В ожидании Романа - Душа Глафира. Страница 41

Часто бываю на кладбище. Могилок наших много. У нас семья очень большая – тетушки, дядюшки, бабушки, дедушки – все в одном месте похоронены. Идешь чью-то могилку прибрать и другие навещаешь. Всегда и к Жанниной подхожу.

Тут недавно была у нее. Смахнула с памятника мусор. Посидела на скамеечке, погрустила. И уже было домой собралась, как подходит ко мне женщина незнакомая:

–?Вы извините, что я к вам обращаюсь...

–?Пожалуйста.

–?Я помню эту девушку.

–?Помните?

–?Да. Мы тогда вместе на остановке были. Лет тридцать уж, пожалуй, прошло.

–?Тридцать три, – уточнила я.

–?Мы рядом стояли, автобуса ждали, когда грузовик этот... Как я успела отскочить, не знаю... А ее, бедную, зацепило...

Я молчала, вновь с горечью переживая те давние трагические события.

–?Знаете, – продолжала она, – я беременная была тогда. Уже большой срок. Шесть месяцев, седьмой. Выкидыш у меня случился... Много-много лет потом детей не было. Только в сорок ребенка родила...

Теперь молчали мы обе. Долго молчали.

–?А вам она кто? – прервала женщина затянувшуюся паузу.

–?Подруга.

–?Вы извините, что побеспокоила. Но это такая трагедия. До сих пор просыпаюсь по ночам от ужаса. Снится часто мне этот кошмар.

И она побрела, низко склонив совсем седую голову.

Я закрыла калиточку, кинула прощальный взгляд на озорную Жанкину фотографию. Белозубая улыбка, ямочки на щеках, казалось бы, счастливая семнадцатилетняя девчонка. Вспомнила ее удивленно-печальные слова: «А у меня линия жизни такая короткая! Будто и нет ее вовсе...»

МАРОДЕР

Предупреждение об урагане Сергей получил по компьютеру. Билет заказал, вещи собрал. Вылет завтра. Типичная ситуация. Привычная работа. Опасная, конечно. Но он к опасностям привык и только в режиме экстрима и мог существовать.

Началось это в детстве.

Семья у Сереги была очень даже благополучной. По крайней мере, он так считал лет до двенадцати, наверное. До тех пор пока не услышал однажды разговор матери с подругой по телефону. Был поздний вечер. Серега хоть и лег, как положено по режиму, в половине десятого, но уснуть почему-то не мог. То ворочался в поисках удобной позы, то начинал повторять стихотворение, заданное по литературе на завтра, то вспоминал Ленку из параллельного седьмого «Б», которой он такую классную подножку вчера поставил... Она упала, разревелась, колготки порвала, коленку ушибла...

А они стояли с пацанами, хохотали, глядя на нее... Только почему-то ему совсем не хотелось смеяться. Почему-то закололо где-то в районе солнечного сплетения. Почему-то возник порыв помочь подняться, утешить, попросить прощения. Но ничего этого он не сделал, а смеялся со всеми, пальцем на нее показывал... Вот дурак! И чего девчонку обидел? Может, подойти завтра, извиниться, шоколадку подарить. Не возьмет, наверное... А вдруг возьмет? Или положить ей на парту и записку написать? Или в портфель подбросить? Ой, ну как же лучше? Надо маме рассказать. И он потихоньку подошел к двери своей комнаты, прислушался. В гостиной тихо работал телевизор, а мама разговаривала по телефону со своей подругой тетей Галей. Он сначала не понял, о ком она говорит, а когда понял, то поскорее вернулся в кровать и зарылся с головой под одеяло, чтобы не слышать, не слушать, не знать.

Мама говорила об отце. Грубо и в то же время с болью и со слезами в голосе:

–?Мой-то козел опять наверняка у своей крали... Время одиннадцать, а его все нет.

Реплику тети Гали Серега, естественно, не слышал, но следующие мамины слова ошеломили его окончательно:

–?А что делать? Живем ради сына. Создаем видимость здоровой семьи, а на самом деле...

Так вот оно как! Он-то жил себе и жил, не задумываясь. Ну, есть отец, есть мать. Они любят друг друга. Любят его. Он любит их. Это нормально. А оказывается, они не любят друг друга. Значит, врут. Значит, и его не любят. А зачем врут? Для чего? Сразу вспомнились одинокие их с мамой вечера, мамины слезы, частое раздражение отца... Ссоры, которые родители хотели скрыть, но по их недовольным лицам можно было судить, насколько часто они выясняют отношения...

