Пленница былой любви - Махмуди Бетти. Страница 9

Эти страдания были еще тяжелее от того, что именно в то время, в возрасте двадцати восьми лет, я поверила, что наконец готова начать зрелую жизнь самостоятельно. Замуж я вышла по легкомыслию и оказалась в браке без любви, который закончился длительным и изматывающим бракоразводным процессом. Сейчас, однако, я вступала в этап стабилизации и счастья, что явилось непосредственным результатом моих собственных усилий. Работа в Центре «Ганкок» в Элсе штата Мичиган открывала мне перспективы карьеры в области управления. Вначале меня взяли счетоводом в ночной смене, но со временем я выросла до главного бухгалтера. Моей зарплаты хватало, чтобы иметь удобный, хотя и скромный дом для меня и сыновей Джо и Джона.

Я с удовольствием занялась общественной деятельностью: оказывала содействие местному благотворительному обществу помощи больным, страдающим атрофией мышц, в координировании годовых планов. Эта моя деятельность увенчалась участием в телевизионной программе Джери Левиса. В прошлом году я выступила по телевизору в Лансинге по случаю Праздника труда. Я упивалась вновь открытой в себе способностью к самостоятельной жизни.

Было очевидно, что я делаю успехи, что реализую (может быть, и не совсем, но все-таки) честолюбивые цели, которые поставила перед собой еще будучи девочкой. Я хотела в жизни чего-то большего: возможно, диплома о высшем образовании; возможно, карьеры судьи; возможно, иметь собственное предприятие; возможно… Кто знает? Мне хотелось вырваться из монотонного быта, в котором жили окружающие меня люди.

Но начались головные боли. Многие дни я страстно желала лишь одного: освободиться от мучительной, отупляющей боли.

Отчаянно ища помощи, я пошла к доктору Рогеру Моррису, который издавна лечил нашу семью. В тот же день он направил меня в госпиталь в Карсон Сити, где находился Центр остеопатии.

Я лежала в отдельной палате с зашторенными окнами, без света, свернувшись, как эмбрион, и со страхом слушала врачей, которые допускали опухоль мозга.

Навестить меня приехали родители из Банистера. С собой они взяли Джо и Джона. Когда на следующий день ко мне заглянул пастор, я сказала, что хочу написать завещание.

Мой случай был необычный. Мне предложили физиотерапию, а затем мануальную терапию. Мне было так плохо, что я не обратила внимания на доктора, который пришел на первую процедуру. Я лежала лицом вниз на жесткой кушетке, предоставив себя его рукам, массировавшим мышцы плеч. Прикосновения были деликатными, манеры изысканными, он был сама любезность.

Он помог мне перевернуться на спину. Я внимательно присмотрелась к доктору. Выглядел он старше меня лет на шесть. Его нельзя было назвать красивым, но коренастая крепкая фигура не могла не понравиться. Очки, придававшие ему вид ученого, закрывали лицо с восточными чертами. Если не считать легкого акцента, все остальное было вполне американским.

Звали его Саид Бозорг Махмуди, но некоторые врачи называли его просто Муди.

Процедуры доктора Махмуди были светлыми минутами моего пребывания в госпитале. На какое-то время они смягчали боль, а само его присутствие благотворно действовало на мое состояние. Он был самым заботливым доктором, с каким я когда-либо встречалась. Я ежедневно виделась с ним на процедурах, но зачастую на протяжении дня он заглядывал ко мне поинтересоваться моим состоянием. Заходил он и по вечерам пожелать спокойной ночи.

Целая серия исследований исключила наличие опухоли мозга. Медики пришли к выводу, что я страдаю острой формой мигрени, которая в конце концов должна отступить сама. Диагноз был неокончательным, но оказался правильным, потому что спустя несколько недель боль начала действительно отступать. Все это не имело никаких рецидивов, но драматически изменило ход моей жизни.

В последний день моего пребывания в госпитале доктор Махмуди сказал:

– Мне нравятся ваши духи. – Он говорил о духах «Чарли», которыми я всегда пользовалась. – Когда я возвращаюсь домой, постоянно чувствую этот запах на руках.

