Коронованная распутница - Арсеньева Елена. Страница 43
Последнее донесение принадлежало перу датчанина Вестфаля, и Катерина на него обиделась: как это нет речи о государственных делах? Решен вопрос о помолвке и последующем браке Марии Меншиковой с царевичем Петром. Чтобы мальчишка немного пообтесался, ему даны воспитатели и определен денщик: князь Иван Долгорукий. Надзирать за образованием приставлен немец Остерман. Разве этого мало?
Опять же: старшая дочь, Аннушка, пристроена за Карла Голштинского, начаты переговоры о браке меньшой, Елисавет, с французским королем Людовиком XV. Елисаветка божественно танцует менуэт – большего, по мнению Катерины, и не требовалось, чтобы произвести благоприятное впечатление на Версаль!
А забота об армии? О флоте? Катерина даже присутствовала на учениях и руководила морскими маневрами! Правда, ходят разговоры, будто у матросов нет одежды, а суда стареют и не сменяются, что нет денег на перевооружение, но это ведь не императрицыно дело – такими мелочами заниматься! У нее есть дела поважнее, например, расправа с государственными преступниками и хулителями ее величества.
Когда Катерина захворала, Меншиков донес, что зять его Антон Девиер говорил, надо-де не плакать, а радоваться, если государыня Богу душу отдаст, она немедля закатала Девиера в ссылку аж в Охотск! И не поглядела, что пострадал ее бывший любовник! Разве это не государственный подход к делу? Она поступила почти как Петр, который тоже не щадил ни чужих, ни своих, ни самых дальних, ни самых ближних. И преисполнилась еще большим доверием к Алексашке, который всегда, всю жизнь был на ножах со своим зятьком.
А раздача чинов и званий? Рейнгольд-Густав Лёвенвольде и его брат Карл-Густав получили титулы российских графов. Петр тоже любил за ум и заслуги простолюдинов возвышать, ну а Рейнгольд был все же шведским офицером, служил Карлу XII, а на сторону русских перешел после поражения его соотечественников под Полтавой. Рейнгольд сначала был камер-юнкером Катерины, потом, за исключительные заслуги по ублажению императрицы, удостоился чина камергера. Кроме того, он получил орден Александра Невского и усыпанный бриллиантами портрет императрицы – на шее носить. Ну а Петра Сапегу, в награду за ту же самую постельную доблесть, Катерина женила на своей племяннице Софье Скавронской.
Некогда, во времена вовсе уж приснопамятные, девчушка Марта, воспитанница пастора Глюка, принадлежала к числу крепостных графов Сапеги. Петр был сыном ее господина, Яна-Казимира. Впрочем, его тогда, во времена Марты Скавронской-Крузе, и в помине не было, он родился куда позднее и, если честно, годился Катерине в сыновья. Но это не помешало взять его к себе в наложники, мимоходом отняв его у дочери Алексашки, Марии, женихом которой он был.
Катерина вздохнула. На печаль Марии Меншиковой ей наплевать, да и вряд ли эта ледышка, эта снегурка вообще способна страдать. А вот с Алексашкой ссориться не стоит. Надо дать ему что-то взамен столь выгодного жениха. Он хочет обручить дочь с подрастающим сыном покойного царевича Алексея, Петром. Мальчишке сейчас одиннадцать, Марии – шестнадцать, а то и семнадцать… Ну что же, быть по сему! И можно развлекаться с Сапегой хоть до скончания веков!
Даже женившись, больше ночей он проводил с императрицею, чем со своей молодой женой. По счастью, Софья была не дура и не ревновала.
Между прочим, Катерина тоже не была ревнива. Не то что сумасшедший Петрушка! Она отлично знала, к примеру, что герцогиня Курляндская, племянница покойного мужа, Аннушка, переспала и с обоими Лёвенвольде, и с Петром Сапегою, и с Антоном Девиером – как переспала в свое время с незабвенным красавцем Виллимом. Ну и что? Катерине было просто смешно, что эта унылая клуша из Митавы, по прозвищу Толстая Нан, так старательно подражает императрице всероссийской, что даже любовников ее к себе в постель затаскивает. Только зря она старается! Сроду не стать ей подобием Катерины! Сроду не взойти на русский престол! Катерина готова держать пари на что угодно, что этого не будет никогда!
