ее за собой, но мне помешала обутая в сапог нога, просунутая между дверью и косяком.

— Я иду с вами, — буркнул Дикон. — А если попробуете мне помешать, подыму на ноги всю тюрьму.

Он вздернул подбородок в своей прежней манере, и на его лице я увидел бесшабашное выражение, хорошо мне знакомое.

— Не знаю, куда вы собрались, — сказал он с вызовом, — но уверен, что там будет опасно.

— Насколько я могу судить, я направляюсь прямиком в западню, — заметил я.

— Ну что ж, тогда вместо одного в нее угодят двое, — ответил Дикон.

К этому времени он уже вышел из камеры, и на его решительном загорелом лице не было видно ни тени сомнения. Я знал его много лет и не стал тратить слова на пустые уговоры. Для нас обоих давно уже было в порядке вещей, что в час опасности мы оказываемся вместе.

Когда дверь в освещенную камином камеру была отворена, нас окутала непроглядная тьма. Было очень тихо: немногочисленные узники крепко спали, а тюремщик убрался с глаз подальше и грезил о близкой поживе. Мы ощупью прошли по коридору, добрались до лестницы, бесшумно спустились на первый этаж и увидели, что наружная дверь не заперта ни на замок, ни на засовы, ни на цепь и даже слегка приоткрыта.

После того как я положил золото к подножию позорного столба, мы торопливо пересекли площадь, опасаясь встречи с ночным дозором, и свернули в первый же переулок, который вел к палисаду. Пустынный город недвижно спал под звездами. В прозрачном морозном воздухе эти и далекие огни сияли так ярко, что царящий под ними мрак не был беспросветным. Мы различали приземистые дома, неясные очертания сосен; нагие дубы, мерцающую песчаную дорогу, сбегающую к реке, которую блестки звезд усеивали так же густо, как и небо. Было холодно, но необыкновенно ясно и безветренно. Время от времени тишину нарушал собачий лай или вой волков из леса на том берегу. Мы с Диконом держались в тени домов и деревьев и двигались так же быстро, беззвучно и осторожно, как индейцы.