Он поинтересовался, можно ли позвонить мне справиться о здоровье, когда я выпишусь.

– Разумеется, – ответила я и продиктовала адрес и телефон.

Закончив процедуру, он наклонился и поцеловал в губы. Откуда мне было знать, куда приведет меня этот поцелуй?

Муди не любил говорить об Иране. «Я никогда не хотел бы вернуться туда, – сказал он однажды. – Я изменился. Мои близкие уже не поймут меня».

Хотя Муди нравился американский стиль жизни, он критиковал шаха за американизацию Ирана. Его постоянно злило, что в Иране не продают уже на каждом углу челокебабы – иранские закуски из баранины на горстке риса. Вместо этого везде буйно разрастался «Макдональд». Это была уже не та страна, в которой Муди родился и воспитывался.

Родом он был из в Шуштаре, юго-западной части Ирана, но после смерти родителей переехал в дом сестры в Хоромшар в той же провинции. Иран – типичная страна третьего мира, где отчетливо видна разница между высшими и низшими классами. Если бы Муди появился на свет в более бедной семье, он разделил бы судьбу бесчисленной бедноты Тегерана, живя в склеенной из строительных отходов мазанке, вымаливая любую работу, а то и милостыню. Но его семье Аллах ниспослал деньги и благосостояние. По окончании гимназии Муди получил финансовую поддержку и мог искать свое место в жизни. У него были свои амбиции.

Многие хорошо обеспеченные молодые иранцы путешествовали тогда по всему миру. Правительство шаха приветствовало учебу за границей, надеясь, что это ускорит развитие страны. В конечном счете эта стратегия обернулась против ее создателей. Иранцы оказались устойчивы к влиянию западной культуры. Даже те, кто на протяжении десятков лет жил в Америке, часто поддерживали связи только с другими иранскими эмигрантами. Они сохранили исламскую веру и персидские обычаи. Однажды я встретила иранку, которая прожила в Штатах двадцать лет и не имела понятия, что такое кухонное полотенце. Когда я показала ей, она признала это хорошим изобретением.

Авангард иранских студентов усвоил для себя иную вещь: убеждение, что народ может сам определить форму правления и избрать правительство. Это развитие политического сознания привело в конце концов к падению шаха.

Судьба Муди в определенном смысле была нетипичной. За двадцать лет он усвоил многие обычаи западного общества и в отличие от своих земляков взял у политики развод. Он обнаружил мир, весьма отдаленный от мира своего детства, мир, который предоставил ему больше достатка, культуры и элементарного уважения к человеческой личности, нежели иранское общество. Муди действительно хотел стать человеком Запада.

Прежде всего он поехал в Лондон, где два года изучал английский. В Америку Муди попал 11 июля 1961 года со студенческой визой, выполнил необходимые требования и первый диплом получил в университете штата Миссури. Несколько лет он изучал математику. Будучи достаточно способным, он легко справлялся с любым предметом и чувствовал, что мысль о новых успехах не дает ему покоя. Его заинтересовало инженерное дело. Он возобновил учебу, а затем получил работу в фирме турецкого бизнесмена. Фирма, которая была субподрядчиком НАСА, занималась разработкой программ «Аполлон». Муди часто с гордостью упоминал, что есть и его толика в том, что нога человека ступила на Луну.

В тридцать лет он снова почувствовал беспокойство. На этот раз его внимание привлекла специальность, наиболее уважаемая его близкими, профессия его родителей. И он решает стать врачом. Однако несколько медицинских школ отказались принять его по причине возраста. Наконец он поступил в колледж по специальности «остеопатия» в Канзас Сити.

Когда мы познакомились поближе, он как раз закончил практику в Карсон Сити и должен был начать трехлетнюю специализацию в остеопатическом госпитале в Детройте, где хотел остаться анестезиологом.

– Тебе нужно специализироваться в общей медицине, – убеждала я его.

– Анестезиология приносит деньги, – ответил Муди.