Тогда ему казалось, они говорят полушепотом, чтобы он не слышал. А сейчас ему представлялось, будто они шипели, чтобы сдерживать яростные крики и не наброситься друг на друга.

Так это он, Сергей, их сын, виноват в том, что родители терпят друг друга! Вот в чем весь ужас! Это же из-за него они вместе. Мама ведь так и сказала тете Гале: «Живем ради сына». Да они не живут, а мучаются. Обманывая друг друга, обманывая самих себя... Из-за него!.. А ведь они, наверное, могли быть счастливы поодиночке, а из-за него несчастны. Он – причина несчастья семьи! Он один виноват во всем...

На маму с утра не мог смотреть. Отец, слава Богу, еще спал, когда Серега собирался в школу. Он попросил у мамы десять рублей. Не подняв на нее глаз и пробурчав «спасибо», спрятал деньги в карман и без завтрака выбежал из дома.

Нет, теперь он понял, что врать ему не хочется. Неприятно ему врать. Он купил шоколадку. Попросил у одноклассницы красивый листочек из дорогого альбома. На нем голубые мишки нарисованы, они держали разноцветные шарики... Рисунок выглядел как будто размытым, поэтому на листке можно было писать. И запись хорошо видна, и рисунок запросто угадывается. Такой вот волшебный блокнот!

Сергей написал несколько слов: «Лена! Извини за подножку и за глупый смех. Я себя дураком не считаю, но вел себя глупо». Потом зачеркнул слово «глупо», сверху написал «неправильно» и добавил: «Не обижайся! Сергей».

Записку вложил в обертку шоколадки, незаметно сунул Лене в портфель. Судя по ее мягкому взгляду, брошенному в его сторону на большой перемене, Серега понял, что прощен...

Вопрос был закрыт. Уже тогда, на заре отрочества, он считал для себя крайне важным завершать все начатые дела. Это совсем не детское качество, казалось, было заложено в нем от рождения. Если он занимался с конструктором, то по окончании оставлял на столе только собранную фигуру, а все ненужные детали прятал в ящик. Если обедал один, без мамы, то всю посуду убирал за собой в раковину, хлеб клал на место, а стол протирал. Пусть неумело, по-детски, но порядок он поддерживал. Если задумал заниматься в спортивной секции, то шел и занимался, а не готовился, как другие, месяцами, придумывая поводы отложить первое занятие или пропустить последующие тренировки. Случалось, ему не нравилось. Тогда по прошествии нескольких занятий он подходил к тренеру и спокойно признавался:

–?Мне не очень нравится этот вид спорта. Я, наверное, ходить больше не буду.

На что, как правило, получал ответ:

–?Ну что ж? Сделай перерыв, подумай, попробуй себя в каком-нибудь другом виде. А захочешь вернуться, приходи!

Так он пробовал себя в футболе, спортивной гимнастике, борьбе, плавании. Это его не очень заинтересовало. Зато прыжки в воду понравились. Уже тогда его привлекали сложные виды спорта, связанные с преодолением... То высоты, то страха, то боли. Преодолевать, бороться... Но в одиночку. Не в команде. Нет. Одному!

Очень еще нравился альпинизм. Просто дух захватывало, когда читал про восхождения, про горы, про силу воли и мужество, про отвагу и смелость альпинистов. Но в ту секцию брали только с пятнадцати лет. Ему еще три года надо было ждать. Правда, тренер, к которому Серега все же решил обратиться, посоветовал не отвергать ни спортивную гимнастику, ни легкую атлетику. Оказывается, все это понадобится в альпинизме: сильные руки и ноги, гибкое тело, способность к мгновенной мобилизации и к длительным изнуряющим нагрузкам.

Так что отжимания, лазание по канату, подтягивание, прыжки в длину и в высоту были для Сереги не самоцелью, а лишь подготовкой к более важному и интересному занятию – скалолазанию.

Отношения с родителями изменились. Причем резко и совершенно неосознанно. Да и как ребенок мог осознать что-то? Просто чувствовал свою вину, и чем дальше, тем больше... Стараясь хоть как-то заглушить, подавить в себе разъедающее угрызение совести, часто уходил из дома, чтобы не видеть слез матери, досады отца и не разделять с ними эту удручающую обстановку, тягостное ощущение от которой становилось для Сергея все больнее и больнее.