А вот, кстати, о престоле… Катерина нахмурилась, вспоминая сон, который нынче ночью видела.
Снился ей Петр – не Сапега, понятное дело, а супруг покойный Петр Алексеевич, только одет он был почему-то не в свой любимый голландский кафтан и треуголку, а в тогу с тяжелыми складками, подобную тем, что носили римские императоры. Черные, подернутые сединой волосы его были увенчаны лавровым венком. Он с улыбкой взял Катерину за руку. В его улыбке была искренняя радость, нежная любовь – то, что она давным-давно не видела в этих глазах, подернутых ледком презрения, отчуждения и порою даже ненависти. А сейчас Петр смотрел с той же всепоглощающей страстью, как в первые, лучшие годы их любви. Катерина радостно протянула ему руку, почувствовала его крепкое пожатие – и вдруг ощутила, что ноги ее оторвались от земли. Она испугалась было, но Петр был рядом, он радостно улыбался, и Катерина перестала бояться.
Облака, которые клубились вокруг, были прекрасны! Катерина не могла оторвать от них глаз. Наконец она вспомнила об оставленной земле и поглядела вниз.
Внизу, в просветах между облаками, она рассмотрела двух своих дочерей, Анну и Елисавет. Сестры-принцессы были окружены огромной толпой народа. Люди бранились, ссорились, что-то выкрикивали и, такое впечатление, готовы были вот-вот схватиться врукопашную.
– Примиритесь! Не ссорьтесь! – закричала Катерина, пытаясь остановить их, и – проснулась.
Сон! Это был сон!
Ну и что?
С некоторых пор (понятно, с каких!) Катерина относилась к снам очень почтительно. По счастью, с тех приснопамятных времен вещие сны ее больше не осеняли. Но этот был именно вещим, она не сомневалась. И очень просто разгадать, что именно он предвещал. Пожалуй, что смерть – ее, императрицы Екатерины Алексеевны, смерть. Муж-то ее давно уже вознесся к облакам. И вот теперь явился за женой, которая, можно сказать, приложила руку к его смерти!
Нет, конечно, не прямо. Она не подлила ему злого зелья, не ударила ножом. Но он так и не оправился от того удара, который осенью 1724 года (это что, почти три года с тех пор прошло? Как время-то летит, а?!) нанесли ему любимая жена и человек, чье имя для русского царя всегда было роковым.
После этого она очень изменила свое отношение к мужчинам. Блондинов Катерина терпеть не могла с тех самых пор, как увидела отсеченную голову Виллима, схваченную за светлые кудри, которые она так часто перебирала и целовала.
Даже белобрысый швед Рейнгольд Лёвенвольде всходил на ложе императрицы исключительно в вороном парике!
Итак, сон…
Если она умрет, то что же будет с престолом? Кому он достанется? И не означают ли ссоры да свары, которые приснились ей, то, что после ее смерти настанет в стране смута?
Петр, Елисавет, Анна… Кто из них станет наследником трона?
А, чепуха! Стоит ли об этом думать, когда она, Катерина, еще вполне жива и здорова? Будет день, будет и пища. В ее жизни всегда все устраивалось само собой – небось устроится как-нибудь и после смерти! А сейчас она прикажет принести себе кое-чего вкусного. Да что такое дела и заботы против любимого лакомства? Чушь и ничего больше! Надо жить, пока живется!
– Аннушка! – крикнула она весело. – Фрейлина Крамер! Принеси-ка мне токайского с баранками.
Приотворилась дверь, и в комнату бесшумно скользнула невысокая, бледная женщина средних лет со светлыми, гладко причесанными волосами. Ее лицо было тронуто морщинами и казалось еще более бесцветно, а голубые глаза поблекли.
– Извольте, ваше величество, – сказала она ласково, подавая поднос.
Императрица Екатерина Алексеевна I умерла спустя несколько дней. Случилось это 6 мая 1727 года. В заключении главного врача Блюментроста, представленном им Верховному тайному совету, о причинах сей отнюдь не внезапной смерти было сказано следующее: «Фебра (лихорадка) приключилась, и повреждение в легком быть надлежало, и мнение дало, что в легком имеет быть фомика (нарыв, язва), которая за четыре дня до смерти ее величества явно сказалась… И от той фомики с великим покоем преставилась».